и там разгуляться вволю.
— В Заозерье нам бы огонь не остановить, — глухо сказал я, уставясь в линялый кумач, которым был застелен судейский стол.
Я замолчал, собираясь с мыслями. В голове отчетливо встала картина пожара на перешейке.
Языки пламени густели на моих глазах. Иногда они встречали на пути сухостойное дерево и взлетали над кустами нарядной огненной свечкой, разбрызгавшей в стороны светлячки искр.
Когда я выскочил на берег, пожар на перешейке бушевал вовсю. Плотные кусты ивняка, на котором каждое половодье оставляло пересохшие пучки травы и мха, ломкие веточки, сухие листья и лесной мусор, оказались для огня лакомой пищей.
Подбежав к очередному кусту, огонь осторожно лизал темные корни, словно примеряясь, как лучше броситься на добычу, затем взбегал на куст тысячами красно-желтых зверьков и вмиг раскидывал жаркий полог пламени. Секунду-другую куст светился розовыми отблесками, потом тонул в клубе белого дыма. Когда дым рассеивался, на земле оставались две-три чадившие головешки.
Схватив со скамейки свой латаный рыбацкий ватник, я намочил его в воде и побежал туда, где в клубящемся дыму метались по траве проворные огоньки.
Я принялся яростно хлестать их мокрым ватником.
При каждом ударе они рассыпались снопами искр, взлетали тучами копоти, шипели струйками едкого чада.
Но стоило мне отойти в сторону, как они злорадно таращились красными угольками, выскакивали из пепла и снова жадно лизали сухую траву, расцвечивая ее жаркими зигзагами.
Сломя голову я бегал из края в край, колотил мокрым ватником, топтал сапогами головни и вырывал траву вокруг кустов, чтобы не подпустить к ним огонь.
Жар опалил мне лицо. Я чувствовал, что кожа на нем высохла и натянулась так, что стало больно вискам. Дым першил в горле, глаза слезились. С ног до головы я был засыпан копотью. То и дело на одежду попадали угольки, и я вскрикивал от внезапных ожогов.
Силы были неравны. Пожар теснил меня метр за метром. В суматохе я не заметил, как он подобрался к тому месту, где я оставил лодку.
— От огня у лодки канат перегорел, — тихо сказал я, хоть про эту оплошность можно было суду и не рассказывать. — Когда я спохватился, ее уже от берега отнесло…
— Без лодки, значит, остался, — неожиданно перебил меня Костя. Он сидел за столом, подперев подбородок двумя кулаками. — Ведь тебя пожар мог в Заозерье угнать… Там бы ты в два счета окочурился…
Только сейчас я сообразил, чем рисковал, оставшись тогда без лодки на узком перешейке. Мне и в голову не приходило, что пожар мог угнать меня в Заозерье. Как же он мог угнать, если туда он не должен был пройти?..
— Вплавь бы ушел, по озеру, — ответил я Косте.
Кузьмин, услышав это, недоверчиво шевельнул губами. Мария Степановна беспокойно скрипнула стулом.
Конечно, мне одному не удалось бы погасить пожар. Я уже еле держался на ногах и задыхался от дыма. Одежда была в подпалинах. Ватная куртка тлела во многих местах едким, вонючим дымом.
И тут огонь уткнулся в широкую выкошенную поляну, протянувшуюся через перешеек. Лизнув с налету колкую, скошенную под корень траву, полоса пламени враз потускнела, рассыпалась искрами и зачадила.
Огонь стал тухнуть сам по себе. Обрадовавшись передышке, я побежал к берегу и кинулся с головой в воду, чтобы остудить лицо, унять зуд обожженной кожи на руках и на шее, смочить потрескавшиеся губы. Я жадно пил воду, плескал ее в лицо, на плечи и тоскливо смотрел, как хвостатые дымки чадили на пожарище.
Я знал коварные повадки «низового» лесного пожара. С виду затихнув, огонь уходил в землю, прятался в сухом торфе, неприметно тлел в трухлявом буреломе. Потом, набрав силу, вырывался на простор, и все начиналось сначала.
Скошенная поляна мне казалась ненадежным препятствием для огня. Стоило подняться ветру, он легко перемахнет через поляну и снова заполыхает во всю силу.
И тогда уже не сдержать пожара. От усталости у меня зарябило в глазах, руки висели как плети, голова была свинцовой, тупо ныла поясница.
Отмокнув в холодной воде, я выполз на берег и уселся под кустом ивняка, соображая, что делать дальше.
Дым возле поселка стал меньше: видно, там удалось сломить пожар. Потеряв свою силу, он еще дымил среди опаленных деревьев, всплескивался то тут, то там ярким пламенем догорающих головней, потушить которые было нетрудно.
Я решил добраться до поселка, привести на перешеек людей и уничтожить до последней искорки огонь, притаившийся у края скошенной поляны.
Оглядевшись вокруг, я увидел свою лодку метрах в трехстах от берега. Ее медленно относило на середину озера. Смотанные удочки сиротливо лежали на корме.
Я подумал, что до лодки придется добираться вплавь, но тут вспомнил про плоскодонку, которую видел у перешейка.
Счет времени был потерян. Я не знал, сколько мне пришлось биться с огнем: полчаса или два часа. Не знал, стоит ли на месте плоскодонка. И все-таки побежал разыскивать ее. Спотыкаясь о кочки и цепляясь за кусты ивняка, я из последних сил бежал по перешейку…
Я стал рассказывать, что было дальше.
Холодова я увидел неожиданно. Вывернувшись из-за куста, я едва не наткнулся на него. Взвалив на себя такую вязанку сена, что из-под нее были видны лишь задники резиновых сапог, мотоводитель тащил ее к берегу.
— Петро! — Я ухватился за веревку, которой была опутана вязанка. — Ты здесь?
Качнувшись из стороны в сторону от моего рывка, Холодов выскользнул из-под поклажи, как уж из травы.
— Чего хватаешься, леший тебя взял!.. Едва хребет не свернул. Что стряслось?
— Лес на перешейке горит, — торопливо заговорил я. — У скошенной поляны огонь затух… Людей надо.
— То горит, то затух, — хрипло Сказал Холодов. — Сказывай толком. На перешейке, говоришь, горит?
Я кивнул.
Мотоводитель вытер с лица пот рукавом сатиновой рубахи и сказал, в упор глядя мне в глаза:
— На перешейке нечему гореть… А кусты спалит, на тот год трава будет гуще, укосистей.
— Пожар в Заозерье может проскочить.
— Ты же сказал, что он затух, — насмешливо оглядел меня он.
Верно, я и в самом деле был смешон в мокрой с прорехами одежде, орущий на весь лес про пожар, который уже погас.
— Чего горячку-то пороть? Этак людей до смерти напугать можно. — Холодов нагнулся, примериваясь, как ему лучше вскинуть на себя вязанку с сеном. — Выскочил из-за куста, как черт из бани…
Он кольнул меня глазами из-под густых бровей и деловито стал затягивать ослабевшую веревку.
И тут я почувствовал, как во мне нарастает холодное бешенство.
Я стоял перед ним, с ног до головы мокрый, весь в копоти. А Петюня заботливо подтягивал веревку, чтобы ненароком по пути не вывалился клок сена из вязанки.
— Лес горит, — упрямо сказал я мотоводителю, стараясь заглянуть ему в лицо. — Бросай к черту свое сено! Бросай!..
Уж не помню, что я еще кричал Петру в эти минуты. Я кричал, а он, взгромоздив на спину вязанку, пошел к своей плоскодонке.
И поверьте, мне не хотелось его догонять.
«Ладно, один осилю», — зло подумал я и повернулся, чтобы уйти.
Может быть, все бы кончилось спокойно и мне не пришлось сейчас отвечать перед товарищеским судом.
Но тут я увидел Лешку. Он стоял возле куста, ухватившись рукой за ветку, и смотрел на меня широко раскрытыми испуганными глазами. У ног валялась вязанка сена.
— Ты чего уставился? — крикнул я. — Беги скорей за папашей, а то ваши козы без сена останутся… Кулацкая порода!
У Лешки вдруг по-мальчишески задрожал подбородок, и глаза стали беспомощными, растерянными. Он глотнул воздух и вдруг тихо сказал мне:
— Можно я с вами пойду, Андрей Викторович?
Его голос вернул мне самообладание. Я вспомнил, что Алешка — мой ученик, а я учитель русского языка и литературы.
— Конечно, Леша. Отец один управится с работой, а ты мне помоги. Надо спасать лес… Ты слышал, как я кричал?
Лешка испуганно ворохнул глазами и, помолчав, признался:
— Слышал…
— Почему же вы не откликнулись?
— Тятька не велел, — опустив голову, сказал Лешка. — «Пожар, — говорит, — здесь и без нас потухнет».
— И ты поверил? — Я спрашивал Лешку, зная, что сейчас ему нельзя дать ни малейшей лазейки, чтобы уйти от разговора напрямик. — Ты поверил ему?
— Нет, — выдохнул Лешка. — Побоялся… Тятька велит его всегда слушаться.
— Сейчас ты не боишься идти со мной?
Лешка отрицательно покачал головой и почему-то потуже затянул ремешок на брюках.
Мы побежали с ним по перешейку.
И в это время сзади раздался крик Петюни:
— Лешка! Куда тебя понесло? Вертайся назад!
Оглянувшись, я увидел, что Холодов догоняет нас. Он бежал, грузно топая сапогами. В руках у него был моток веревки.
Лешка поглядел на меня и не остановился. Он бежал рядом, и мне было слышно его прерывистое дыхание. Когда топот Петюни стал настигать нас, Лешка ускорил бег и обогнал меня. Ему хотелось, чтобы я оказался между ним и отцом. Я понимал, что Лешке сейчас очень страшно. Но он бежал, упрямо нагнув голову и прижав к груди руки.
— Стой, тебе говорят!.. — Холодов рявкнул над моим ухом так, что Лешка сразу словно споткнулся о невидимую преграду.
— Отца не слушаешься? — Холодов рванул Лешку за плечо. — Я за тебя сено буду носить?!
— Он со мной идет, — стараясь говорить как можно спокойнее, сказал я Петюне. — Он будет помогать мне…
— Нечего ему бездельничать, — зыркнув тяжелыми глазами, оборвал меня Петюня. — У него работа есть. Зачем мальчонку сманиваешь?
— Я сам пошел с Андреем Викторовичем, — сказал Лешка. — Не буду я сено носить… Все люди на пожаре, а мы…
— Сейчас я тебя научу, как с родителями разговаривать! — и Холодов хлестнул Лешку собранной в моток веревкой.
Лешка втянул голову в плечи и, как зайчонок в куст, нырнул за мою спину.
— Когда Холодов снова веревкой замахнулся, я парня рукой загородил, — рассказывал я. — А он мне по обожженному месту так секанул, что в глазах потемнело… Ну, тут я уже не стерпел и дал ему в отместку…