ебе новый дом срублю.
Поздно вечером Федор провел по улице захмелевшего колхозного завхоза Вайванцева, доводившегося ему двоюродным дядей.
— Я тебя уважаю, Федор, что ты родную деревню не забыл, — заплетающимся языком говорил Вайванцев, задирая окладистую бороду, чтобы заглянуть в лицо рослому Федору. — Ты стройся, пускай корни в самую землю. Нам в колхозе такие кадры во как нужны!
Вайванцев размашисто проводил ребром ладони по волосатой шее и валился в сторону.
— Транспортом или еще чем мы тебе поможем… Кирпича выпишем, — уверял его Вайванцев. — Я все могу сделать… Я тебя кладовщиком назначу!
Федор незаметно поглядывал по сторонам: не слышит ли кто пьяной болтовни завхоза?
Через неделю Федор подал заявление, чтобы ему отвели землю под строительство дома.
— Придется тебе на конце деревни строиться, за ручьем, — сказал председатель колхоза. — Другого участка нет. Надо было года на три пораньше приехать. Теперь сильно строиться начали.
— Сыро за ручьем. Низменно, огорода не разведешь. — Федор погладил пальцами краешек председательского стола. — Может, найдется что, Матвей Степанович?
— Где найдется-то? — улыбнулся председатель. — Все на виду, как на ладони. За ручьем землю возьми. Мы тебе лишний десяток соток к усадьбе прирежем. Канавки выроешь, болото осушишь. Человек, он все может.
— Грыжу на этих канавках три раза наживешь, — усмехнулся Федор и, помолчав, осторожно спросил: — Может, участок Аверкиева мне отдадите? Крапивой ведь зарос… Который год пустует. Василию все равно дома не выстроить.
— Василия обижать нельзя, — строго сказал председатель. — Человек он душевный. В таком доме живет — смотреть срамно!
— Пусть старый подремонтирует. — Пальцы Федора настойчиво вцепились в председательский стол.
Через полчаса председатель сдался:
— Если Василий согласится тебе участок отдать, тогда переоформим.
— Согласится, — уверенно сказал Федор. — Завтра же от него бумагу принесу.
Вечером Федор пришел к Василию Аверкиеву. Поставив на стол поллитровку, он для приличия поговорил о житье-бытье.
— Небось не одну тыщу деньжат привез? — полюбопытствовал Василий по своему простодушию.
Про такие дела в деревне спрашивать не принято. Зачем человеку в карман заглядывать? Надо, так он сам скажет.
С Василия спрос мал. Язык у него, как тряпица, во все стороны болтается.
— Не буржуй, — улыбнулся Федор, — но кое-что по мелочишкам наберется. Сто процентов полярных надбавок получал. Жена прирабатывала. Строиться надумал. За этим я к тебе и пришел. Федор пододвинул Василию стакан с водкой.
— Уступи мне свой участок, Василий, — попросил он. — Тебе его не осилить. Так крапива и будет расти.
Василий встал из-за стола. Голубые глаза его смотрели сквозь окно. Мимо Федора.
— Я тебе отступного сто рублей дам, — заторопился тот, встревоженный молчанием Василия.
— Не продажная ведь земля… Мне ее колхоз отвел.
— Сто рублей — деньги. — Федор отпил водку из стакана. — Ты на эти деньги дом подремонтируешь. Из рук в руки отдам. Ни одна душа не узнает.
Василий стоял, прислонившись к косяку двери. С печки спрыгнул пушистый серый кот и прижался к ногам Василия. Кот смотрел на Федора сердитыми зелеными глазами.
— Денег я не возьму, Федор. — Василий сел за стол. Стакан с водкой он отодвинул в сторону. — Ты верно говоришь, пропадет у меня земля. Крапивой зарастает. Пустое это растение — крапива. В войну из нее хоть похлебку варили, а теперь она ни к чему. У тебя ребятишки небось скоро народятся. Им в тесноте худо жить. Бери землю.
Федор торопливо сунул Василию подписать заготовленное заявление, удивляясь, что тот безо всякого сожаления выпустил из своих рук по крайней мере сотни две рублей.
По морщинистой щеке Василия неожиданно прокатилась большая, как горошина, слеза. Одинокая слеза, бобыльская. Он торопливо вытер ее кулаком и застеснялся.
— С думкой со своей прощаюсь, — сказал он. — Ведь я этот дом во сне каждую неделю видел… Высокий, с белыми окнами. Теперь уже, наверно, не будет сниться. Непутевый я какой-то уродился. Не по-людски живу.
— Ты бы, Василий Иванович, поближе к делу становился. — Федору сделалось жалко почтальона. — Возишься день-деньской с малолетками, а хозяйство прахом идет. Да языком помене заедайся. Каждый человек по-своему живет. Так уж природа установила. Ты присмотрись кругом. Ведь ворона на ворону и та не похожа.
— Верно ты говоришь, — согласился Василий и выпил водки.
С лета на участке бойко застучали топоры. Федор придирчиво проверял, как плотники пригоняют пазы, врубают косяки и кладут балки.
— Я за ценой не постою, а вы мне, ребята, сделайте, как я желаю, — то и дело слышался его сочный бас.
Весной завхоз Вайванцев предложил Федору должность кладовщика. Тот неожиданно отказался.
Завхоз с прищуркой поглядел на Федора и осторожно спросил:
— Не в председатели ли метишь? Сорвешься… Наш крепко сидит. На прошлой неделе его опять в районе хвалили. Голыми руками не возьмешь.
— Голыми руками и ежа не возьмешь, — ухмыльнулся Федор. — Мне председательская должность ни к чему.
— Тогда бригадиром поставим. — Вайванцев решил, что с Федором надо ухо держать востро. — А то на ферму определяйся.
— Это мне не подходит. — Федор поглядел сверху вниз на завхоза и попросил: — Вы мне перевоз отдайте. Сотен пять за сезон в колхозную кассу сдам, а что сверх того, мне пойдет. Ну и еще по два трудодня за день будете приписывать. Карбас и всякая снасть колхозная будет.
Про перевоз в Рочеге говорили на каждом собрании. Нужда в нем была большая, а порядка в этом деле — никакого. Перевоз держался на мальчишках. Народ это, как известно, гонористый и неорганизованный. Если клев хороший, они тебя ни за какие деньги к лесозаводу не повезут. Так и перебивались не один год. Кто свояка христа ради упросит перевезти, кто на дырявой душегубке через залив плывет.
Насчет перевоза в правлении договорились быстро. Федор получил карбас с парусом и спасательным кругом, резиновые сапоги и сумку для денег.
Затем он собрал на берегу ребятишек, промышлявших на перевозе гривенники, и помахал пред ними бумажкой с печатью.
— Перевоз теперь колхозный… Если кто из вас без спросу сунется, на родителей штраф наложат.
Ребятишки почесали затылки и разошлись.
Цену за перевоз Федор назначил круглую: по полтине с человека, а за поклажу отдельно.
Хоть это и было дороговато, зато теперь знали, что не надо полдня сидеть на берегу и ожидать оказии.
Через каждые два часа Федор отплывал к лесозаводу. Как по расписанию.
Хорошо, когда в деле порядок соблюдают!
— Ладно как все у тебя получается, Федор Степанович! — Василий глядел на дальний берег, где яснее и яснее выступали строения лесозавода. — Завод расширять будут, мне на почте говорили.
— Народу будет больше, попрошу катер, — согласился Федор. — За день веслами так намахаешься, что поясница переламывается… Лесозавод расширят. У нас леса непочатые. Ведь, считай, только с краю их пока кусанули. Ты чего глядишь?
— Морянка вроде насторожилась. — Василий показал на рваную тучу, расплывавшуюся по небу, как перебродившее тесто. — Вернуться бы нам.
— Ничего… Поспеем доехать. — Федор грузно прошел по карбасу. — Сейчас парус поставлю.
Ветер свежел.
— Не залазь к парусу, карбас опружишь, — строго сказал Федор, увидев, что Василий передвигается к подветренному борту.
Карбас тяжело переваливался с волны на волну. На дне плескалась грязная вода, и черпак с короткой ручкой надоедливо тарахтел по обшивке.
Из-под носа взлетало крошево пены. Холодные брызги доставали Василия. Ватник промок, и мелкая дрожь принялась безостановочно бить его тело.
На повороте парус заполоскался на ветру и хлестко ударил Василия по спине.
— Чего рот раззявил?! — прикрикнул на него Федор, подбирая шкот. — Пригнись! Присох, как лишай.
Голос у него был сиплый, словно из рассохшейся бочки. Руки, поросшие рыжей шерстью, легко удерживали шкот. Брезентовый плащ, надетый поверх ватника, спасал от ветра и холодных брызг.
Навалившись на рулевое весло, Федор повернул карбас по ветру и вгляделся в тускло-фиолетовую мглу, которая встала на горизонте. В ней было что-то зловещее… Надо поворачивать обратно к деревне. Деньги — вещь хорошая, но жизнь дороже. В такую морянку пожалеешь, что душу свою вместо рублей под замок в сундуке не запер. «Береженого-то, — говорят, — бог бережет». Федор быстро оглянулся назад. Полоса дождя уже скрыла Рочегу. «Припоздали. Теперь поворачивать неспособно. Парус на воду положит», — тревожно подумал он.
Ветер быстро относил карбас в глубину залива. Высокая волна встала над бортом и легко, словно играя, плеснула в карбас. Василий вскочил и схватился за мачту, уберегая от воды дырявые сапоги.
— Куда прешься?! — заорал Федор, уставясь на Василия белесыми глазами. — Связался я с тобой, с идолом!..
Василий послушно пошел на прежнее место. Согнувшись калачом, подбирая ноги, он молча смотрел на темную воду, на верхушки далеких гор, исчезающие в тумане. Ни деревни, ни лесозавода уже давно не было видно.
Ветер налетал порывами. Федор суетливо ворочал рулевое весло. Карбас рыскал, сбивался с курса, мачта надсадно скрипела, парус чиркал по верхушкам волн.
Волны стали чаще плескать через борт.
— Отливай! — Федор пнул ногой черпак. — Сидишь, как дохлая рыбина. Зальет ведь…
Голос у него был прерывистый, глаза бегали по сторонам. Он то подтягивал шкот, то опускал его.
Все произошло неожиданно. Луда — крошечный каменный островок — черным зубом вынырнула из воды метрах в трех от карбаса.
Федор закричал тонко, по-заячьи, и выпустил из рук шкот. Парус хлестнулся по ветру и сбил Василия на дно. Карбас черпнул бортом, и волна бросила его на каменный зуб, вокруг которого бурлила вода.
Потом все спуталось: глухой удар, треск, соленая вода, лезущая в рот, гирями повисшие на ногах сапоги.