Не плачьте, вербы, не рвите сердце нам…[23]
Затем неожиданно бодро и громко затянул:
Вперед, Варшава…[24]
Машина снова тронулась, и только при выезде из городка Векляр вдруг вспомнил, где видел этого человека. Невероятно! В это трудно было поверить.
Вскоре городок остался далеко позади. Генерал направлялся в Боровицу.
Дом стоит в некотором удалении от площади, у его ворот прохаживается часовой. По дорожке бежит дежурный офицер, поправляя на ходу ремень и разглаживая складки на мундире. Векляр не любит этот церемониал, а здесь, в Боровице, он кажется ему даже неуместным.
— Оставь, сынок, не надо… Где начальник?
Тот уже стоял в дверях. Когда он представился, генерал сразу же узнал его. Этот небольшого роста офицер, капитан Васиньский, почти не изменился с того времени, когда они виделись в последний раз, — все такой же поджарый, морщины на сухом лице напоминают глубокие трещины. Мундир тщательно вычищен и выглажен, чистый белый подворотничок аккуратно подшит. Четко, не спеша выговаривает каждое слово, точно опасаясь, что его могут не понять.
— Почему же ты, старина, — говорит генерал, явно довольный встречей, — не давал о себе знать?
Капитан Васиньский не удивился, увидев генерала, — он не раз выполнял распоряжения за подписью Векляра и, собственно говоря, давно ждал встречи с ним, но поехать в Люблин не решался. Он провел Векляра в небольшую комнатку на втором этаже, в которой царил образцовый порядок: пол вымыт и натерт, на столе пустая, без окурков, пепельница, на крючке — белое льняное полотенце.
Генерал сел и поглядел в зарешеченное окно, из которого были видны выстроившиеся вдоль улицы высокие деревья. Оба помолчали немного. Васиньский ждал, когда заговорит Векляр, но тому было, видимо, не до разговоров. Капитан подошел к шкафу, вынул оттуда сводки и разложил их на столе. Впрочем, он не любил рассказывать о себе, вспоминать прошлое. А ведь они знали друг друга с детства, в последний раз встречались здесь, в Боровице, кажется, в 1932 году. До 1924 года Васиньский служил в армии в чине поручника и уже тогда сочувствовал левым. Вступив затем в Польскую социалистическую партию, сотрудничал с коммунистами и был одним из организаторов единого фронта в Люблинском воеводстве.
— Ну что у тебя нового, дружище? — спросил наконец генерал. — Очень рад, что ты… жив и здоров.
Васиньский пододвинул стул к столу.
— Да ничего особенного. Был мобилизован в тридцать девятом, попал к немцам в плен, два раза пытался бежать, ловили. Весной этого года бежал наконец, три месяца отсиживался в Седльце, переболел воспалением легких. Когда нас освободили, вступил в Войско Польское.
— Коротко и ясно! — рассмеялся Векляр.
— Так оно и было. — Лицо Васиньского даже не дрогнуло. — Может, товарищ генерал, поговорим о служебных делах?..
— Успеешь! Почему не спросишь, как сложилась моя жизнь?
— И так видно, да и знаю. Испания, Советский Союз, все испытал — ты всегда был крепким и везучим.
— Не тебе чета…
— Может, выпьем за нашу дружбу, а, товарищ генерал?
— Давай.
Снова сидели молча, полоска света из окна падала на лицо капитана.
— Ничего не слышал о Марте?
— Жива и здорова, сейчас находится в Люблине.
— А о Стефане?
— Ничего, — махнул рукой генерал. Вздохнул: — Рад, что встретил тебя. Обязательно приезжай в Люблин, а коль скоро ты оказался в Боровице, которую знаешь, как свои пять пальцев, то и здесь можно развернуться вовсю.
— Сообщить тебе данные, товарищ генерал?
— Нет, подожди. Как ты оцениваешь ход мобилизации? — спросил Векляр, склонив голову набок. — У меня был Костаж. Помнишь его? Он теперь во 2-й дивизии. Все, кто побывал на фронте, говорят об одном и том же: дайте людей!
Некоторое время Васиньский сидел молча. По его застывшему лицу ничего нельзя было понять.
— Людей, — повторил он. — Я понимаю, тебе поручено важное задание. Но скажи-ка мне, неужели главным сейчас является отправка людей на фронт?
— Как это? — удивился Векляр и поглядел на капитана, как будто видел его впервые. — Как это понять? — повторил он. — Ты в этом сомневаешься?..
— Нет, я ни в чем не сомневаюсь, — прервал его Васиньский и заговорил быстрее: — Я знаю здесь каждый кустик, каждого человека. Знаю, как им трудно. Но и ты должен был знать об этом. У нас вообще нет кадров, их надо создавать заново. Те люди, что были, либо погибли во время оккупации, либо призваны сейчас в армию. Мы поручаем неопытным ребятам такие задания, с которыми не каждый из нас-то справится: аграрная реформа, борьба с растущим террором, новые органы власти… Каждый человек у нас на вес золота. А ты говоришь — фронт! Ведь именно здесь, в Боровице, решается судьба народной власти. Да ты понимаешь, что стабилизировать обстановку в Польше в тысячу раз сложнее, чем сформировать несколько дивизий и сражаться?! Влияние аковской пропаганды, недоверие к нашим союзникам, тысячи случаев столкновения на местах — все это говорит не в нашу пользу.
— Ты что болтаешь! — взорвался Векляр. — Чего ты хочешь? Чтобы мы свернули мобилизацию? Ну нет, дружище! Мы не хотим, чтобы наш вклад в войну носил символический характер, это не политическая демонстрация, как Варшавское восстание. За свою страну надо расплачиваться собственной кровью, и никто за нас это делать не станет. Ты не установишь в стране народную власть, если тебе преподнесут ее на блюдечке; это можно сделать, если Польшу освободит наша армия. И вопрос «кто кого?» при проведении любых мероприятий тогда решится, безусловно, в нашу пользу.
— Хорошо. — Голос Васиньского снова стал спокойным. — И все же ради формирования еще одной польской дивизии ты хочешь лишить наш район лучших людей.
— Давай проведем мобилизацию только призывных возрастов!
— А ты знаешь, в каких трудных условиях придется это делать? Помощь местных властей — одна фикция. Нет ни милиции, ни автотранспорта. Мобилизацию надо проводить на добровольной основе. Вот тогда она пройдет нормально…
— Нет, это не годится. Нельзя пренебрегать распоряжениями народной власти. Ты, по-моему, неправильно подходишь к этому вопросу.
— Считай как хочешь. — Васиньский немного снизил тон: — Думал, что мы с тобой договоримся. Не забывай к тому же об активном сопротивлении реакционных элементов. Капитан запаса Бжецкий, направляясь добровольно на призывной пункт, был убит в двадцати метрах от часового.
— Кто?
— Бжецкий. Знал его?
Векляр не ответил. Вскочил и начал мерить комнату широкими шагами.
— Ведется расследование, — продолжал Васиньский, — но у нашей милиции нет пока опыта в этих делах. У нас будет еще немало неприятностей, когда части 2-й армии отправятся на фронт.
— Я допустил ошибку, — сказал Векляр, не глядя на Васиньского. — Я не принял слова Бжецкого всерьез. Оказывается, адвокат действительно знал, что его место на фронте. Тебе этого не понять.
— Как ты можешь так говорить, товарищ генерал! Извини, но ты партийный работник, а не только кадровый военный. Мощные удары Красной Армии скоро подавят сопротивление немцев… Наше участие не имеет решающего значения для исхода войны. А будущее Польши зависит от тех, кто останется в стране.
— Что ты говоришь?! Нет, капитан Васиньский, наше участие в боевых действиях имеет решающее значение для судеб Польши и поляков. И твоя обязанность — выполнять приказы. Вот и все.
Васиньский встал:
— Ну что же, товарищ генерал. Ты знаешь меня давно, я всегда реально смотрел на вещи. Поэтому довожу до твоего сведения, что число освобожденных мною от призыва людей значительно превышает средние показатели, что не отвечает требованиям инструкции. Считаю своим долгом доложить об этом…
— Хватит! Придется принимать в отношении тебя соответствующие меры.
Возвратившись в Люблин, Векляр отдал приказ освободить Васиньского от должности начальника призывного пункта и направить его в распоряжение Управления кадров с соответствующей характеристикой. Но у него по-прежнему не выходила из головы эта встреча в Боровице, в поведении Васиньского он усматривал скрытую и весьма грозную опасность.
Спустя несколько дней он узнал, что капитан устроился в один из отделов штаба, а данная ему генералом характеристика, как докладывал майор Клюк, вызвала у всех удивление. Полковник Пстроньский тоже был иного мнения о Васиньском. Генерал махнул на это рукой.
Чтобы не думать о Марте, Векляр всецело отдался мобилизационной работе. Но не тут-то было! Он знал, что жена в Люблине, ждал ее звонка, но сам не пытался ее разыскивать. Однажды, выходя из штаба, увидел Марту в машине рядом с Пстроньским. Он не мог понять ее поведения, не верил, что она вычеркнула его из своей жизни. Неужели люди могут так измениться? Марта, Васиньский — они совсем не похожи на тех, какими он знал их раньше.
Горячее желание отправиться на фронт все сильнее охватывало Векляра. Всю жизнь он работал там, куда его направляла партия, но скучал по фронту — в течение многих лет привык воевать, именно воевать, а не слоняться по штабам, он был командиром, выросшим из партийного деятеля.
— Вы недооцениваете, — твердил Пстроньский, — сложной ситуации, создавшейся в освобожденных районах. Мы должны перетянуть народ на свою сторону, для этого нужны люди, не можем же мы все силы перебросить на фронт. Внутренний враг готовит контрудар. Вы знаете, что делается на местах?
«Может, я чего-то не понимаю», — думал Векляр. В то же время он не сомневался в своей правоте. Ему казалось, что в словах полковника прозвучали те же аргументы, что приводил и Васиньский.
Каждый разговор с Пстроньским он переживал особенно болезненно. Этот человек мог бы рассказать ему о Марте.
Завершив в основном первый этап мобилизации, Векляр начал предпринимать шаги, чтобы поменять место работы. Но сделать это было не так-то просто — он не привык решать свои личные дела, ему не хватало умения устанавливать контакты с людьми.