, доложим о нем. Вы или я… Думаю, что нас отправят во второй эшелон по крайней мере на несколько дней, и мы найдем время, чтобы заняться делом этого парня. Все, Кольский.
Майор поглядел на поручника, который стоял по стойке «смирно» и не уходил.
— У вас есть еще вопросы?
— Нет, товарищ майор, — сказал Кольский. — Собственно говоря, есть вопрос личного характера. Вы не знаете, что случилось с нашей санитарной ротой?
— Санитарная рота? Ах, да. Вы хотели бы ее увидеть? Нет, мне ничего не докладывали… Подождите-ка, может, что-нибудь разузнаем в этой неразберихе.
— Не надо… жаль тратить время.
— Надо не надо — узнаем…
Майор вышел из комнаты и вскоре вернулся.
— Я нашел Гольдвельда, — сказал он, — и тот сообщил, что раненых отправили в Хорен. Черт знает почему именно туда!
— В Хорен? — повторил Кольский.
— Да, но не беспокойтесь, их должен эвакуировать полк Адамчука. Доктор Пиотровский и капрал Ева Крачиньская поехали вместе с сопровождением.
— Благодарю, товарищ майор.
— Так, значит, вы изменили свою точку зрения?
Поручник молчал.
— Я, разумеется, не настаиваю, но хотел бы знать.
— Да, изменил.
Из палисадника особняка, стоявшего на самой окраине поселка Бремен, виднелась дорога, полого уходящая вверх. По левой ее стороне находился лес, а по правой — луга и поля, тянувшиеся до самого Бретвельде. Это была та самая дорога! Она ведет в Пульвиц, но неизвестно, что будет ожидать нас на ней. Не нужно думать об этом. Пойдем ли мы вдоль немецких позиций? Возможно, но врага на своем пути мы встретим — это наверняка. Никто не будет щадить себя, но мы переживем этот день и много других, по крайней мере, надо верить, что переживем. Те, кто выбрал для нас этот путь, наверняка знают, что нас ждет на нем, по крайней мере предполагают. Мы же не знаем ничего, каждый шаг вперед таит неожиданность. Все это могло бы стать дорожным приключением, если бы было что курить, если бы сапоги не натирали ноги и если бы шоссе в Пульвиц вело на запад.
Но мы пойдем по вражеской земле, пылающие села — это его села, обезлюдевшие города — его города. Мы тверды и беспощадны.
Поручник Кольский смотрел на дорогу из дворика особняка. Он стоял у стола, вырезанного из камня, у которого собрались офицеры батальона: Ружницкий, Хенцель, Олевич, Лекш, Реклевич, Росул, Пушкарев — бронебойщик и молодой паренек, командовавший батареей 120-миллиметровых минометов после смерти капитана Шиткова. Его фамилию Кольский не знал.
Он говорил, его слушали не перебивая.
— Нам необходимо добраться до Пульвица, — заявил он. — В Пульвице находятся наши части. — Не был до конца уверен, точно ли он воспроизводит то, что говорил ему Свентовец. — Будем пробиваться. Объясните это бойцам… Сколько у вас осталось мин? — спросил он у командира минометчиков.
Парень какое-то мгновение колебался.
— У меня вообще не осталось боеприпасов, товарищ поручник! — наконец выпалил он.
Кольский молчал, все молчали. Черт побери, ни одной мины!
— Тогда возвращайтесь обратно в распоряжение майора Свентовца, — приказал командир батальона. — Брать вас в авангард бессмысленно.
— Так точно, — ответил тот. Его веки нервно дрожали, словно он собирался заплакать.
— Пушкарев, — продолжал Кольский, — вы назначаетесь командиром головного отряда.
Пушкарев держал руку у козырька дольше, чем положено. У него продолговатое лицо, большие волосатые руки. Он учился польскому языку, но говорит по-польски плохо. Ходит в советской форме.
— Возглавят колонну, — сказал Кольский, — взвод 45-миллиметровых пушек, взвод станковых пулеметов, бронебойщики… из первой и второй роты. В главных силах пойдут… — Он закончил перечислять и замолк.
Знал, что следовало бы добавить еще несколько слов от себя, но полностью утратил дар красноречия, не мог даже связать двух слов, не видел лиц офицеров, а только дорогу, поднимающуюся к вершине холма и исчезающую в голубом небе. Словно ее поглощало пространство.
— Ружницкий, может, вы скажете несколько слов?
Капитан развел руками:
— Мне нечего добавить. Остальное скажу в ротах…
— Так вот, скажите бойцам… — Кольский с трудом подбирал слова, — скажите им, черт побери, о нашем положении и что мы дойдем до этого проклятого Пульвица! Обратного пути нет. А теперь закурим.
— Хочу доложить, — нарушил тишину Хенцель, — что к батальону присоединилось около ста бойцов из других подразделений. Все рвутся в бой. Наверное, потому, что впереди безопаснее, но, возможно, не только поэтому. Это ведь в основном бойцы из батальона Тышки.
— Хорошо, — подытожил Кольский. — Возвращайтесь в свои роты, выступаем. Олевич, задержитесь.
Подпоручник Олевич был одет в мундир рядового, на ногах — ботинки с обмотками. Лицо бледное, узкое. Кольский смотрел на него внимательно и неодобрительно.
— Примите роту, Олевич. В Пульвице передадим вас в распоряжение прокуратуры, если командир дивизии не сочтет нужным сделать иначе. Будем надеяться, что он решит иначе.
— Так точно, товарищ поручник.
— А сейчас раздобудьте-ка себе сапоги и пришейте звездочки.
Олевич развел руками.
— Что? Только без жестов. В Редлице я убедился, что ты стоящий парень. Возьмешь под свою команду роту, пусть Казак посуетится и за пять минут раздобудет тебе новую одежду, с иголочки, даже если для этого придется перевернуть вверх дном весь склад и половину поселка. Но я уверен, что в его запасах и так все найдется.
— Важно ли это сейчас, товарищ поручник?
— Важно. Выполняйте приказ.
— Слушаюсь! — Олевич козырнул и четко повернулся кругом.
— Вернитесь, Олевич. Повторите приказ.
— Слушаюсь! Я должен пришить звездочки и раздобыть приличные сапоги.
Перед самым выступлением среди подвод обоза, сбившихся в кучу в деревне, среди санитарных повозок и грузовиков Лекш разыскал офицера информации поручника Леоняка. Он, собственно, искал санитарную роту, о чем его еще до прибытия в Бремен попросил Кольский, но эта задача оказалась невыполнимой. К тылам полка присоединились тылы дивизии, все было в движении, в ожидании, строилось и рассредоточивалось на дороге, у домов, на полях, окружавших деревню. Лекша поражала беспорядочная суматоха, возмущали грязные, небритые солдаты, сидевшие на подводах, лежавшие под кое-как сооруженными навесами или под брезентом прямо на земле. Эта картина огорчала его. Ему казалось, что здесь есть и его вина, и он не чувствовал себя вправе требовать от людей порядка и точности — качеств, которые, по мнению Лекша, наиболее полно характеризовали армию.
Поручника Леоняка он заметил в кабине грузовика. Офицер информации, тоже небритый и грязный, узнал его только тогда, когда хорунжий остановился у грузовика.
— Ах, это вы, Лекш, — равнодушно сказал он. — Где ваш батальон?
— Батальон пойдет в авангарде. А я, — добавил Лекш, — как раз вас искал.
Он, конечно, не искал его, но сейчас, увидев поручника, решил вдруг, несмотря ни на что и вопреки всему, доложить Леоняку о Еве и Олевиче. Этим единственно доступным ему способом Лекш вносил свой вклад в поддержание порядка.
Леоняк вылез из кабины.
— У вас в самом деле какой-то вопрос ко мне? — спросил он без всякого интереса. — Ну что же, выкладывайте. Я, правда, просил отправить меня на передовую, командир полка обещал, вот и жду. Можете поверить, что пользы от меня там будет больше, чем от многих ваших офицеров. В свое время я был десантником-парашютистом — и черта с два меня взяли! По крайней мере хоть бы взвод дали! — вздохнул он. — Ну хорошо, рассказывайте.
— Вы знаете, — начал Лекш, — что Олевич в полку?
— Олевич? — удивился Леоняк. — Он ведь тогда сбежал из-под ареста?
— Сбежал, а теперь сам явился. Под другой фамилией вернулся.
— И что же? — рассмеялся офицер информации. — Ему не повезло, что его снова направили в тот же батальон?
— Нет. Он явился сам. Пришел вчера к Свентовцу, и майор дал ему взвод. Сегодня командует уже ротой.
— А в роте остались еще офицеры?
— Кроме меня, никого.
Леоняк молчал. Закурил, снял фуражку и почесал затылок.
— В самом деле! — буркнул он. — Кто бы мог подумать?! Совсем непредвиденное обстоятельство. Это все? — спросил он.
Равнодушный тон офицера несколько смутил Лекша.
— Нет, — поколебавшись, сказал он, — не все. — И рассказал о Еве Крачиньской. — Вы понимаете, поручник, что в этой суматохе, в этой неразберихе надо поддерживать хотя бы какой-то порядок. Нельзя допускать, чтобы…
— Так она сама созналась? — перебил Леоняк. — Призналась вам в личной беседе?
— Скажем, полуофициально, хочет понести наказание.
— Хочет понести наказание? Вы в своем уме, Лекш? Один сам себя приписывает к батальону, другая напрашивается с объяснениями… Чудеса!
— Я говорю вам как есть.
— А Кольский с ней говорил?
Лекш минуту колебался.
— Не очень-то хотел, понимаете…
На дороге началось движение, офицеры строили основную колонну. Леоняк издалека заметил капитана, исполнявшего обязанности начальника штаба полка.
— Товарищ капитан! — позвал он и побежал к нему.
Лекш следовал за ним.
— Я вас тоже искал, — сказал капитан, когда увидел Леоняка. — Командир полка приказал вам навести порядок с обозом.
— Слушаюсь! — гаркнул Леоняк.
Он вернулся к грузовику, забросил планшет на плечо и пошел по направлению к штабу полка. Хорунжий не отставал от него. Молча они миновали подводы и группы бойцов, сидевших на траве вдоль дороги.
— Так что будет с моим рапортом? — спросил наконец Лекш.
— Да-да, — сказал Леоняк, — верно, что же делать с вашим рапортом?! — Он замолчал и ускорил шаг. — Я принял ваш рапорт! — вдруг заявил он, словно обрадовавшись, что наконец нашел выход. — Можете спокойно возвращаться в батальон, пока ничего не пишите, я, когда буду в штабе, все это зафиксирую… Ну, до свидания, Лекш. Сейчас же примусь за работу, — продолжил он. — Майор Свентовец приказал. Надо избавиться от всех военных трофеев, непригодных в бою. Уж я очищу эти подводы, ох, очищу! Везут черт знает что, а боеприпасов нет.