Станислав, высокий парень с особенно наглым, как показалось Леоняку, взглядом, во время допроса вдруг рассмеялся.
— По-вашему, выходит, что если бы Адам укрывал дезертира, то тот сидел бы в комнате с окнами на улицу. Да разве Адам рискнул бы бежать, зная, что Кольский питает к нему неприязнь?
Леоняк терял терпение, злился, что не может применить к допрашиваемым никаких мер принуждения, а в это время начальник отделения госбезопасности сидел в соседней комнате и не думал помогать ему. А в одиночку он ничего добиться не мог.
— Ничего не выйдет, дезертира я вам не выдумаю. И вообще, я вам больше ничего не скажу.
— И не надо, — пробормотал Леоняк, — твой дружочек уже во всем сознался.
— Эти штучки со мной не пройдут, пан поручник…
Мать Адама, вся в слезах, говорила:
— Это он со злости сделал, пан поручник, из ненависти, что Адам ухаживал за Евой. Мы люди простые, никого не укрываем… Зачем мне все это, — добавила она, — зачем? Если что-то и было, то сказала бы, все равно уже никто не вернет мне сына.
— Где Бенда? — спросил Леоняк у Евы.
— Какой Бенда?
— Нечего прикидываться. Куда его отправили?
— Не имею ни малейшего представления, о чем вы спрашиваете.
Она сидела с покрасневшими глазами, держалась спокойно и уверенно. Леоняк готов был лопнуть от злости из-за бессилия что-либо сделать. Ничего себе девица, сразу видно, что за птичка, неудивительно, что ей удалось опутать такого порядочного парня.
— Когда Кольский вошел, — сказал он, — Бенда еще находился в комнате. Что стало с ним потом?
— В комнате была я, Адам, Анджей, Станислав и Кристина, которую вы отпустили домой.
— Неужели ты не понимаешь, что не выйдешь отсюда, пока не сознаешься во всем? Подумай лучше, зачем тебе все это?
— Не знаю.
Через час тот же самый вопрос.
— Где спрятали Бенду? Рассказывай. — Начинало уже светать, через зарешеченные окна просматривались крыши соседних домов. — Встань, подойди поближе, садись напротив. Куришь?
— Курю. — Она осторожно взяла сигарету.
— Ну скажи мне: зачем Кольскому было придумывать всю эту историю с Бендой?
— Не знаю.
— Тогда давай рассказывай с самого начала.
— Я уже и так все рассказала. Они поссорились с Адамом.
— Из-за кого же? Из-за тебя, что ли?
Она кивнула.
— Что говорил Кольский?
— Что, что…
— А врать ты совсем не умеешь. Рассказывай!
— Ему не нравилось, что Адам дружил со мной.
— Что было потом?
— Он позвал солдат…
Леоняк хлопнул рукой по столу:
— Сколько еще будешь рассказывать мне сказки?
— Тогда не буду…
— Что — не будешь?
— Говорить.
Теряя всякое терпение, он вскочил со стула:
— Советую тебе говорить, не забывай об этом. Где Бенда? Отвечай!
— Ну что же, — сказал начальник отделения госбезопасности, — придется отпустить их.
— Как это — отпустить? Ведь это же организованная банда АК.
— У нас нет никаких оснований для такого вывода. Двое из них явились на призывной пункт, но были освобождены от воинской службы — один по болезни, другой из-за матери, за которой требуется уход. Оба производят хорошее впечатление, если бы не факт, что служили когда-то в АК.
— Достаточно показаний Кольского.
— Извините, но я тоже стал сомневаться: а был ли вообще дезертир, скрывавшийся в нескольких десятках метрах от милицейского участка? Если хотите, могу их еще подержать, но что толку от этого? Все ходят, спрашивают…
— Я доложу об этом своему начальству, — заявил Леоняк. — А вы меня просто удивляете. Бжецкого тоже убили в нескольких шагах от милицейского участка, и голову даю на отсечение, что это дело рук той же банды.
— Советую не давать голову на отсечение. В этих местах действует банда Коршуна, причиняющая нам немало хлопот, это мог сделать и он.
— Ну что же, поживем — увидим.
— Конечно.
Прибыв в полк, Леоняк приступил к допросу бойцов из роты Кольского.
— Мы увидели, как поручник высунулся из окна и что-то крикнул, — рассказывали бойцы. — Затем мы оцепили дом, простояли часа полтора, но никого не обнаружили.
— Вы бы только видели его! — сказал Лекш. — Он был уверен, что дезертир спрятался в соседней комнате. Мы прибыли в последнюю минуту.
Все рассказывали почти одно и то же.
— Вы не можете себе представить, товарищ поручник, — сказал Кутрына, — как бойцам хотелось схватить этого Бенду! Никогда не думал, что рота может быть такой дружной.
— Об этом можете написать в стенгазете, — проворчал Леоняк и со злостью отбросил листок бумаги, исписанный каллиграфическим почерком Болека. Кутрына не оправдал его надежд — его донесения были расплывчатыми, а после назначения командиром отделения он и вовсе потерял контакт с бойцами. Поручник нисколько не сомневался, что у Бенды и Венцека были сообщники во взводе, он требовал доказательств, подтверждавших его предположения.
Единственным, кто выразил сомнения в том, что Кольский видел дезертира, был Фуран.
— Ничего не видел, ничего не знаю, я лишь выполнял приказы. В Войске Польском служу недавно, — заключил он, — но дезертиры, наверное, везде одинаковы. Чаще всего они возвращаются либо домой, либо уходят в леса, но чтобы сидеть в городке, в каких-то шести километрах от воинской части… такого случая что-то не припомню.
Леоняк должен был уже представить материалы расследования командиру полка, но он не прекращал работы, надеясь, что что-нибудь да прояснится. Вызвал к себе Кольского, подробно рассказал ему о результатах расследования. Этот парень, проявивший с самого начала правильное отношение к делу Олевича, вызывал у него определенное доверие.
— Нечего убеждать меня, — сказал Леоняк, — я сам знаю, что они враги. Но начальник местного отделения госбезопасности, — махнул он рукой, — готов отпустить банду за неимением доказательств. — Леоняк испугался, что сболтнул лишнее, и тут же добавил: — Видите ли, у нас нет доказательств их вины. Мы проводим самое тщательное расследование. Враги бы на нашем месте так не церемонились, не искали бы доказательств: пуля в лоб — и точка. А нам вот велят цацкаться с ними. — Поручник умолк и угостил Кольского сигаретой. — Вы должны помочь нам в проведении расследования.
Эдвард продолжал молчать.
— Обязательно. Знаю, что это неприятное занятие, но другого выхода у нас нет: их надо припереть к стенке.
Леоняк разлил в стаканы водку.
— Так вот! — сказал Леоняк. — Проведем очную ставку. Ребят не стоит трогать, а вот очная ставка между вами и девушкой может дать нужный результат. Она же не каменная, должна сломаться. Вот и пусть скажет прямо в глаза, что в комнате никого не было, а там посмотрим.
— Она сидит в КПЗ? — спросил Эдвард.
— А вы что думали? Что держим там только ребят? Сидит как миленькая, и клянусь головой, что выйдет оттуда не скоро.
— Вы сами допрашивали ее?
— Да, и не раз. Ее показания самые путаные, сами в этом убедитесь, она не может точно воспроизвести происшедшее, но упрямо цепляется за свои ложные показания. — Леоняк взглянул на Кольского и умолк.
Тот сидел прямо, держа в руке пустой стакан, будто проверяя его на прочность.
— Нет, я не согласен.
— Как это — не согласны? Вы считаете, что очная ставка ничего не даст?
— Никакой очной ставки не будет.
— Это почему же? — Леоняк поднялся со стула. — Не хотите помочь нам? Боитесь?
— Извините, — сухо сказал Кольский, почувствовав во рту горечь, поднес стакан к глазам — он был пуст. — Извините, — повторил он, — но ни в какой очной ставке я участвовать не буду. Не хочу. Хватит с меня.
Наступила тишина. Леоняк ходил по комнате, засунув руки в карманы.
— Значит, так, — сказал он с издевкой. — Все деликатничаете, поручник? Давайте отпустим врагов, потому что Кольский, видите ли, деликатный человек, не хочет подвести девушку, которая… Впрочем, что толку говорить об этом… А может, — подошел он к Эдварду и склонился над ним, — а может, вы сами не уверены, что видели в доме дезертира? В таком случае, поручник Кольский, у вас могут быть большие неприятности…
— Вы мне не угрожайте, я не из пугливых. Ваше дело, хотите верьте, хотите — нет. Лучше всего для меня сейчас было бы отправиться на фронт.
— Так вот вы какой… Я лезу из кожи вон, чтобы доказать вашу правоту. Свентовец уже давно бы отдал вас под суд, а вы…
— Извините, поручник, но я так больше не могу. Неужели вы не в состоянии понять, что не могу?
— Это я не могу понять вас — вы же стреляли. А если бы убегала она, вы бы тоже стреляли? Ведь вы утверждаете, что в темноте ничего нельзя было разобрать.
На следующий день Леоняк отправился к командиру полка, чтобы представить ему результаты расследования. Следствие зашло в тупик. Когда он подходил к штабу, то увидел стоявшую возле него машину, в которой ездил обычно генерал Векляр.
Мать
Добравшись вечером до Мендзыжеца, Олевич воспрянул духом, когда увидел первые дома городка, вышел на шоссе, попытался стереть газетой грязь с сапог. Проверил, все ли пуговицы на шинели застегнуты, поправил пилотку. «Только бы не привлечь к себе внимания, — думал он, — не спешить. Люди сразу же заметят».
Но людей было немного. В наступивших сумерках они проходили мимо, не глядя на него, недалеко от Рыночной площади увидел патруль — двух солдат и младшего командира. Они внимательно поглядели на него, отдали честь. Олевич небрежно козырнул; пот струился по шее, хотелось сорвать душивший воротник.
Пройдя Рыночную площадь, свернул направо. Вспомнив, где размещается контрольно-пропускной пункт, решил рискнуть пройти через него, другого выхода у него не было. Вечером он должен быть в Бялой, снять военную форму и затаиться, иначе все пойдет насмарку. В Мендзыжеце, без друзей, его схватят через пару часов.
Неужели регулировщица попросит предъявить документы? А может, лучше остановить машину на шоссе? Это еще рискованнее. Олевич завернул за угол и увидел сгоревший дом, темные фигурки людей, грузовую машину. На небе показалась луна, стало светлее, посреди шоссе стоял набитый солдатами грузовик, при лунном свете были видны даже лица бойцов.