Нет, тогда он не плакал, сдерживался изо всех сил, плакала жена, сидя на скамейке у дома. Они оба привязались к лошади, совсем как к человеку. «Не плачь, глупышка, — сказал он, — все будет хорошо». Так он сказал, но сам в это не верил, чувствовал, что приходит конец его карьере извозчика. По предместью Варшавы — Праге — уже ходили польские солдаты. Правда, некоторые говорили, что это переодетые русские. Но на них была польская форма, кокарды с изображением белых орлов на фуражках, и говорили они по-польски. Он пошел в армию добровольцем.
Отрывистые фразы послышались ближе. Пожилой боец немного приподнялся на руках и увидел на соседней аллейке двоих немцев. Один из них был в штатском, в шляпе с пером, точно такой, какие носили немцы в Варшаве. Другой — в черном эсэсовском мундире. Они подошли ближе, заметили его.
— Этот еще живой, — сказал человек в штатском.
— Ну так прикончь его! — заявил эсэсовец.
Пожилой боец, перед тем как погрузиться в темноту, понял, о чем говорили между собой те двое, потому что в Варшаве немного освоил немецкий.
В контратаку пошли автоматчики. На маленькой площади, у штаба полка, рвались гранаты, раздавался треск автоматных очередей. Бойцы из взвода охраны, радисты, связные побежали вперед вместе с автоматчиками. Дом напротив горел, на улице было светло как днем.
Полковник Крыцкий отряхнул мундир и убрал пистолет в кобуру.
— Ну вот и все, — сказал он и с какой-то теплотой посмотрел на высокую стенку, окружавшую дом. «Отличная вещь такая стена», — подумал он.
Худой майор, начальник штаба, с автоматом в руках подошел к командиру полка.
— Связь восстановлена?
— Пока нет.
— А тогда, может, вам известно, — со злостью сказал Крыцкий, — откуда они здесь взялись?
— Небольшие группы немцев наделали переполоху, — парировал майор.
— Но кто их пустил? Отдам под суд! — бушевал полковник. Напряжение последних часов теперь выплеснулось с криком.
На южной окраине города рвались мины, перестрелка усиливалась.
— С юга. Там Свентовец, — сказал майор.
— Восстановить связь с батальонами! Немедленно!
— Слушаюсь. Предлагаю перенести командный пункт на север. В деревню Кляйн Бретвельде.
— Никаких переносов, я останусь здесь. В пять пойдем на штурм города, я наведу там порядок!
Крыцкий повернулся и зашагал к дому. Больше всего его угнетало бессилие. Он помнил обо всем: о батальонах, об артиллерии на холмах на северной окраине города, о полковых ротах автоматчиков. Все они были на своих позициях, но, когда вспыхнула ночная перестрелка, он не смог ничего привести в действие. И был почти полностью дезориентирован. Немцы заняли центр Бретвельде и перерезали связь с батальонами. Штаб полка неожиданно оказался на передовой, всего в нескольких сотнях метров от не принимающих участия в бою батальонов… Слава богу, что хоть была эта каменная стена!
А генерал Векляр с утра намеревался начать наступление. Хорошенькое дело! Наверняка все было готово, в штабе дивизии уже составили приказ, ждали только сигнала. И вдруг все развалилось, разлетелось на куски. Командир дивизии спросит: «Что случилось в Бретвельде?»
«Отвечу, что… — думал Крыцкий, — отвечу… А, черт возьми, доложу, что не знаю!»
Светало. Подойдя к окну, он увидел четкие контуры домов и холмов.
В пять утра автоматчики из роты охраны добрались до центральной площади города. Немцы еще стреляли из некоторых домов. Но городок, как только рассвело, стал точно таким же, как вчера. Домики, утопающие в зелени садов, дома в несколько этажей на центральной площади, ухоженный скверик.
С севера город очищали автоматчики, с юго-востока — рота батальона Тышки. Вышибали двери прикладами автоматов и ломами; бросали гранаты в окна, в которых вспышки выстрелов выдавали присутствие врага, простреливали из пулеметов кусты у домов. Минометные мины уже не рвались с красной вспышкой, было светло и ясно, ветер утих, низкие тучи уходили на запад.
Пулеметчики и бойцы Тышки проделали солидную боевую работу. Они действовали четко и внимательно, экономили патроны. Когда на машинах прибыл учебный батальон, посланный генералом Векляром, в городке уже царила тишина.
На улицах остались только трупы немцев: эсэсовцев, солдат вермахта, но в основном штатских пожилых людей с солидными животами, в темных пиджаках, которым вчера было приказано стрелять и которые выполнили приказ, выйдя из своих окруженных ухоженными садами домов.
В пять утра полковник Крыцкий отдал приказ выселить на северную окраину города всех жителей Бретвельде. В 5.30 у зигзагообразных траншей батальона Свентовца разорвались первые артиллерийские снаряды. «Ночь наверняка была только жиденьким прологом», — подумал майор.
Бойцы, укрывшиеся в окопах, не видели этого выселения. Автоматчики, выполнявшие приказ, спешили, потому что им было приказано спешить. Они выглядели несколько смущенными. Когда в городке утихла перестрелка, бойцы снова имели дело с перепуганными существами, которые вчера вывешивали белые флаги, сами приносили мятный ликер, были гостеприимны и, пожалуй, слишком учтивы. Теперь жители Бретвельде вели себя так, словно понесли незаслуженное наказание: молча выполняли приказы.
Майор Свентовец стоял на краю улицы.
Немецкие семьи из соседних домов грузили свой скарб на коляски и тачки, в коляски впрягались мужчины, в основном пожилые, молодых почти не было, женщины закрывали двери домов и калитки оград. Дом напротив покидала большая семья: высокая, худая женщина с вытянутым, лошадиным лицом, трое детей и седой мужчина, согнувшийся под тяжестью рюкзака. Они остановились на тротуаре и о чем-то тихо перешептывались, глядя на дом. Никак не могли решиться уйти, словно ждали помилования.
Майор Свентовец не чувствовал жалости. Эти изгнанные из своих домов люди вообще не заслуживали ее, и уж наверняка не заслуживали ее сейчас. Никто им не поможет, и никто не простит их, потому что вина их безмерна и не подлежит помилованию. Наконец женщина наклонилась над коляской (у них была также небольшая решетчатая повозка), посадила на груду в спешке набросанных вещей самого младшего ребенка, и семья двинулась в сторону центра города. Проехали буквально несколько метров, как к ним подошли двое автоматчиков. Один из них бесцеремонно поставил ребенка на землю и начал рыться в вещах. На тротуар посыпалась утварь, какие-то деревянные коробочки, забренчала по асфальту металлическая кастрюля.
— Хватит! — сказал, подходя, Свентовец. — Пустите их.
В этот момент автоматчик извлек с самого дна повозки наспех завернутый в рубашку немецкий автомат. Мужчина съежился, побледнел, на лбу и на висках у него выступили крупные капли пота. Женщина беззвучно плакала.
— Расстрелять мужчину! — приказал Свентовец.
В 6.00, после артподготовки, немцы предприняли первую атаку на батальон Свентовца. Первая атака… Потом их будут считать в окопах и штабах. Будут докладывать: «Батальон отразил три атаки… четыре… пять…» Война любит пунктуальность; в штабах обычно рассчитывают, какие силы необходимы, чтобы прорвать фронт: столько-то орудий, самолетов, пехоты… Подсчеты оказываются потом либо точными, либо ошибочными. Случается, однако, что предпосылки и расчеты верны, а результата никакого. Потому что труднее всего предугадать степень стойкости батальона пехотинцев.
Бойцы майора Свентовца смотрели вперед, на поле, на постепенно поднимающиеся холмы, отчетливо проступающие сейчас на фоне неба. Перед ними — островки деревьев, растущие тут и там, кусты можжевельника и едва заметные, укрытые в складки местности сельские дома. С этой стороны наступали гитлеровцы.
Немецкая артиллерия перенесла огонь на окраину городка; напротив Маченги, в зарослях можжевельника, разорвалась мина. Михал лежал в нише окопа, сжимая в руках автомат, и ждал.
Тарахтели пулеметы, и казалось, стоит только высунуть голову, как очутишься на линии полета пуль. Где-то сзади робко отвечали польские минометы.
По телу Маченги, словно электрический ток, прокатилась горячая волна. Он видел противника. Немцы шли, бежали, стреляя на ходу. Они словно выскочили из-под земли, неожиданно оказались совсем близко, перед Михалом.
Справа появились два танка. Нет, они не ползли в направлении Маченги, их желтые силуэты поворачивали все больше вправо, а там находились позиции уже другой роты, может, даже другого батальона, впрочем, неизвестно, что там…
Михал не смотрел на танки, смотрел на немцев — как они быстро приближаются! Их уже отчетливо было видно. Они вырастали на фоне серого неба, исчезали в дыму от разрывов мин и появлялись опять все ближе. Михал стиснул зубы, не думал ни о чем, видел только кусочек поля, его охватил страх, что они тоже видят, но тут же он вспомнил о бруствере и окопе и почувствовал себя увереннее.
Расстояние? Сто пятьдесят метров, может, уже сто… или еще меньше. До Маченги доносились выкрики наступающих. Фигуры бегущих теперь казались огромными. Михал видел лица, широко раскрытые рты, заметил, как один немец замахивается, чтобы бросить гранату. Ему казалось, что он тоже кричит, что крик разрывает грудь. Он услышал, как кто-то, а может быть, он сам повторял: «Бежать! Бежать!» — и нажимал на спуск. Раз, второй… Все происходило словно в замедленной киносъемке, фашисты продолжали бежать, они уже совсем рядом, но до окопа не дошли…
Неподалеку от Маченги пулеметчик проверил прицел, снял оружие с предохранителя, нажал спусковой крючок. Минутой позже его сразит вражеская пуля, но до этого он увидит, как захлебнулась атака фашистов, как редеет наступающая цепь, а черные существа в касках исчезают из поля зрения. Они уже не подбадривали себя криками, и, хотя, не переставая, рвались снаряды, Михал готов был поклясться, что наступила тишина. Только теперь он заметил, что справа горел танк, сзади грохотали 45-миллиметровые пушки, над полем перекрещивались пулеметные очереди, и тем не менее царила тишина.