Они прошли по понтонному мосту через Нейсе под Ротенбургом, а на следующий день в полк явились «купцы». Отбирали тщательно, со знанием дела. Олевича сразу выбрал полный капитан. Времени на сборы дали немного, машины стояли наготове. Оставшиеся в запасном полку толпились на обочине шоссе, не зная, то ли радоваться, то ли огорчаться.
— Трогай! — крикнул «купец», садясь в кабину машины.
В этот момент кто-то выстрелил в воздух, сидевшие в машинах ребята ответили — стрельба не прекращалась до тех пор, пока машины не свернули на автостраду.
Так выглядело прощание с запасным полком.
Ехали прямо на запад по шоссе, проложенному среди увядших зеленых холмов и темных лесов, не зная и не спрашивая о конечном пункте своего маршрута. Известно было одно: они едут на фронт.
Только сейчас, остановившись в Бёслице, Олевич задумался; в какую он попадет дивизию? А вдруг в ту самую, в тот же полк? Нет, надо верить судьбе — не может же она выкинуть такой фортель!
Спрыгнул с машины. Городок выглядел вымершим, тихим, как и все немецкие городки, занятые недавно наступающими войсками. Каменные дома вокруг Рыночной площади четко вырисовывались на фоне вечернего неба, окна зияли пустотой. Никто и не ожидал встретить здесь людей — привыкли к брошенным домам, опустошенной земле, разбросанным по улицам вещам. Бойцы спрыгивали с машин, закуривали, ходили по площади, заглядывали в подворотни, где валялись сломанная мебель, горы всякого барахла. Вечер был какой-то нереальный, как в сказке или на сцене; даже луна была похожа на дешевую декорацию.
От площади во все стороны расходились улицы, на некоторых из них стояло по нескольку домов, другие, подлиннее, были застроены некрасивыми двухэтажными домами и напоминали темные коридоры. Одна улица выходила на шоссе, ведущее в сторону фронта.
— Наверное, уже недалеко, — произнес кто-то рядом с Олевичем. — Правда, ничего не слышно.
— Услышишь, хоть уши затыкай…
Шофер копался еще в моторе, когда солдаты вернулись с прогулки по Рыночной площади, остановились возле спокойно курившего «купца».
— Куда едем, товарищ капитан? — спросил кто-то более смелый.
— Немного осталось, — рассмеялся «купец». — В хозяйство Векляра.
Векляра? Эта фамилия ничего Олевичу не говорила. Он прислушивался к тишине, а когда закрыл глаза, то услышал долетавший издалека глухой гул, похожий на гул танковых моторов.
— Кончай курить! — крикнул капитан. — По машинам!
Шофер захлопнул крышку капота и вдруг замер, его тело, напрягшееся словно для прыжка, судорожно забилось, голова ударилась о кабину. Олевичу показалось, что сначала он увидел падающее тело шофера, а затем услышал треск пулеметной очереди. Потом наступила минутная тишина, и только после того как шофер уже лежал возле машины, царапая пальцами брусчатку, снова открылась прицельная пулеметная стрельба, послышались крики людей, застигнутых врасплох на Рыночной площади.
Толстый капитан упал недалеко от шофера. Олевич увидел лишь кровавое пятно на его голове и, схватив винтовку, стал оглядываться, ища глазами противника; сколько месяцев он мечтал о том, как окажется на фронте, но сейчас пулемет бил из укрытия, прижимая к земле, и хотелось вжаться в брусчатку, вырвать ногтями камни, чтобы спрятаться от пуль.
Он хотел крикнуть: «Ложись, отходи назад, к машинам!», но не смог выдавить из себя ни слова.
— Боже мой! — причитал какой-то парень. — Боже мой, как же мне больно! — кричал он, перекрывая треск пулеметных очередей.
Большинство солдат уже лежали на брусчатке, другие бросились бежать куда глаза глядят через Рыночную площадь. Но окна домов уже не казались вымершими — из них вели огонь. Солдаты падали посреди площади, бились головами о мостовую, прятались за телами своих погибших товарищей. Несколько человек ползли к третьей машине, на которой ехала охрана «купца» — пять бойцов с пулеметом. Пулемет остался в кузове, а сами бойцы с автоматами распластались на мостовой. Откуда же бьют немцы? Уж не окружили ли они Рыночную площадь?
В этом кромешном аду полз к машине и Олевич; свист и грохот рвали барабанные перепонки, перед глазами мельтешили белые пунктиры очередей. «Только продержаться бы еще минуту», — думал он. Руки кровоточили, колени расцарапаны о камни… Сейчас, когда нужна была темнота, он ненавидел лунный свет, падавший на Рыночную площадь. Удастся ли вырваться отсюда? Увидел возле себя бойца. «Убит или ранен?» Лежит, скорчившись на камнях, глаза открыты, руки вцепились в брусчатку. Кто же это? Лицо знакомое… Пулемет бил не переставая. Вдруг вспыхнуло яркое пламя — загорелась первая машина. Площадь позади Олевича освещалась теперь ярче, все было видно как на ладони. «Заметили они меня или нет?» Его охватила вдруг такая ярость, что помутилось в голове, он почувствовал, как напряглись все мышцы. До третьей машины оставалось еще метров десять. «Будь что будет», — подумал Олевич и бросился вперед. Упал в отбрасываемую колесом машины тень, пули стучали по кузову. За машиной притаились еще двое, нет, трое из охраны капитана с автоматами в руках.
— Черт побери, — прошептал кто-то рядом, — теперь нам отсюда не вырваться! Все, это конец, гляди-ка.
В нескольких десятках метров от них, на углу улицы, появились темные фигурки. Шли осторожно, не прекращая стрельбы.
Олевич не видит лица солдата, но его голос придает ему уверенности. Немного успокоившись, прищуривает глаза, отыскивая место, откуда бьет немецкий пулемет.
— Где ваш пулемет?
— Остался в машине.
Олевич присел на корточки и поглядел наверх — борт кузова поднят, придется перелезать через него. «Ну, рядовой Клосовский, теперь под этой фамилией ты и погибнешь». Он подтянулся на руках, оттолкнулся ногами от земли и оказался в кузове. Схватил пулемет и спрыгнул на землю.
— Погибать — так с музыкой! — сказал он и отбросил винтовку в сторону. Вот это уже другое дело! Теперь он уже не верит, что это конец. Сколько минут осталось жить на этом свете тем троим, что идут сюда, — пять, десять?
— Дай пулемет, — попросил Олевича лежавший с ним рядом молодой паренек.
— Отстань! А теперь слушай мою команду! — распорядился Олевич, справедливо полагая, что никто возражать не станет. — Не стрелять, пока они не появятся на углу улицы. Я открываю огонь первым.
И стал ждать. Огонь немцев стал ослабевать, темные фигурки снова появились в начале улицы, оттуда доносились гортанные крики на немецком языке. Олевич целился спокойно, спрятавшись за колесом машины, чувствуя себя, как это ни странно, гораздо увереннее. Нажав спусковой крючок, дал короткую очередь — немцев как ветром сдуло. Пули снова застучали по машине, один из солдат, вытянув руку, выронил автомат, но Олевич продолжал стрелять, целясь в конец улицы, откуда бил пулемет. Еще минута, еще одна очередь… вот и все, кончились патроны. Отбросил ненужный теперь пулемет, снова схватил винтовку. И в это время, перекрывая грохот выстрелов и свист пуль, послышался рев мотора — теперь уже не было никакого сомнения, что это шел танк.
Единственное, что почувствовал в ту минуту Олевич, — это страх. Он никогда не имел дела с танками. Сейчас он был практически безоружный и одинокий, зная, что через минуту немцы подожгут машину. Оглянувшись назад, увидел, что от домов его отделяло всего несколько десятков метров. Неужели в окнах стрелки?
Под машиной остался лежать убитый солдат. Олевич и оставшиеся двое бойцов ползли, прижимаясь к мостовой, ничего не видя вокруг. Сзади послышался рев моторов. Подели и думали: вот немцы подходят, уже стоят над ними, выстрелят в голову или велят подняться? Потемнело, луна скрылась за облаками. «Может, теперь не заметят…»
Осталось проползти совсем немного. Дом вырос перед ними неожиданно, они увидели перед собой темную подворотню, заваленную всякой рухлядью, выброшенной из квартир. Входная дверь открыта. Двое бойцов уселись прямо на землю.
Находясь в темноте, Олевич видел отсюда всю Рыночную площадь — горела уже третья машина, в конце противоположной улицы стоял танк. Немцы подходили к машинам, слышались отдельные слова, затем один из них — наверное, офицер — произнес какую-то фразу. И вот тут-то произошло самое неожиданное. Немец наклонился над лежавшим на мостовой раненым солдатом, замахнулся и ударил его. Лежа на земле, Олевич крепко сжал винтовку, но не стрелял, не мог. Чем же он бьет? Нет, не автоматом, а саперным топором. С того места, где лежал Олевич, выглядело так, будто немец бил по булыжникам мостовой, крика не было слышно. Ударил раз, другой, третий…
Олевич знал, что будет видеть это каждый раз, стоит лишь закрыть глаза. «Почему же ты не стрелял? — будет повторять он не раз. — Наберешься ли ты когда-нибудь смелости признаться, что тебе хотелось остаться в живых?»
Из дневника адъютанта командира дивизии поручника Яноша:
«16.00. Разведка донесла, что в районе Бёслица появились немецкие танки. Я взглянул на карту; городок находится в восемнадцати километрах восточнее нашего месторасположения. Ничего себе! Разведка, как всегда, ничего больше не знает. Встретил в сенях выходившего от начальника штаба капитана Рошко. «Отстань, — рявкнул он, — совсем нет времени!»
Генерал спит. Он редко спит после обеда, а сегодня свалился на кровать и не велел будить. Все ждут; начальник штаба ругает службу связи и разведку, но еще не докладывал Векляру. Интересная личность наш генерал! Где бы что ни случилось, он всегда реагирует не так, как все остальные. Рошко говорит, что по складу ума генерал отличается от простых людей; может, он и прав. Я тоже иногда думаю об этом. Как-то даже сказал ему, конечно другими словами. Он рассмеялся. «У каждого своя война, — заявил он. Затем вполне серьезно добавил: — Поговорим с тобой как-нибудь об этом». Ну что ж, подождем.
Иду будить генерала. Но не успел я глянуть на него, как вижу, что старик не спит, хотя глаза у него закрыты. Но меня не проведешь! Подожди, думаю, я тебе сейчас устрою. Подхожу к нему на цыпочках, а у самой кровати как стукну каблу