Из-за камня появился человек в малице. Мне было видно, как он нагнулся и поднял белый пушистый комок.
Это был «мой» песец.
Охотник не замечал меня, и я подкатился к нему метров на пятьдесят.
— Удачной охоты!
Человек в малице повернулся.
— Яртико! — узнал я его. — Здравствуй, друг! Почему ты так долго к нам не приезжаешь?
Яртико хмуро поздоровался и сказал что-то насчет плохой охоты и множества дел.
— Ты совсем нас забыл, Яртико, — я покачал головой. — Как твое здоровье? Или опять тебя олень по голове копытом стукнул?.. — попробовал пошутить я.
— Нет, Захар, никто не стукнул, — тихо ответил Яртико. — Только все равно голова у меня плохая…
Охотник не улыбался. На его сухом, обветренном лице прорезались новые морщинки. Черные глаза смотрели на снег так упорно, будто Яртико потерял трубку и теперь разыскивает ее.
Очевидно, с ним что-то случилось. В таких случаях лучше не задавать лишних вопросов. Если захочет, сам расскажет. Если промолчит — значит, так надо.
В затишке возле камня стояла оленья упряжка. Олени терлись друг о друга мерзлой шерстью и тихо хоркали. Рядом с нартами в плотный сугроб был воткнут хорей, до блеска отполированный жесткими руками Яртико.
Я вытащил жестяную коробку с табаком. Яртико набил трубку и уселся на нарты.
Синие струйки дыма таяли в морозном воздухе. Возле наших ног лежал убитый песец. Тонкая красная льдинка замерзла на оскаленной пасти.
Когда Яртико поднялся с нарт и взял в руки хорей, я пригласил его заехать к нам на зимовку.
Он посмотрел на меня в упор настороженными глазами. Припухшие от ветра веки часто мигали.
— Нет, Захар, не поеду на зимовку, — сказал мне Яртико и, помолчав немного, тихо добавил: — Начальник — худой человек.
Вот и все, что мне удалось узнать. Опершись на лыжные палки, я глядел вслед нартам Яртико до тех пор, пока они не скрылись за увалом.
«Худой человек» — это в тундре не шутка. Зря не скажут.
Всю обратную дорогу я ломал себе голову, пытаясь сообразить, что же произошло между начальником и Яртико.
Я мог, конечно, прямо спросить об этом у Геннадия Львовича. Когда живешь вдвоем на краю света, в этих делах церемониться нечего. Но я знал наверняка, что ответ Геннадия Львовича только запутает меня.
Поэтому я стал чаще бродить по тундре, надеясь снова встретить Яртико. Несколько раз я видел следы его нарт у «верблюдов», в лощине у озера. Ближе пяти километров к зимовке они не подходили. Яртико явно избегал нас.
Однажды, когда я пошел на охоту, километрах в двух от зимовки у лыжи лопнул ремень. Выругавшись с досады, я кое-как связал его и повернул обратно.
Когда я открыл дверь, меня встретили испуганные глаза Геннадия Львовича. Он попятился к своей кровати и расставил руки, стараясь загородить от меня то, что лежало на зеленом одеяле из верблюжьей шерсти.
На полу стоял объемистый чемодан начальника с откинутой крышкой. На кровати, на стульях, на низеньком шкафчике я увидел разложенные меха. Шкурки песцов, похожие на свежевыпавший снег, свешивали пышные хвосты с верблюжьего одеяла, меха были перекинуты через спинку стула, мягкой грудой сложены на шкафу. Лишь три недопеска, самолично добытые Геннадием Львовичем на охоте, были брошены на пол возле кровати.
Криво улыбаясь, начальник опустил растопыренные руки и пошел ко мне. Я заметил, как его глаза метнулись по стене, где висела охотничья винтовка.
Я положил руку на приклад своего ружья и на всякий случай так поправил его, что дуло стало смотреть на Геннадия Львовича.
Начальник остановился. В горле его что-то заскрипело, словно там терлись друг о друга сухие голыши. Я догадался, что Геннадий Львович смеется.
— Удивлен? — спросил он, усаживаясь к столу.
Глаза его не смеялись. Геннадий Львович смотрел на меня со страхом и ненавистью, словно тундровый волк, угодивший в капкан.
— Где вы взяли эти меха? — спросил я, хотя вопрос был явно лишним.
На кровати лежал голубой песец. Тот самый, которого Яртико хотел подарить врачу.
— Достал у охотников. — Геннадий Львович безуспешно пытался взять себя в руки. Глаза его бегали по сторонам.
— Вы же знаете, что скупать меха запрещено. Охотники должны сдавать их на факторию «Заготпушнины». — Я показал на голубого песца. — У Яртико купили?
— Да, голубой песец и кое-что у Яртико… Почему вы мне устраиваете допрос? — Геннадий Львович справился с собой и перешел в наступление.
— Чем вы расплатились за меха?
— Какое ваше дело? — закричал он. — Я не обязан давать отчет! Приказываю вам немедленно отправиться на метеоплощадку и снять показания приборов!
Теперь он взял себя в руки. На его выбритом лице не дрогнул ни один мускул. Только глаза постепенно меняли цвет. Они словно линяли, становясь из бледно-голубых серыми, свинцовыми.
В перепалках я тоже бывал. Как говорится, топор на ногу обувал, а топорищем подпоясывался. Я знал, что такое дисциплина на зимовке и что значат для меня такие глаза начальника.
— Показания приборов я сниму тогда, когда это положено по расписанию, — стараясь говорить как можно сдержаннее, ответил я. — Но знайте: сегодня же я передам радиограмму, что вы незаконно скупаете меха у охотников. Скупаете их за спирт.
Удар попал в цель. Геннадий Львович даже дернулся, словно его ткнули шилом.
— За спирт и за меха вас по головке не погладят, — спокойно закончил я и сел на стул возле дверей. — Вы узнаете, что бывает с такими скупщиками пушнины.
Теперь мне все стало понятно. Тот раз Геннадий Львович споил в тундре Яртико и забрал у него меха. И голубого песца и все остальные, которые охотник вез сдавать на факторию.
Геннадий Львович струсил. Я видел, как задрожала его рука, положенная на стол, как на виске забилась жилка и мелкая испарина выступила на лбу.
— Захар Петрович… Я завтра все отдам Яртико. Я сам разыщу его в тундре… Все меха отдам…
Он юлил передо мной, заглядывал в глаза, умолял все забыть. Он готов был поцеловать полу моей малицы, если бы я, пожелал этого.
А мне хотелось стукнуть прикладом по редким рыжеватым волосам с аккуратным пробором. Я велел ему сложить меха в брезентовый мешок и подать его мне.
Комкая в руках дорогие шкурки, он стал запихивать их в мешок. Недопесков он не положил.
— Это мои… Сам добыл… своими руками, — свирепо сказал он.
— Ладно, оставляйте! — Мне хотелось скорее кончить эту историю.
С мешком в руках я попятился и, выскочив в коридорчик, накинул на дверь щеколду. Через секунду дверь вздрогнула от тупого удара.
— Буду стрелять! — крикнул я.
За дверью стихло.
Разыскав запасной ремень, я быстро пристроил его к лыжам и вышел наружу.
Пятьдесят километров по тундре — это штука трудная. Лыжник я неплохой, но уже через три часа почувствовал, что брезентовый мешок с песцовыми шкурками потяжелел, словно туда положили полдюжины кирпичей.
Под лыжами шуршал сухой снег. Фиолетовые тени лежали в глубоком следу нарт. Я знал, что это след Яртико, и шел по нему, направляясь в тихую бесконечную тундру, такую белую, что и сквозь дымчатые очки было больно смотреть на нее. След должен был привести меня к чуму Яртико, затерянному где-то у сверкающего горизонта.
Это было сумасшедшее дело — отправиться в тундру почти наугад с куском вареной оленины и несколькими сухарями в кармане. Стоит подняться ветру, поземка заметет следы нарт, и тогда я уже никогда не найду чум Яртико. И вряд ли возвращусь на зимовку…
Но мне надо было найти Яртико. Ведь мой начальник его не только обобрал — он его веры лишил, в самую душу человеку плюнул.
С Геннадием Львовичем я успею посчитаться, с зимовки он никуда не денется. Смелости у него только на мелкую пакость хватит. Наверное, без меня что-нибудь в рации колупнет, чтобы связь нарушить…
Ноги становились все тяжелее и тяжелее. По моим расчетам, я уже должен был подойти к чуму. Но чума не было, и след нарт по-прежнему вел меня в тундру, словно поводырь слепца, который не видит конца своего пути.
Вдруг я ошибся?.. Может быть, это след других нарт, а не нарт Яртико?
— Охэй! — послышался далекий крик.
С пологого холма мчалась оленья упряжка. Олени на бегу смешно, словно молодые телята, выкидывали в стороны мохнатые ноги.
— Яртико! — Я узнал упряжку раньше, чем разглядел человека в тяжелом совике.
В дымном чуме, где под закоптелым котлом озорно трещал тальник, я отогрелся и пришел в себя.
— Возьми своих песцов, Яртико.
Я вывалил их мягким пушистым водопадом на выщербленные половые доски чума. Яртико нагнулся и бережно взял темными, заскорузлыми пальцами драгоценную шкурку голубого песца. Он привычно встряхнул ее, и дымчатое облачко пробежало от острой морды до пышного хвоста. Яртико встряхнул мех еще сильнее, словно хотел сбросить с него что-то невидимое, портившее его.
— Мой песец, — тихо сказал он. — Зачем привез?
— Тебя обманули, Яртико. За бутылку спирта отняли у тебя голубого песца и все меха, которые ты добыл. Это сделал худой человек, Яртико. Но мы не дадим тебя в обиду…
Здорово я тогда говорил! Я знал, что мои слова нужны Яртико, что они должны возвратить ему веру в то большое, что пришло в тундру вместе с советской властью; вместе со мной, Захаром Варзугиным, который сейчас, здесь, у костра, выступал ее полномочным представителем. Яртико пристально смотрел на меня, согласно кивая. Я видел, как глубокие морщинки на его темном, с лета не мытом лице словно разглаживались при каждом моем слове.
— Захар — хороший человек… Он большой друг Яртико, друг всей тундре.
Вот что сказал он мне.
Через день Яртико привез меня к зимовке. Геннадий Львович встретил нас с улыбкой. За спиной у него была охотничья винтовка.
Нарты остановились метрах в пятидесяти от крыльца. Не спуская глаз с высокой фигуры Геннадия Львовича, я громко сказал Яртико:
— Поезжай в поселок и сдай меха на факторию. Письмо передай председателю, скажи, что оно важное и нужно быстро доставить его… Не забудь про доктора… Она очень обрадуется твоему подарку.