рмующие укрепленный район, завязли в боях с прикрытием, расчетливо оставленным группенфюрером.
Грейдер, по которому русские прорвались с плацдарма на шоссе, был километрах в тридцати. Судя по всему, этот участок колонна пройдет без задержек. Русский заслон встретится только у выхода грейдера.
Успех решала быстрота, стремительность движения. Группенфюрер посадил людей на колеса, на броню, в автомашины и тягачи. Храбрости этим молодчикам не занимать. Они все отлично понимают, что на карту поставлена жизнь, что это единственный шанс уцелеть.
Колонна пройдет по русским тылам. Наступающие части не успеют перестроиться, развернуться. Сплошной линии фронта они создать не могли, и наверняка найдется щелка, чтобы выскочить из западни.
Колонна наращивала темп движения. Какой-то русский обоз, вытягивавшийся на шоссе с лесного проселка, был раздавлен танками за несколько минут. Немецкий штабной автобус, у которого лопнула камера, столкнули в кювет, забарахливший «оппель» пошел туда же.
Спасение было в быстроте!
Группенфюрер, кутаясь в долгополое, зеленой кожи пальто, то и дело сверялся с картой. До выхода грейдера на шоссе оставалось около двух километров…
Когда в тылу вспыхнула перестрелка, подполковник Барташов даже почувствовал облегчение. Хуже всего была неизвестность. Со вчерашнего дня подполковник тягостно ждал этой стрельбы. Надеялся, что, может, ее и не будет, но каждую минуту все-таки ждал и вконец извелся.
Шофер развернулся на крошечном «пятачке» между кюветом и колонной «студебеккеров».
Приказав замполиту повернуть батальоны, подполковник поехал в ту сторону, где разгоралась стрельба.
«Виллис» заносило на поворотах, жестоко встряхивало в воронках, выбитых на асфальте. Шофер прилип к рулю. Буфера встречных «студебеккеров», колеса орудий проскакивали в нескольких сантиметрах от борта.
«Врежется, дьявол», — подполковник косился на шофера и молчал. Это было чудо, что они ехали навстречу движению по забитому до отказа шоссе.
Увидев на обочине разведвзвод, Барташов приказал лейтенанту Нищете повернуть назад. Начальник артиллерии полка истошно ругался и, бесполезно хватаясь за кобуру, пытался вытащить из потока три уцелевшие после боев на плацдарме сорокапятки и повернуть их.
Выстрелы в тылу заставили ускорить движение на шоссе. Автомашины, тягачи прибавили ходу. По кромке оглушительно тарахтели повозки. Ездовые, задирая головы испуганным лошадям, погоняли их ударами кнутов.
— Конец, — сказал шофер, когда неистово гудящий трехтонный грузовик прижал «виллис» к кювету и искорежил бампером крыло. — Дальше не проедем, собьют…
Подполковник вышел из машины и осмотрелся. Он стоял на пологом склоне, заросшем березняком. Асфальтовая лента шоссе, словно прогибаясь под тяжестью скопившихся на ней автомашин, повозок и пушек, спускалась в болотистую лощинку, затем делала поворот и уходила за лес. Посреди лощины, чуть видимый в ивняке, змеино петлял ручей. Белел свежестругаными досками мост.
«Здесь!» — подсказали подполковнику чутье, военный опыт, наметанный глаз солдата. Здесь, в узком горлышке, у моста, который не смогут обойти ни танки, ни бронетранспортеры, надо занять оборону. Здесь можно на час, на три часа задержать немцев, а может, и остановить их. Подполковник стоял и слушал стрельбу. Она грохотала упорно и настойчиво, видно вдоволь запасшись силой.
Барташов не представлял себе численности прорывающейся группировки, но, судя по разгорающейся перестрелке, решил, что приготовиться надо основательно. Если немцы добрались к грейдеру, значит силенка у них порядочная.
Поток на шоссе редел. Начальник штаба полка безуспешно пытался остановить машины, тягачи, верховых и пеших. Боевые подразделения наступающих частей ушли далеко вперед. По шоссе сейчас двигались многочисленные, перемешавшиеся друг с другом тыловые части разных полков и дивизий под командой помпохозов, интендантов, старшин, а то и без всякого начальства. У каждого был свой приказ, свой маршрут следования. Разгоревшуюся позади стрельбу считали просто случайной стычкой с ошалевшими фрицами.
С минуты на минуту немцы могли показаться из-за поворота и проскочить мост, а рядом с подполковником стояло на пригорке всего лишь четыре человека.
— Разведчики где? — спросил Барташов капитана Пименова. — Куда запропали?
— Подходят, товарищ подполковник, — сдавленно ответил капитан. — Мы на машине, а они пешком…
Пименов крутанулся и хотел бежать по шоссе навстречу разведчикам, чтобы поторопить их, но подполковник остановил его и за разведчиками послал машину.
— Организуйте оборону, капитан, — приказал он.
Пименов выслушал Барташова и пошел вниз по шоссе, где за березками, на обочине устроились два автоматчика, сопровождавшие Барташова. Пименов лег рядом с ними третьим.
Кажется, не обмануло предчувствие Павла Пименова. Подобралась к нему безносая старушенция с косой так близко, что холодком по спине обдает. Деться от нее некуда. Трое против колонны немцев. Пименов тоскливо оглянулся. Рядом начиналась сумеречная темнота ельника. За ним болото, бочаги с торфяной жижей, густая осока. Скользнуть туда человеку, как мышь в подполье, — сразу потеряется из глаз.
Капитан отвернулся от спасительного сумрака ельника. Он человек, а не мышь. Раз устерегла его костлявая, значит помереть надо как положено. Павел Пименов подумал об осиротевшем доме, о дочке, которую не удастся увидеть, о жене. Вздохнул, почувствовал неистребимую усталость души. Потом проверил автомат, положил рядом с собой две гранаты и стал поджидать немецкую колонну.
Стрельба приближалась. Петр Михайлович и начальник штаба стояли под березой, молчали и незаметно друг от друга поглядывали на серую, испятнанную воронками ленту шоссе. На ней должны были появиться с одной стороны — немцы, с другой — разведвзвод и батальоны полка. Кто появится раньше, неизвестно.
— Петр Михайлович! — услышал Барташов знакомый голос. Он крутанулся и изумленно моргнул. По пригорку среди березок неторопливо спускалась майор медицинской службы Долинина.
— Что за стрельба?
— Немцы, — коротко ответил Барташов, которому вдруг стало жарко от нахлынувшей догадки. Ужасаясь, что она верна, Петр Михайлович все-таки спросил Долинину, почему она здесь.
— Как почему? — удивилась Евгения Михайловна. — Здесь развернули приемно-сортировочное отделение и операционно-перевязочный блок.
— Где? — вскинулся подполковник.
— Вон тут, за березками, метров пятьсот отсюда… Со вчерашнего дня принимаем раненых…
Лицо Барташова стало бледнеть.
— Немедленно, — перебил он Евгению Михайловну, — эвакуируйте медсанбат, товарищ майор медицинской службы! Немедленно вывезите раненых… Здесь будет бой. Понимаете? Да чего же вы стоите, черт возьми! Снимайтесь!
— Не могу, — сказала Евгения Михайловна и покачнулась, словно ее толкнули в спину. — Не кричите на меня, Барташов… Вчера я приняла транспорт, тяжело раненные вповалку лежат в палатках. А сегодня утром отправила машины к Березине. Мне не на чем эвакуировать раненых, Петр Михайлович… Да и куда? С одной стороны бои, с другой — подходят немцы… В лес машины не пройдут… Куда?
Черт его знает куда!.. Зачем она задает идиотский вопрос? Ведь все равно в медсанбате нет ни одной машины.
— Мне некуда эвакуировать раненых…
— Они же погибнут, — яростно сказал Петр Михайлович. — Через полчаса здесь будут немцы. Понимаете вы это? Надо сейчас же уходить… Слышите!
— Понимаю. — Евгения Михайловна глядела на Барташова скорбно и безответно. Губы жалко растянулись. На лбу проступила испарина. — Понимаю, но уйти нам некуда, Петр Михайлович…
С неба свалился на голову Барташова этот медсанбат. Будто без него забот не хватало. Теперь, выходит, и отойти некуда. Надо на месте стоять.
Эх, товарищ генерал-майор, сколько раз ты попрекал командира полка за оглядочку. «Вперед, только вперед! И никаких гвоздей…» А гвозди-то остались. Если колонна проскочит мост раньше, чем остатки стрелкового полка изготовятся к бою, мясорубка на шоссе будет страшная. Медсанбат с тяжело раненными у них под носом. В медсанбате хозвзвод, на шоссе два автоматчика и капитан Пименов, а в березняке еще трое со звездочками на погонах толкуют и никак не дотолкуются.
— Разведчики где? — раздраженно спросил Петр Михайлович начальника штаба. — Где они запропастились?
Тот развел руками и отвернулся.
— Немедленно в медсанбат, Евгения Михайловна, — сказал подполковник. — Хозвзвод, санитаров, ходячих раненых — всех, кого можно, на заслон… Я подошлю разведчиков. Прикроем и будем держать…
Долинина побежала вверх по склону.
Прорывающаяся колонна немцев подошла к грейдеру в тот момент, когда с него спокойно выползал на асфальт длиннющий обоз полевого хлебозавода. В этом обозе двигалась и подвода с тем злым на короткохвостого медлительного першерона ездовым, у которого Петухов окоротил кнут.
Ездовой помахивал огрызком «погонялки» и мстительно придумывал, как ему расправиться с проклятущим разведчиком, который на глазах у всего обоза учинил ему, Тимофею Королькову, срам и бесчестие. Про этот случай наверняка узнает старшина ездовых, рассердится и навсегда лишит Тимофея своего расположения, которым тот пользовался уже третий год. Старшина уважал Королькова за то, что у него было, как он выражался, «хозяйственное качество». За три года Корольков не утратил ни одного казенного гвоздя, ни щепотки из имущества, отданного под его присмотр. Старшина доверял Королькову самый ценный с его точки зрения груз, уложенный в мешки, в ящики и булькающую железную бочку. В мешках было два десятка новеньких комплектов обмундирования, полдюжины необуванных сапог и отрез сукна, предназначенный на шинель начальнику хозчасти капитану Дубовскому. Летом капитан мог перебиться в старой шинельке, а к осени старшина решил сообразить командиру новенькую шинель, чтобы тот был одет как положено, а не ходил в решете с заштопанными полами. В железной бочке, о существовании которой знали лишь старшина и Корольков, был трофейный, добытый еще зимой спирт.