— Несите осторожнее, — строго сказала врач. — Сразу же укол камфары.
Сестры подняли носилки, неловко покачнулись от их тяжести и понесли раненого за палатки, на противоположный склон березового пригорка.
— В лесу укрываем, — сказала Орехову Евгения Михайловна, сматывая жгут фонендоскопа. — Ты откуда появился?
Орехов доложил, что восемь разведчиков направлены для обороны медсанбата.
— Не густо, — усмехнулась Евгения Михайловна и ткнула фонендоскоп в карман короткого халата, измазанного землей. — Своих людей у меня мало… Надо еще раненых в лесу укрыть.
Орехов поглядел вслед сестрам, уходящим с носилками, и подумал, что вряд ли нужно эвакуировать раненых в лес. Им же необходимо прикрытие, а людей мало, очень мало. Пусть бы уже раненые были в одном месте. Немцам легче пригорок со стороны обойти, чем наверх к палаткам медсанбата забраться. Подумал, а сказать о своем опасении постеснялся. Привык считать, что Евгения Михайловна лучше знает, что делать.
— Прибыл в ваше распоряжение, товарищ майор, — снова сказал Орехов. — Какие будут приказания?
Евгения Михайловна шагнула к нему. Подошла так близко, что усталое лицо с темными встревоженными глазами, с острыми выступами скул придвинулось к Николаю вплотную.
— Одно приказание, Коля, — заговорила она. Темная стрелка бровей поперек перечеркнула лицо. — Командуй, я останусь с ранеными. Не имею права оставить их.
Она хотела еще что-то сказать, но ее окликнула фельдшерица, и Евгения Михайловна шагнула в глубину палатки, где кто-то тяжело стонал.
Раненый лейтенант хотел идти вместе с Ореховым бить немцев, но Николай попросил его остаться. Никелированный пистолетик лейтенанта годился только на то, чтобы при надобности сунуть его к носу ошалевшей от страха медсестры и привести ее в чувство. Против автоматчиков такое оружие было не лучше мухобойки.
— Скажи старшине, что я приказал передать тебе команду! — крикнул вдогонку лейтенант.
Разведчиков и охрану медсанбата Николай нашел на краю березняка.
Старшина охотно уступил командование.
— Мне лучше на месте сидеть, — сказал он. — Шаг шагнешь — в глазах зеленые круги. Осколком меня позавчера зацепило… Ты давай, старшой, заворачивай, а я здесь прилягу со своей пушкой.
Раненый криво усмехнулся и показал наган.
— Барабан полный, а больше ни одного патрона… Шесть немцам, а один себе оставлю. Автомат сдуру отдал, когда в тыл отправляли… Тут такой тыл, что хуже передовой получается.
Орехов спросил старшину о снайпере.
— Вперед улетела, она ходкая, — махнул он рукой вдоль опушки и добавил: — У нее винтовочка с оптикой — блеск!
Настороженно вглядываясь в поросль рябинника, растрепанной ольхи и молоденьких елочек, украшенных розовыми свечками, Орехов шел вдоль опушки и не мог приметить места, где устроилась снайпер. Уж не на дерево ли забралась? Орехов задрал голову, всматриваясь в листву матерого клена.
— На людей наступишь! — раздался рядом знакомый голос.
«Валя!» — смутная догадка оказалась верной и страшной. Какого дьявола она сунулась в эту заваруху! Надо же так случиться…
В пятнистом маскхалате, с мелкими веточками, подоткнутыми под капюшон и за ремень, Валя была неразличима среди молодого рябинника.
— Вот и свиделись, — певуче сказала Валя и чуть сбила капюшон.
— Почему ты здесь? — кинулся к ней Николай. — Тебе своих забот мало?
— Мало, — улыбнулась девушка. — Ты не злись, Коля… Тошно стало у Узелкова на привязи сидеть, удрала в самоволку. По пути завернула в медсанбат Шуру Агапову проведать. Помнишь? Вчера осколком ранило. Прибежала, а тут такая чехарда. Мне ведь все равно, где немцев бить. Здесь хоть Узелков меня не разыщет. Нипочем ему не догадаться, что на этот раз у меня самоволка в тыл… Ты думаешь, на передовой легче, чем здесь?
Орехов молчал. Он понимал, что Валя не уйдет. Да и глупо говорить ей об этом.
— Под моей командой придется воевать, — сказал Николай.
— Ничего, я не гордая. Могу и под твоей командой повоевать. Интереснее даже, когда земляк командует.
Эх, если бы Орехов мог командовать так, как ему хотелось. Он бы немедленно отослал Валю к старшине Узелкову да еще попросил бы, чтобы посадил ее старшина под арест и продержал суток десять, пока не кончится неразбериха, когда не поймешь, с какой стороны на тебя немцы кинутся. Укрыл бы Николай надежно от пуль свою землячку с глазами доброго лиственного цвета, которые умели быть и жесткими и мягко притухать, у которой была люто обветренная, огрубевшая кожа на лице и переливчатый, звенящий смех.
Но ничего этого Орехов не сказал. Он только оглядел Валю, увидел на поясе финку, пару гранат и усмехнулся:
— По всей форме солдат… Значит, повоюем. Не далеко выдвинулась?
— Ты погляди, какая здесь благодать, — Валя отодвинула ветку рябины.
Лощинка расходилась просторно, от одной опушки леса до другой. Изумрудно зеленела осока, кое-где вздыбленная, будто море под ветром. Желтеющей каймой кувшинок, разбросавших кубышки цветов, угадывался ручей.
Николай услышал близкое журчание воды. Он обошел куст и увидел крохотный родничок, выбивающийся из-под корней клена. Струйка толщиной в палец пробуравила землю и выбежала из темноты к свету. Выгрызла под корнем омуток-ковшичек и никак не могла его налить: хитрая вода убегала вертлявой ящеркой. На дне родничка напряженно билась водяная струйка, затуманенная взлетающими со дна песчинками. Николай пригоршней зачерпнул воду, напился и плеснул в лицо.
— Пить хочешь? — спросил он Валю.
— Дай, — сказала девушка и выпила воду из ладоней Николая, прикоснувшись к ним холодными губами. — Еще!.. Хорошее место я выбрала?
Николай хмуро оглядел лощинку. Позиция для снайпера что надо! Обзор хороший и в случае чего можно отойти в лес. Подходящее место. Если бы только не Валя, а другой снайпер лежал сейчас в молодом рябиннике.
Вскипали, летуче вскидывались на дне родничка матовые песчинки, вздрагивал под невидимыми ударами воды стебель одинокого стрелолиста. Обступая родник, теснились кукушкины слезы, растопырив листья, усеянные ржавыми пятнами. Люди говорят, что на эти листья бездомная кукушка слезу уронила…
— Если во фланг будут заходить, к нам подвигайся. А навалятся — в лес уходи.
— Ладно, соображу, — ответила Валя. — Некогда немцам будет меня во фланг обходить. У них небось каждая минуточка на счету. Ты иди, командовать ведь надо… Иди!
И крикнула вслед:
— Про меня не забудь, Коля! Скучно под рябинкой одной лежать. Прибеги навестить!
Орехов остановился, словно раздумывая, не вернуться ли ему. Махнул рукой и, пригнувшись, скрылся за кустами.
— Ускакал долговязый, — сказала Валя. Опустила капюшон комбинезона и сняла с прицела кожаные нашлепки, предохраняющие линзы. Взглянула в оптику — обзором осталась довольна.
И стала ждать, когда на другой стороне лощины появятся немцы.
Год и восемь месяцев воюет Валентина Грибанова. Привыкла уже «цокать», научилась подстерегать, целиться в третью пуговицу мундира, чтобы ударить наверняка.
В глухой мезенской деревне охотник Грибанов приучил девчонку к охотничьему промыслу. Еще тогда приноровилась Валя так из ружья зверя ударить, чтобы не копнулся. Муторно было глядеть, как трепетала в смертных судорогах недобитая добыча. А наповал ударишь, вроде она и неживая. Брать легче.
Неожиданно вспомнился первый убитый немец. Это было давно, под Вязьмой. Через неделю после того, как Валя прибыла на фронт из снайперской школы, Узелков отправил ее на самостоятельное задание. Он привел ее на чердак разрушенного дома, где пролом черепичной крыши был залит солнцем, показал, как лучше замаскировать винтовку, чтобы ни тень дула на черепице, ни вспышка выстрела не выдали снайпера, и ушел.
Валя оглядела просторный чердак с пыльными балками, мусором и паутиной, с грудой соломы, сваленной в углу возле лестницы, и устроилась у пролома. Всматривалась в тальники за речкой, где проходила немецкая оборона. Солнце круто било в лицо, глаза уставали, рябились прозрачными кругами и разноцветными точками.
Хруст соломы за спиной заставил ее вздрогнуть и испуганно обернуться. Через минуту, когда глаза, ослепленные солнцем, привыкли к полумраку чердака, Валя испугалась еще больше. Из соломы неторопливо вылез немец. Тщедушный и сухолицый, с большим ртом и острым подбородком, он моргал и старательно стряхивал с мундира соломинки. Автомат держал дулом вниз. Он посмотрел на Валю, подмигнул ей, хлопнув светлыми ресницами, и сказал:
— Кофе пить… Тринкен!..
Это было неправдоподобно до жути. Валя машинально рванула винтовку и, не целясь, выстрелила в немца.
Он осел на грязный пол, схватился руками за грудь, за сукно темно-зеленого, с алюминиевыми пуговицами мундира, на котором выступила кровь. Глаза его были открыты. Когда Валя подскочила к немцу, в них еще не исчезло изумление перед нелепостью случившегося.
Валя отчетливо помнит, как у нее тогда дрожали руки и лихорадочно стучали зубы. Она уселась возле немца и ревела до тех пор, пока Узелков, явившийся ее проведать, не увел со страшного чердака, где лежал в пыли застреленный Валей человек. Наверное, он спрятался и решил сдаться в плен русской девушке-солдату. Но в плен сдаваться он не умел. Надо было поднять руки, а он предложил выпить кофе…
Потом уже было легче. Стреляли в нее, стреляла и она. Обычно снайперы на «охоту» ходят с напарником. Один лежит с винтовкой, второй ведет наблюдения в стереотрубу и устанавливает поражения. Валя предпочитала работать в одиночку, как работают на снайперских заданиях.
Вот и теперь она тоже осталась одна. Лежала, уставив винтовку на восток, где за разливом сытых трав должны были появиться немцы.
Она увидела их минут через десять. Темные фигуры с винтовками и автоматами на изготовку выписались в окуляре оптического прицела.
Передним шел плечистый, в черном мундире, в фуражке с высокой тульей. «Эсэсман, — подумала Валя, — с тебя и начну».