– Знаете, когда перестаешь разговаривать с самим собой и вообще останавливаешь мыслительный процесс, мир словно бы придвигается к тебе ближе. Так ведет себя встреченная на улице бродячая собака, когда вам вдруг хочется ее приласкать. Сначала она недоверчиво на вас косится и не подпускает близко, а когда вы перестаете глупо ей свистеть и называть именами всех знакомых вам собак, и опускаетесь на корточки, она медленно к вам подходит, и вы вдруг видите ее глаза – умные и много повидавшие. Когда перестаешь, наконец, постоянно о чем-то размышлять, тишина внутри души, будучи вначале просто тишиной, начинает звучать. И тогда понимаешь, что мир, оказывается, соткан из такой вот удивительно звучащей тишины. Многие гениальные открытия были сделаны людьми именно в этом состоянии внутреннего покоя и безмолвия. Тем, кто не смог остановить собственные размышления, иногда удавалось сделать это во сне. У них получилось уловить жизненно важную информацию во Вселенной, настроиться на нее, как радиоприемник настраивается на нужную волну. Теория относительности и периодическая таблица химических элементов, исследование вакуума и многое другое не были придуманы, а были получены именно таким путем – путем некоего внутреннего озарения. Люди никогда ничего не изобретали. Все это было сделано задолго до них и буквально витало в воздухе. Вселенная пронизана информацией. Все было создано этой информацией – включая и нас с вами – и нелепая теория о том, что жизнь на Земле возникла путем необыкновенно удачного совпадения элементарных частиц, глупа и безосновательна. С таким же успехом обезьяна, барабаня по клавишам пишущей машинки, как было однажды замечено, может набарабанить шекспировского «Гамлета».
– Шекспир тоже просто повторил уже готовое? – хмуро спросил Бурый. Человек без имени протестующе поднял руку:
– Не передергивайте. Это искусство. Кстати, заметьте, от слова «искусственный». Однако, не все так плохо. Художник улавливает своим чутким сердцем лишь самую суть, а потом преобразует ее в слова, звуки, краски. Тем не менее, если художник плох, то суть он передает с большими искажениями, и лучше и отчетливей у него в этом случае получается собственная подпись в углу картины. Художник как переводчик, и переводит он ЭТО на человеческий язык. На мой взгляд, ближе всего к языку вселенной стоят музыканты – они преобразуют великое молчание в великое звучание и никакие слова им для этого не нужны. Следом идут художники – живописцы и графики, и в самом хвосте – как, опять же, кажется мне – тащатся писатели. Поэты немного опережают их, но лишь чуть-чуть, и только потому, что используют не обыденные и привычные, а невероятные словосочетания и не всегда идут на поводу у логики.
Человек без имени немного помолчал и добавил:
– Вы сказали о любви и радости. К сожалению, по-настоящему любить и радоваться умеют немногие, но именно на этих двух китах и держится еще человечество.
– Не умеем? Да ну! – раздался голос Бурого. – То-то вы один здесь кукуете, без друзей, без подруги. Может, научите нас, неразумных, любви?
Человек без имени покачал головой:
– Научить этому, пожалуй, нельзя. К этому можно придти только самому. То, что вы называете любовью, искажено вами до неузнаваемости. Любовь – Великую Любовь – смешали с разной дрянью и она перестала быть Любовью. Кстати, половой акт тоже кличут «любовью» – с подачи похабников и глупцов. Любовь смешали с себялюбием, жалостью, ревностью и гордыней, и выдают эту жуткую смесь за истинную любовь, ничего общего ни с одним из этих ингредиентов не имеющую. В такой «любви» мы больше всего любим себя. Вот и получаются те же отрицательные эмоции. А чистая Любовь – это когда о себе не пекутся, когда для себя ничего не хотят, когда от любимого человека не ждут ответных чувств, милостей и восторгов по себе, и не пытаются его переделать по своему образу и подобию. И такая чистая Любовь уже и не эмоция вовсе, а нечто несказуемое, настолько воздушное и прозрачное, но и неизмеримо сильное, что эти несчастные существа, которые вас здесь пугают, и не замечают ее вовсе – эта энергия им не по зубам. То же самое и с радостью. Радоваться неудаче соседа – а, вернее, злорадствовать – у людей получается куда лучше, чем разделить с этим же соседом его успех. Бескорыстно радоваться умеют лишь дети – потому что они новенькие в этом мире человеческих иллюзий, у них еще не «замылен» глаз. Они видят истинную красоту мира, не зашифрованную словами и не искаженную гнусными корыстными замыслами. Они смеются солнцу, сияющему в чистом небе и птицам, щебечущим в листве. Они радуются реке потому, что в ней можно искупаться, а не потому, что в нее так удобно сливать всякую пакость с фабрики, чтобы не тратиться на строительство канализации и фильтров. Дети счастливы оттого, что в лесу можно гулять и собирать ягоды и грибы, и не считают, сколько кубометров древесины из него получится. Мир был так хорош, пока человек не посмотрел на него оценивающе. И не порвал его на лоскуты для своих вымпелов и знамен.
Человек без имени замолчал. Притихшие напарники, понурив головы, сидели на койке, будто воробьи на проводах во время ненастья. Еле слышно человек без имени добавил:
– Вы не сможете узнать множество истин, растворенных в тишине, пока в ваших головах бушует песчаная буря. Все, что вы строите, сделано из того же песка. И вы видите лишь летящий песок, и даже не догадываетесь, что он заслоняет звезды в небе.
Из-за позднего времени и продолжающегося ненастья, не сговариваясь, стали готовиться ко сну. Человек без имени притащил откуда-то пару новеньких матрасов, целую охапку какой-то ткани и огромный плащ, и соорудил из всего этого на полу лежбище для напарников. Уже укладываясь, хозяин напутствовал гостей:
– Постарайтесь ни о чем не думать и заснете быстрей.
Напарники так устали, что уснули действительно легко и быстро.
Среди ночи Бурый проснулся. Буря, судя по звукам и бледному свету за окном, пошла на убыль. Бурый откинул край плаща, пахнущего пылью и краской, и поплелся в туалет.
Вернувшись, он глотнул прямо из чайника теплой воды, пробрался к своему месту и только сел на матрас, как в сумраке комнаты прямо из пустоты возник человек в комбинезоне и строительной каске. В руках он держал, прижимая к животу, сверкающий новенький унитаз. Бурый вздрогнул, сердце в груди запрыгало, и на лбу мгновенно выступил пот. Покачиваясь, человек в каске стоял у двери. Бурый глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться.
– Ур-роды… Могли бы что-нибудь пооригинальнее придумать… – прошептал он. Человек с унитазом покачнулся, поднял унитаз над головой и беззвучно треснул его об пол. Бурый вздрогнул от неожиданного поступка призрака, тут же рассмеялся, зажимая рот рукой, и потом с удовольствием выставил в темноту кукиш. Укрываясь на всякий случай одеялом с головой, он пробурчал:
– Хрена вам. Голодайте…
Когда напарники проснулись, в комнату через окно заглядывало местное светило, так похожее на родное солнце. Человек без имени возился у своего деревянного столика, и на товарищей катились запахи пищи.
Когда уже в молчании все ели немудреный завтрак, держа тарелки на коленях, через комнату, из одной стены в другую, чудовищно медленно, как во сне, проехал громадный вездеход. Дэн от неожиданности поперхнулся и зашелся в кашле, и сидевший рядом Бурый, сам бледный от неожиданности, трижды звонко огрел его по спине, желая помочь товарищу. Вездеход, верх которого терялся за серой плитой потолка, бесшумно, как и полагалось призраку, пронес страшные гусеницы в метре от ближе всех к нему сидевшего человека без имени. Тот, подавая молчаливый пример ошарашенным гостям, даже не повернул в его сторону головы. Когда привидение исчезло в стене, человек без имени подмигнул замершим напарникам и пояснил:
– А вы молодцы. Правда, все равно заискрили обильно. Наши знакомцы проголодались и воспроизвели в своей памяти то, что видели здесь когда-то.
Отдышавшись и жадно хлебнув из кружки воды, Дэн переспросил:
– Видели когда-то? Погодите, но они нам вчера в этом цехе показали такое, чего на самом деле не бывает. Чудовище это, которое ходило, и еще тень с глазами… Как это?
Хозяин пощипал себя за бородку и кивнул:
– И это они видели. Дело в том, что строителям, когда они возводили этот комбинат, показывали кино.
От восхищения Бурый грязно выругался, а Дэн сдвинул ладони в звонком хлопке:
– Ну, конечно! То-то я думаю, монстр этот был… чересчур натуральный, что ли? Вот ведь парадокс… А они не показывали вам что-нибудь из тех времен, когда здесь жили прежние обитатели этой планеты?
Человек без имени кивнул:
– Было дело.
– И как выглядят… то есть выглядели наши братья по разуму? – оживился Дэн. Человек без имени помрачнел:
– Скорее, братья по безумию…
Он немного помолчал.
– Знаете, они ведь не сразу погибли. Те, кто выжил после ударов… – он резко сам себя оборвал и отрицательно помотал головой: – Нет. Не стоит… Сами, может, увидите. Если не повезет.
Повисла пауза, и Дэн от неловкости заерзал на месте.
– Да не суетись ты, – толкнул его Бурый и повернулся к хозяину. – Послушайте… Как вас там… Ч-черт, угораздило же вас остаться без имени… Ну, ладно. Я вот о чем, – он пристально посмотрел прямо в глаза человеку без имени, чего все остальное время тщательно избегал. – Вы, конечно, знаете. Скажите, эти… существа ведь живут не только в этой пустыне, да?
Человек без имени молча кивнул.
– Почему же мы о них ничего не знаем до сих пор?
– Если вы о чем-то не знаете, то это еще не значит, что об этом не знает никто. Кое-кто знает про здешние представления очень хорошо. И не только про здешние.
– Ваш начальник?
– Это вообще его прямая обязанность – знать то, что не положено знать другим. Вы же понимаете, как эти люди любят тайны. До поры до времени все происходящее будут изо всех сил скрывать. Пока кое-как это удается. Посудите сами – сколько времени прошло с момента высадки первых колонистов?