И все-таки майор не сдается.
«А что вы думаете на самом деле, товарищ генерал?» — после паузы спрашивает он.
Ну, сейчас он свое получит: Векляр не терпит таких вопросов.
Я ошибся, буря не разразилась, и я бы с удовольствием написал: «Векляр усмехнулся…», но не уверен в этом.
«Вы задаете ваш вопрос после всего того, что я вам сказал? Вы очень молодой политработник, Зоник, но со временем научитесь. Кто вам позволил задавать такие вопросы? Ну ладно, не будем об этом… Понимаю, вы хотите, чтобы я дал однозначную оценку, тогда вы успокоитесь и приметесь за работу. Дам ее тогда, когда захочу, понимаете?.. Или же это сделают за меня другие когда-нибудь потом… — И опять повторил то же, что вначале: — На войне чаще всего бываешь в такой ситуации, которая тебе полностью не ясна. В чем я могу ошибиться? В определении намерений противника? В оценке положения? Я не допускаю такой возможности, потому что никогда прежде не ошибался в главном. Запомни также, Зоник, враг тоже должен поверить, что моя оценка верна».
«Это все как-то странно, товарищ генерал. Ведь существует объективная оценка положения на фронте».
«Существует, существует… подсчитываешь, прикидываешь, рассматриваешь возможности, принимаешь решение. Главный итог можешь вычислить, исходя из статистики. Результат. Но фрагменты фронтовой обстановки, если хочешь вылепить из них целое, ты обязательно должен увязать со своей концепцией». (Не уверен, что точно записал.)
«А как командовать при таком положении?»
«Настойчивость, прежде всего настойчивость и уверенность в выбранной концепции. Если мы говорим, что ведем заградительные боевые действия, это означает, что так оно и есть и мы будем продолжать наступать! Почему я должен быть в окружении?! — неожиданно удивился он. — Немцы, пробиваясь клином с юга, находятся в окружении… И мы их в этом убедим».
«Это очень странно, товарищ генерал. Я думал, что мы мобилизуем солдат и офицеров на большую отдачу, сказав им правду…»
«Да ты опять за свое! Ничего ты не понял. Скажу еще проще: мы в настоящий момент находимся в таких условиях, что должны сами создавать свое положение. Так случается и в мирной жизни, и довольно часто. Власть формирует положение, формирует позиции людей. Иначе хаос не преодолеть. Мы не пробиваемся, а ведем борьбу, чтобы окончательно разбить ослабленного противника, атакуем фланги рвущегося на север врага, который дерется из последних сил. А теперь будь настороже, многое зависит от твоих парней: бойцы у нас не до конца прошли курс обучения, боятся танков, должны добывать опыт в боях. Итак, все зависит от инициативы и стойкости, прежде всего стойкости, на которую мы способны».
Шаги Векляра. Генерал закрыл дверь, и больше я уже ничего не слышал.
Вроде бы пока ничего еще не случилось, дивизия не понесла серьезных потерь, если не учитывать отход от Каменца. Крыцкий вел бой у Бёслица, у Адамчука были некоторые осложнения на западном участке. Таким образом, немцы впереди и сзади нас, но, как говорит наш генерал, «мы не находимся в окружении». Пусть так, я доморощенный стратег и, будучи в партизанах, командовать дивизией не обучался.
Штаб готовил приказ о наступлении. Когда я спросил Рошко, какие он добыл данные для разработки операции, он только рукой махнул. Попрошу-ка я при случае генерала, чтобы он определил меня в разведку, Рошко совершенно лишен способности предвидеть… Может, наконец пригодятся мой партизанский опыт.
Генерал взял меня с собой к Крыцкому. Живописно, очень красиво выглядят холмы, пересеченные зелеными полосами леса, домики на склонах под красной черепицей. Едешь и думаешь: «Какой спокойный и красивый край!» И вспоминаешь, что ты в Германии, что несешь сюда возмездие, и этим должен быть доволен. Может, оно и так. Гляжу на людей, вывешивающих белые флаги, — они тоже понимают, что война подходит к концу. Так зачем же это напрасное сопротивление? Этот вопрос не дает мне покоя. Результат уже известен с математической точностью, но мы должны добыть его в борьбе.
Крыцкий будет вести наступление из Бретвельде на юго-восток. Генерал беседовал с ним минут десять — пятнадцать, а меня в это время взяли в оборот знакомые ребята из штаба. Начальник связи полка, поручник, житель Варшавы с улицы Вильчей, припер меня к стенке: «Рассказывай, что знаешь, каково наше положение. У нас болтают, что связи с армией нет и нам, видимо, придется пробиваться».
Я отбивался аргументами Векляра. Он глянул на меня, вытаращив глаза, и сказал: «Ты что, дурачишь меня?»
«И не собираюсь, — говорю ему. — Зато ты ведешь себя, как старая баба. Мы просто маневрируем, понял?»
Он махнул рукой и ушел, явно обиженный. Если бы я сказал ему, что мы окружены, наверняка бы успокоился. У него закалка еще с Варшавского восстания, в трудных ситуациях чувствовал себя как рыба в воде. Такие уж мы все. Как когда-то сказал генерал: «Мы должны каждую вещь называть своим именем». Видно, для того, чтобы получить право на подвиг. Окружение, трагическое положение, необходимость собраться на большое дело — это до нас доходит. А что за подвиг — гнать удирающих фрицев? Даже смерть в таком случае кажется бессмысленной: люди гибнут, когда победа уже фактически достигнута.
Я узнал, что в Бёслице были убиты новобранцы из резервного полка. Мне рассказал об этом Рошко, а затем Крыцкий доложил, что раненые были добиты саперными лопатками. Боже мой, сколько же вздора я сегодня написал! Я на фронте совсем недавно, а уже успел забыть, против кого мы сражаемся! Говорится: «Неприятель», в донесениях пишется: «Позиция неприятеля», словно мы ставим знак равенства между нами и ими. Неверно. Они не изменились, только наше положение теперь иное. Попрошу все же генерала, чтобы он направил меня в полк. К черту все, надоело здесь болтаться!
Будь я на месте Зоника, распорядился бы рассказать о преступлении немцев в Бёслице, рассказать всему личному составу дивизии.
Генерал велел мне убираться, прежде чем я успел предпринять попытку мотивировать свой рапорт. При этом добавил, что он тоже упрямый. Что ж, посмотрим!
Разведчики Оски захватили несколько «языков» в районе Эльстра. Оказалось, что они из 10-й бронетанковой дивизии СС. Теперь будет над чем штабу поломать голову! Откуда вдруг здесь взялась эта дивизия?
Вечер сегодня хорош. Как, впрочем, и вчерашний, вообще в этом году апрель выдался на славу. Воздух чист, над головой синева неба, что, правда, к делу не относится, но писать про это приятно. Может, кто-то из историков сошлется на меня, если захочет сообщить о погоде во время нашего наступления».
Неотправленное письмо генерала Векляра его жене Марте Олевич:
«Давно уже пора было написать тебе, я виноват, но буду искренен: мне было не до писем.
Ты так неожиданно ушла от меня, что я даже не успел осознать, что произошло. Нет, не подумай, что упрекаю тебя, это не в моих правилах, хочу только описать мое состояние, может, ты сочтешь его смягчающим обстоятельством. Чувствую себя старым, усталым, последние десять лет дают о себе знать, я уже не тот, прежний Векляр, который мог неделю не спать, работать по пятнадцать часов в сутки и быть выносливее любого офицера в бригаде.
Потребность писать, видно, является также знаком приближающейся старости. Ты хорошо знаешь, что раньше я никогда не имел склонности к душевным излияниям, меня скорее считали человеком замкнутым и труднодоступным даже для друзей. Не думаю, что внешне во мне что-либо изменилось, но, когда я остаюсь наедине с собой, меня охватывает желание рассказать что-нибудь о себе, как говорится, покопаться в мыслях, которые являются исключительно моей собственностью и которые я не отважился бы передать никому другому. Кроме, наверное, тебя. Никогда прежде я не чувствовал себя человеком, действия которого подвергаются оценке извне — не знаю, поймешь ли ты, что я хочу этим сказать?! — через боевой путь моей дивизии, через мои боевые приказы, мое политическое прошлое и мнения обо мне командования. Чувствую этот груз, от которого ни на минуту невозможно освободиться: сам себя могу проверить только результатами принятых решений, остальное — не в счет. Я должен всегда однозначно верить в правильность того, что делаю, иначе конец.
Война все утрирует. Механика войны, организация ее ведения, командование — это в определенном смысле доведенные до крайности организованные усилия. Здесь обязывает необходимость такого самопожертвования, которое невозможно в любых иных условиях, обязывает дисциплина, предполагающая безоговорочное подчинение.
Чтобы выиграть, необходимо учесть множество факторов, десятки равнодействующих сил, которые, если их оценивать порознь, совершенно не дают представления о целом. Необходимо сделать сложные расчеты и заняться статистикой, но также необходимо выделить что-то решающее и, главное, создать концепцию и заставить каждого бойца в своей дивизии поверить в нее. И только тогда, когда удается достичь этого, я внутренне превращаюсь в командира, и ни на что другое во мне уже не остается места.
Сам не знаю, зачем я все это пишу тебе, просто мне нужно выговориться перед кем-то, словно я хочу, чтобы хоть что-то осталось после меня. Нахожусь в сложном положении и решил сделать ставку на стойкость, мою собственную и моих бойцов. На мужество, смелость, сознательность. На несгибаемость.
Людей нельзя оценивать однозначно, они разные и по-разному думают, а я только сейчас понял, что их прошлое имеет для меня, как командира, второстепенное значение. Людям надо сказать, что оценка их человеческих качеств будет зависеть от того, как они проявят себя в бою. Это моя козырная карта. Я четко осознал это только после разговора с командующим армией. Он состоялся недавно. До этого говорил я с ним с глазу на глаз, еще в Польше. Тогда он сказал мне: «Ты зачерствел», а про тебя: «Эта женщина сгорает».
Мы стояли напротив Ротенбурга, все было уже готово, предусмотрено до самых мелочей, на следующий день нам предстояло форсировать Нысу. С пригорка мы долго рассматривали немецкие позиции и ровное как стол поле, простиравшееся между рекой и городом. Говорили о том о сем, а потом он вдруг внимательно посмотрел на меня и стал официальным.