Пушка танка стала укорачиваться, опускаться. Ствол превратился в развернутое кольцо, из которого в упор вылетели лоскуты пламени. Рядом с траншеей вздыбилась земля, закрыла солнце, обдала гарью, что-то воткнулось в уши, тупое и больное.
Юрка взглянул на небо. Оно померкло, стало дымным и грязным. Копоть неряшливо размазалась на голубизне. Будто горела земля, горел воздух, горело небо. Гарь забивала дыхание и слезила глаза.
Танк встал железной громадой. Тупая башня, как безглазая голова, повернулась и что-то выискала. Пушка ее торопливо плюнула огнем…
Вот как выглядит конец света…
Юрка напоследок увидел, как полузасыпанный землей бронебойщик шарит противотанковую гранату и не может ее найти. Когда танк оказался над траншеей, бронебойщик обнял Юрку и кулем упал вместе с ним на дно.
Над головой раздался оглушающий лязг, в лицо ударило горелым маслом, жаркий огонь опалил шею. Стенки траншеи осели под тяжестью гусениц. Яростно проскрежетало железо…
Затем стало тихо, и Юрка с удивлением сообразил, что он жив. Бронебойщик со стоном заворочался, открыл глаза, с минуту оторопело глядел, затем сообразил, что произошло.
— Пропустили, — отплевывая хрустящую на зубах землю, жалобно сказал он. — Граната где?
Гранату нашли на дне траншеи.
Противотанковое ружье уцелело. Бронебойщик передернул затвор и сунул вздрагивающими пальцами патрон.
— Сейчас я тя в зад шлепну, — выругался он, рванул ружье, чтобы ударить по прорвавшемуся танку. Ружье зацепилось дулом за сорванную обшивку траншеи.
Выстрелить по уходящему танку Седых не успел, потому что накатывалось еще одно грохочущее чудовище, а за ним, сбиваясь кучкой под укрытие брони, бежали автоматчики в касках, поблескивающих на солнце.
Попелышко почувствовал, как у него слабнут руки, как что-то тошнотворное разливается по телу, лишает силы, воли… Уже нет желания убежать, спрятаться. Хочется откинуть автомат, лечь на бруствер, закрыть руками голову и покорно ждать, пока танк растопчет его.
— Ага, гадина! — слышит он торжествующий крик бронебойщика. — Накрылся еще один, сволочь! Гляди, разведка… Растопырь глаза!
Юрка находит еще силы выглянуть через бруствер и видит, как чуть правее горит, выбросив смоляной столб дыма, подбитый танк.
На бруствере взбрызгиваются знакомые фонтанчики. Те, кто бежит за танком, строчат на ходу из автоматов.
Сбоку раздается заливистая очередь «дегтяря». Значит, Харитошкин жив и бьет по танкам, отсекает бегущих автоматчиков. Очереди выводят Попелышко из оцепенения. Он приникает к брустверу и начинает стрелять по немцам.
«Прячетесь, сволочи, трусите! Нет, не пройдете пока я жив! Не пройдете!»
Наверное, он кричит, потому что Седых тревожно оглядывается. Видит, что Юрка бьет короткими прицельными очередями, и снова приникает к ружью.
Пули чиркают по неуязвимой броне, высекают оранжевые злые жучки, но не могут одолеть сталь…
Пушка второго танка снова начинает зловеще укорачиваться, превращаясь в зияющее кольцо, готовое в упор ударить огнем.
Тут Юрка видит, как правее, на бруствере, показывается человек и ползет навстречу бронированной смерти. В руке у него что-то тяжелое. Ползет он проворными, рассчитанными движениями, стремительными и неожиданными. Вокруг него вспыхивают пыльные фонтанчики, а он ползет, припадая к земле, скрываясь в воронках.
По разорванному рукаву маскировочного костюма и тяжелым ботинкам Попелышко догадывается, что ползет навстречу танку старший сержант Орехов.
Юрка лихорадочно опорожняет диск автомата, отбивает бегущих за танком немцев, чтобы отгородить Орехова от автоматных очередей, все гуще и гуще расстилающихся вокруг.
«Сейчас… Сейчас!.. Сей-час!» — оглушительно стучит в голове молот. Сейчас пулеметный огонь «пантеры» сомкнется, перехлестнет Орехова. И танк подомнет его.
С каждой секундой они становятся ближе — человек и танк. Стальная махина с пушкой и пулеметами, с мощным мотором и лязгающими гусеницами и помкомвзвода разведки Николай Орехов в разодранном маскировочном костюме.
«Сейчас!.. Сейчас…» — стучит в голове у Попелышко. Он видит, как его очередь подсекает немца, выскочившего из-за танка. Но не успевает обрадоваться удаче. Орехов взмахивает рукой, и под гусеницей вспухает взрыв. Танк вздрагивает, словно волк, угодивший в капкан, суетливо бьет из пушки и останавливается. Затем со скрежетом начинает разворачиваться и подставляет бок бронебойщику Седых.
Тот стреляет, и на пятнистой броне вспыхивает синяя струйка. Внутри танка что-то яростно грохает. Из-под башни вырывается огненный венчик, пушка свешивается к земле, и ватное облако окутывает танк. Автоматчики оторопело пятятся от огня. Оказавшись без прикрытия, они попадают под пулемет Харитошкина. Не выдерживают и поворачивают обратно.
Два прорвавшихся танка несутся на узкой полосе между траншеей, где засели русские, и отвесным берегом реки. Они не могут маневрировать и мечутся, как загнанные в ловушки звери. Ведут беспорядочный огонь и стараются увернуться от противотанковых гранат и бронебоек обоих батальонов, которые лупят по танкам со всех сторон.
Наконец один вспыхивает дымным костром, а второй круто поворачивает и, подняв тучу пыли, катит по краю обрыва к левому флангу. Там траншея делает поворот, отходит от берега. Танк несется к этому спасительному выходу.
На полной скорости, стреляя выхлопами синего дыма, он мчится вдоль берегового откоса, не замечая русских, которые поднялись на кручу и залегли в больших воронках.
Это подкрепление, посланное Сиверцеву под командой капитана Пименова.
Танк проходит в пяти метрах от начальника разведки. Пименов хватается за противотанковую гранату, подвешенную на поясе. Но рука дрожит и не может отцепить гранату, пальцы путаются, что-то растерянно рвут. За это время танк успевает уйти, и когда капитан, наконец, освобождает гранату, бросать ее бессмысленно…
Пименов вытирает с лица пот, глядит на удаляющийся танк и снова подвешивает к поясу гранату. Теперь руки его не дрожат, пальцы движутся привычно и уверенно.
Уйти танку не дают. На повороте его ловит какой-то бронебойщик, и зловещая фиолетовая змейка вспыхивает на камуфлированной стали.
— Живы, медвежатники? — лейтенант Нищета неожиданно вывертывается из-за поворота.
— Что нам сделается? — отзывается Седых, щелкает затвором и выкидывает стреляную гильзу.
Орехов, пошатываясь, бредет по траншее. Лицо его черно, глаза смотрят исподлобья. Автомат висит на шее дулом вниз.
— Лихо ты, паря, его гранатой двинул, — говорит ему бронебойщик. — У меня бы так не вышло.
Орехов устало присаживается на вывороченную бетонную плиту и просит закурить. Юрка Попелышко торопливо сворачивает ему цигарку, Нищета щелкает зажигалкой.
— Ты танк поджег? — спрашивает лейтенант бронебойщика.
Седых отрицательно качает головой.
— Нет, что вы, — говорит он. — Это я ему про запас в бок саданул. Они же, гады, живучие… Вот я и шлепнул, чтобы в надежде быть…
— Про запас, значит, — говорит Нищета и моргает воспаленными глазами, в которых еще не исчез страх пережитого. Он присаживается на корточки возле бронебойщика и гладит теплый шершавый ствол ружья. — Подходящая машинка… Может, папаша, к нам в разведку перейдешь? Я с начальством договорюсь.
— Толковое ружьишко, — соглашается бронебойщик. — Пук — и ваши не пляшут. В боку дырка — и будь фриц!.. Покурим, лейтенант.
Седых сворачивает цигарку и затягивается. Руки его не слушаются, дрожат, и тлеющие искорки сыплются на колени. Покурив, он говорит лейтенанту, что в разведку идти не стоит. Он к крупному зверю приохотился, да и пушка его грохает так, что за километр слышно, а для разведки такой шум ни к чему…
Юрка подсаживается к Харитошкину и неизвестно почему признается, что ящик с горящими ракетами бросил не немец, а он, Попелышко.
— Не хвастаешь? — недоверчиво спрашивает сержант и ощупывает вещевой мешок, на боку которого зияет пропалина. — Цел…
— Что цело? — не понимает Юрка.
— Струмент, — отвечает Харитошкин. — На первый раз я тебе прощаю… Вдругорядь сначала глаза протри, а потом кидай… За такие дела по головке не гладят. Прыток ты больно, парень…
К полудню саперы навели паром, и на плацдарме начали сосредоточиваться ударные части второго эшелона.
Посыльный от капитана Пименова передал лейтенанту Нищете приказ отвести разведчиков к командному пункту полка, который уже перебрался на плацдарм.
За этот день у Юрки Попелышко вытравились на переносице две морщинки. Вроде неглубокие, а здорово приметные на его мальчишеском лице. Их разглядел сержант Харитошкин, когда темные от копоти, грязи и усталости разведчики шли по траншее, отбитой у немцев.
На откосе надоедливо, как брошенный окурок, чадил догорающий танк. В душном воздухе горько пахло дымом.
Стрельба уходила на запад. Сражение с грохотом и пушечным гулом втягивалось в пробоину, в брешь, сделанную стрелковым полком.
ГЛАВА 17
Части второго эшелона, усиленные танками и самоходными орудиями, ударом с плацдарма прорвали глубоко эшелонированную оборону противника, вышли на грейдер и повернули на юг, к шоссе.
Ошарашенные, растерянные немцы поспешно отступали, бросали технику, разбегались в болотистые леса.
Но когда дивизия подошла к шоссе, немецкое командование опомнилось. Шоссе на Березину было единственным путем отхода на запад для крупной группировки, которая обороняла важный стратегический узел километрах в пятидесяти юго-восточнее плацдарма.
Едва первые тридцатьчетверки выскочили к пригорку, где грейдер сливался с шоссе, в упор им ударили «фердинанды». Потеряв десяток машин, танки отошли под укрытие леса и стали ожидать подхода тяжелых самоходок, которые прошибали броню «фердинандов».
Танковый бой был коротким и беспощадным. Подавить огнем тяжелобронированные, зарытые по башни в землю «фердинанды» самоходками не удалось. Тогда на пригорок был брошен штрафной батальон. Он пять раз поднимался в атаку и к вечеру добрался до «фердинандов».