Следующие несколько минут моя собеседница рассказывала мне о том, кто она такая. Это было похоже на выворачивание себя наизнанку — без прикрас и двусмысленностей. И чем дольше она говорила, тем страшнее мне становилось. Бальтазар готовил себе не просто помощников — он воспитывал в детях равнодушие, граничащее с жестокостью. Идея, в его понимании, была превыше всего. Ни о какой ценности отдельно взятой жизни и речи не шло. Жрица, по словам Аны, должна была служить Иштар не путем вознесения молитв, а с помощью упрочнения царящих в этом мире порядков. И посвященные, и обычные люди искренне верили в то, что боги, чьим гласом являлся Бальтазар, приемлют существующую систему как единственно верную. И Ана должна была поддерживать эту веру всему возможными способами, не останавливаясь ни перед чем.
— Ни перед чем? — переспросила я и внутренне содрогнулась, когда девочка кивнула.
Но и это было не самое страшное. Оказалось, что в процессе обучения дети уже не раз становились судьями — а некоторые и палачам — и палачами несогласных, то есть несчастных, которым не повезло иметь собственное мнение. Конечно, это не афишировалось, поскольку ученики пока жили среди простых людей, а не за высокими стенами храма, и могли стать жертвами мстительных родственников и друзей убитых ими людей. На счету Аны уже было три жизни, правда, девочка вспоминала об этом без особого энтузиазма, и мне даже показалось, что она стыдилась своих поступков.
— Так что помни о том, что ты — это, прежде всего, руки Бальтазара, — помолчав несколько секунд, продолжила Ана. — У тебя не может быть ни своего мнения, ни сомнений относительно принятых им решений. Если он прикажет тебе отправиться на войну и убивать — ты сделаешь это. Прикажет стать наложницей какого-нибудь важного человека — и ты не посмеешь возразить. Да, сейчас тебе это может показаться диким, но таков закон. Хочешь жить — подстраивайся.
— А ты… — меня поразил спокойный тон, которым моя ровесница говорила обо всех этих ужасах.
— Ты про наложницу? — рассмеялась Ана. — Нет, конечно, ничего такого не было. Возможно, что и не будет никогда. Пойми, я это рассказываю только для того, чтобы ты была готова ко всему. Может быть, ты встретишь своего суженого — жрицам Иштар не запрещено иметь семьи, но для этого ты должна получить разрешение самого Бальтазара. Я знаю, что Агер втайне мечтает о том, чтобы стать моим мужем. То есть, уже твоим. Не суть.
На мгновение мне показалось, что я разобрала в голосе Аны нотки ревности, но она тут же снова заговорила прежним тоном.
— Так вот, если ему удастся вернуться живым с войны, на которую он рано или поздно отправится, то, скорее всего, он сделает тебе предложение. Не советую тебе отказываться — возможно, это твой единственный шанс на счастье и относительную свободу. Правда, до этого тебе, скорее всего, придется отработать обучение, так что не надейся на то, что удастся отсидеться где-нибудь в сторонке. У жриц множество обязанностей, главная из которых, конечно, это нести идеи Бальтазара в массы.
— А дети? Агер рассказывал мне, что их забирают у родителей.
— Да, это так. К сожалению. Но у этого есть и положительная сторона.
— Какая может быть положительная сторона у того, что дети растут без родителей?! — возмутилась я.
— Не в этом, — поправилась девочка. — Но ты всегда можешь усыновить чужого ребенка — у нас это позволено, если, например, его воспитатели погибли или не могут справляться со своими обязанностями. Только вот этим правом почти никто не пользуется…
— То есть иметь собственных детей нельзя, а усыновлять чужих — можно? Не вижу смысла.
Я, на самом деле, была сбита с толку этой информацией, однако Ана тут же расставила все по своим местам — во всяком случае, насколько это было возможно.
— Вся суть в родственных связях. Ты, наверное, не в курсе, но каждый родитель подсознательно стремится развить и усилить в своих детях собственные черты. А Бальтазар не хочет этого. Понимаешь, ему, таким образом, проще контролировать народ.
— Все равно не понимаю.
— Ну, как же. Представь себе, что у отца есть сомнения относительно его положения в обществе. Допустим, он сам, по характеру, мятежник. Скорее всего, у его сына проявятся те же наклонности. И если его оставить в семье, то в итоге мы получим готового революционера. Бальтазар мудр, как видишь.
— Да уж…
— Я рада, что ты понимаешь меня. Если ты захочешь усыновить дитя, его сначала проверят — и если между вами нет ничего общего, считай, ребенок у тебя в кармане. Правда, вы никогда не станете близки, однако это вынужденная жертва, на которую все, как правило, закрывают глаза.
— А как же счастье? Здесь вообще задумываются об этом?
— Не особо. Иначе я бы никогда не променяла нашу природу на ваш смрад. Да, я уже прогулялась по окрестностям вашего дома. Ничего, жить можно.
— Как там мама с папой? — я почувствовала, как на мои глаза наворачиваются слезы, и изо всех сил старалась не разреветься.
— С ними все в порядке, — Ана, ожидавшая этого вопроса, с готовностью кивнула. — Можешь не беспокоиться за них. Я даю тебе слово, что никогда не причиню им вред — считай это моей платой за все, что я совершила.
— Какая ты щедрая!
— Зря пытаешься поддеть меня, — отозвалась девочка. — Ты обо мне ничего не знаешь и понятия не имеешь о том, на что я способна. Я уже успела выяснить, что твои родители не самые сильные люди, так что им рано или поздно понадобится моя помощь. И когда это случится, я буду рядом. Со мной они добьются гораздо большего, чем с тобой, будь уверена.
— Откуда тебе это знать? — возмутилась я, сжимая кулаки. — Тебе вообще там не место!
— Я вижу, что ты пока не способна принять это, — с задумчивым видом протянула Ана. — Но ничего, скоро ты все сама поймешь. Ну, а если не поймешь… В общем, не советую тебе делать глупости. Все в твоих руках. И еще один совет. Можешь ему следовать или не следовать — мне все равно. Не вздумай никому рассказывать о том, кто ты такая. Особенно Бальтазару. Меня он не сможет вернуть, это не в его силах, если только я сама не захочу назад, а этого не случится никогда. Соответственно, раскрыв себя, ты ничего не добьешься — только подпишешь собственный смертный приговор. Все, прощай.
Прежде чем я смогла что-то ответить, Ана прервала связь — на том месте, где она только что была, зияла пустота. Открыв глаза, я села на кровати и, уже не сдерживаясь, зарыдала в голос. Если бы мама сейчас была рядом, она бы, скорее всего, решила, что мне приснился страшный сон. Но я была совершенно одна в своем новом доме, и меня некому было утешить. Наверное, это в какой-то мере повлияло на меня — поскольку помощи было ждать неоткуда, истерика очень быстро закончилась, и спустя всего пару минут я уже снова смотрела в потолок, пытаясь решить, что делать дальше. Конечно, у меня не было особого выбора, однако я привыкла считать, что из любой ситуации есть, как минимум, два выхода — так часто говорил папа. Впрочем, я никогда не понимала, о чем конкретно шла речь, и теперь пыталась заново осмыслить его слова.
Наконец, устав думать об одном и том же, я решила, что наступил момент последовать примеру своего двойника и осмотреться, чтобы понимать, чего ждать от этого мира. Поднявшись на ноги, я взглянула на себя в зеркало и, протерев покрасневшие глаза, вышла из своей комнаты. Входная дверь была сделана из дерева и, судя по всему, не имела замка — во всяком случае, я не заметила ничего похожего на него. Взявшись за ручку, я на несколько секунд зажмурилась и, сделав глубокий вдох, резко распахнула дверь и шагнула наружу.
Возможно, я ожидала чего-то необыкновенного — например, если бы передо мной вдруг оказалось какое-нибудь доисторическое животное, я бы ничуть не удивилась. Но нет — окрестности напомнили мне деревенский пейзаж, какой я много раз видела на картине, висевшей в гостиной нашего старого дома. После переезда мы еще не успели повесить ее на стену, но я помнила ее в мельчайших деталях. Зеленая сочная трава, небольшие, но добротные домики, собака, обнюхивающая забор — все было на месте. Разве что освещение было немного иным. В картине преобладали теплые тона, а здесь от всего веяло холодом, словно сама Вселенная лишила это место ощущения радости и беззаботности. Я так увлеклась разглядыванием окрестностей, что не заметила, как к ограде моего дома подошел мужчина, и обратила на него внимание, только когда он заговорил со мной.
— Добрый день, госпожа!
Вздрогнув от неожиданности, я, тем не менее, сумела быстро прийти в себя и взглянула на пришедшего. Сразу узнав морщинистое лицо и сгорбленную спину, я кивнула в ответ, стараясь, чтобы мой голос звучал и снисходительно, и приветливо одновременно — как у Аны:
— Здравствуйте, Олаф! Как твои дела?
— Идут помаленьку, — отозвался старик, почему-то удивленно подняв брови. — Вам нездоровится?
— Нет… Почему ты так решил?
— Даже не знаю. Просто я уже и забыл о том, когда вы в последний раз вот так просто со мной разговаривали. Я все понимаю: ваш новый статус — он ко многому обязывает.
Я прикусила губу и мысленно обругала себя последними словами. Надо же, стоило мне только выйти наружу, как я тут же совершила ошибку. Впрочем, подумала я, лучше сделать этой сейчас и с этим человеком, чем перед экзаменаторами и, тем более, Бальтазаром. Покопавшись в памяти, я попыталась вспомнить имя его казненного сына, но не смогла сделать этого и, приветливо улыбнувшись, поманила его к себе. Старик сначала смутился, а потом послушно подошел, поклонился и спросил, чем может быть мне полезен.
— Я видела, как ты сегодня пытался починить забор, — мне пришло в голову, что немного участия с моей стороны все же не помешает. — Я попрошу Агера помочь тебе.
— Что вы! — испуганно заморгал Олаф. — Не хватало еще, чтобы мои личные проблемы беспокоили будущего воина! Нет, нет, я как-нибудь сам. Простите, госпожа, но мне пора. Если вам понадобится что-нибудь от меня, только позовите — и я тут же прибегу. Всего хорошего. Счастья вам и здоровья. Только не сердитесь…