1
Дождь, превратившийся в ливень, хлестал мостовую.
Было около трех часов утра.
В караульной будке боролся с дремотой часовой. Услышав шаги, он выглянул и положил руку на затвор ружья.
— Стой! Кто идет?
— Конспирация!
Через некоторое время в воротах казармы появился сержант.
— Пропустите нас, и побыстрее, — повелительным тоном произнес один из троих, тот, что был в треуголке с плюмажем.
«Генерал, — подумал сержант. — Какая-то проверка».
Генерал потребовал дежурного офицера. Тот сразу появился.
— Младший лейтенант Рабютель, мой генерал.
— Немедленно проводите нас к командиру когорты.
— Майор Сулье болен, мой генерал.
Сулье и впрямь был болен: его трясла лихорадка. Когда трое вошли в его комнату, он приподнялся на постели.
— Генерал Ламот, — представился неизвестный.
Сулье не мог опомниться от изумления.
Ламот продолжал, отчеканивая каждое слово:
— Император умер. Он убит 8 октября под Москвой.
— Боже мой! — воскликнул майор, падая на подушки. — Великий император! Какой удар!..
Генерал сделал знак, и штатский, выступив на шаг вперед, прочитал приказ военного коменданта Парижа. Сулье получал чин полковника и повеление немедленно вести вверенные ему войска на Гревскую площадь. Ему надлежало занять ратушу и вместе с префектом департамента Сены подготовить зал заседаний для временного правительства. Под приказом стояла подпись дивизионного генерала Мале.
Прежде чем Сулье сказал слово, генерал, подойдя к постели, сочувственно произнес:
— Я вижу, полковник, вы больны. Вам следует позаботиться о своем здоровье. В ратушу придете позднее, когда почувствуете себя лучше. А сейчас вызовите вашего заместителя и передайте ему свои полномочия.
Заместителя немедленно вызвали. Это был капитан Пикерель, как и Сулье, — старый служака, привыкший не задавать вопросов и беспрекословно подчиняться начальству. При известии о происшедшем он не выразил ни малейшего удивления.
— Я в вашем распоряжении, мой генерал, — отчеканил он, отдавая честь «Ламоту».
— Вот и прекрасно, — ответил Мале. — Стройте ваших людей на дворе! Поторопитесь!..
Рычаг был тронут и механизм заработал.
Капрал и Бутро с восхищением смотрели на своего начальника. На языке у юриста вертелся вопрос: почему Мале назвал себя генералом Ламотом? Но он не задал вопроса, и правильно сделал, потому что Мале все равно не ответил бы ему.
А все объяснялось очень просто. Это был один из экспромтов великого мистификатора. Он вдруг сообразил, что на его мундире нашивки б р и г а д н о г о генерала, а он в качестве военного коменданта Парижа, которым сам себя назначил, должен быть генералом д и в и з и и. И вот, чтобы не посеять подозрения в первый момент, он избрал псевдоним, взяв имя реально существовавшего лица: подлинный генерал Ламот жил в том же доме, что и Дениз Мале, само собой разумеется не имея ни малейшего понятия о коллизии, жертвой которой он стал.
2
Пока Пикерель собирал и выводил из казармы заспанных солдат, строя их в правильное каре, продрогший Бутро, зная, что ему предстоит длинная речь на промозглом холоде, пошел в офицерскую столовую, подкрепиться горячим кофе. Женщины, хлопотавшие на кухне, с интересом рассматривали «комиссара». Юный юрист, гордый вниманием, которым его окружили, рассказывал тут же придуманные «подробности»:
— Огромного роста бискаец нанес ему удар саблей и разрубил голову от уха до уха. Император закричал, зовя на помощь, но было поздно. Принц Невшательский при виде этой картины упал в обморок…
Официантки охали, ужасались и с почтением смотрели в рот «комиссару»…
Проходя по казарме в сопровождении Рато, Мале столкнулся с младшим офицером, козырнувшим ему и посчитавшим долгом сказать:
— Какая потеря для Франции!
— Не такая уж большая, как вы думаете, — пробурчал Мале. Не видя Бутро, он отправил «адъютанта» на розыски и вышел во двор.
Ливень прекратился, чуть-чуть моросило. До рассвета было еще далеко. Солдаты строились, быстро занимая привычные места. Вглядываясь при свете факелов в их лица, Мале не обнаружил ни удивления, ни сожаления, хотя многие уже знали о «смерти» императора.
«Все идет, как надо, — подумал Мале. — Я правильно рассчитал».
Но вот появились «адъютант» с «комиссаром». И Бутро, приблизив колеблющееся пламя факела, начал читать:
«Постановление Сената от 22 октября 18 12 года.
Заседание началось в восемь часов вечера, под председательством сенатора Сиейса.
Сенат, экстренно собравшийся, прослушал сообщение о смерти Наполеона, которая имела место под стенами Москвы 8-го сего месяца…»
Здесь Бутро остановился, ожидая, как будут реагировать на это известие. Но, за исключением глухого бормотания в двух-трех местах строя, ничего не последовало, и он продолжал.
Читал он долго — постановление состояло из девятнадцати параграфов. Здесь говорилось о ликвидации императорского режима, о провозглашении временного правительства во главе с Моро, об изменении внутренней и внешней политики, об освобождении завоеванных государств — Мале полностью использовал обещания и фразеологию своего первого заговора.
К концу чтения Бутро с непривычки закашлялся и начал хрипеть.
Мале поспешил ему на выручку.
Громким голосом он прокричал:
— Солдаты! Бонапарта больше не существует! Тиран погиб под ударами мстителей! Он получил от Родины и человечества то, что заслужил. Краснея от стыда, что так долго покорялись этому корсиканцу, мы не намерены подчиняться его отпрыску!..
Призвав к уничтожению всех, кто станет у них на пути, генерал закончил ясным намеком на будущую республику:
— Соедините ваши силы и дайте родине конституцию, которая принесет счастье французам!..
Он кончил.
На дворе было тихо, как в могиле.
Никто не проявлял своих чувств.
Ни сожалений, ни порицаний, ни аплодисментов.
Впрочем, аплодисментов быть и не могло. Мешала воинская дисциплина. Казарма — не театр!
«Прекрасно, — подумал Мале. — Первый рубеж перейден. Можно делать следующий шаг».
Он подозвал капитана Пикереля и приказал ему послать двух вестовых, снабженных копиями соответствующих документов, в соседние казармы. Два других солдата в сопровождении Рато были отправлены на квартиру Каамано, чтобы забрать кофр, в котором находились генеральские мундиры для Лагори и Гидаля. Пять рот из десятой когорты во главе с капитаном должны были следовать за Мале и Бутро, шестая оставалась при Сулье; ей надлежало утром под командой новоявленного полковника идти прямо к ратуше.
Пикерель сделал нужные распоряжения.
Пять рот, предшествуемые мятежным генералом и верным воинскому долгу капитаном, отправились на завоевание Парижа.
3
Начинался шестой час утра.
Светало.
Мелкий дождь моросил по-прежнему.
Пять рот в полном боевом порядке шли за своими командирами, и их четкий шаг гулко отдавался в пустоте улиц. Миновали предместье Сент-Антуан, вот улица Руа де Сисиль, а вот и знакомый вход в Ла Форс.
Остановив свой отряд, генерал в сопровождении первой роты, командуемой капитаном Стеновером, подошел к воротам и стал стучать.
Привратник был вне себя от изумления: генерал, в сопровождении такого эскорта… Что-то небывалое…
Мале не дал ему времени на размышления и потребовал немедленно вызвать начальника тюрьмы.
Начальник тюрьмы, господин Бо, был тертый калач. За годы своей службы он повидал многое. И увиденное сейчас сразу показалось ему подозрительным. Еще бы! Перед ним в генеральском мундире стоял его вчерашний узник, причем один из тех, за кем был положен особый надзор.
Мале уловил заминку. Он отступил в сторону и дал знак Бутро, который прочитал указ военного коменданта Парижа о немедленном возвращении свободы трем политическим заключенным: Лагори, Гидалю и Бокеямпе.
Это еще более насторожило господина Бо. Вчерашний преступник пришел освобождать трех сообщников, да к тому же приказом за своей подписью! В самом лучшем случае это было правовое нарушение: тюрьма находилась в ведении не военной комендатуры, а министерства полиции!
Стремясь выиграть время, Бо спросил:
— Что, собственно, происходит? Откуда такие распоряжения?
— Император убит под Москвой, — ответил Мале. — Я в своих действиях уполномочен новым правительством!
Известие ошеломило начальника тюрьмы. «Так вот оно что… Это новый государственный переворот!» Сколько таких переворотов пришлось пережить господину Бо… И все-таки он сказал:
— Я не могу выполнить этого предписания без визы герцога Ровиго. Разрешите, я пошлю к нему на подпись.
«Этого еще недоставало!» — Мале был раздосадован, но быстро нашелся:
— Ваше желание невыполнимо. Ровиго больше не министр полиции, а государственный преступник.
Аргумент сразил честного Бо. «Так и есть, — решил он. — Вчерашние преступники стали властями, значит, вчерашние власти превратились в преступников».
Он отправился исполнять волю новых властей.
Пока тянулась канитель с освобождением троих, Мале вспомнил о четвертом: ведь в Ла Форс находился его старый друг и участник всех его конспираций Эв Демайо. Генерал тут же начал писать приказ об освобождении Эва. Но вдруг что-то остановило его, и он бросил недописанную фразу. Он подумал: «А если все сорвется? Если мы не добьемся победы? Тогда старик будет расстрелян как участник антиправительственного заговора! Нет, уж лучше пусть он, сидевший так долго, посидит еще день-два, до полной победы или поражения. Тогда, по крайней мере, он сохранит себе жизнь».
В том проявилось одно из характерных свойств генерала Мале: он был великодушен. И всегда о других думал прежде, чем о себе.
Между тем в помещение вошли полуодетые Лагори, Гидаль и Бокеямпе. Физиономии у них были весьма постные. Гидаль решил, что его сейчас отправят в военный трибунал Марселя, Лагори подумал, что ему предложат немедленно готовиться к отъезду в Америку, корсиканец же не думал ни о чем и лишь дико вращал глазами.
Мале бросился навстречу Лагори и обнял его.
— Дорогой собрат мой! — воскликнул он. — Вот уже восемнадцать лет, как мы потеряли друг друга из виду. Сколько воды утекло, сколько неволи мы оба хлебнули! Я счастлив, что сегодня я дарю вам свободу…
В нескольких фразах Мале объяснил всем троим происходящее. Он сообщил о смерти императора и о создании нового правительства. Ни Лагори, ни Гидаль не задали ему никаких вопросов. Они знали, что все сказанное — ложь, но не желали разъяснений и уточнений, ибо были готовы подчиниться его приказам.
— Генерал Лагори, — сказал Мале, — Сенат назначает вас министром полиции. Берите людей и идите в префектуру и министерство. Арестуйте Савари, Паскье и Демаре. Вас будут сопровождать генерал Гидаль и комиссар Бутро, которому надлежит занять место Паскье.
Затем обратился к Гидалю:
— Вы, генерал, после совместных действий с Лагори арестуете архиканцлера Камбасереса, военного министра Кларка и графа Реаля. Взять их можно разом — все они живут в одном округе, на улицах Юниверсите, Англе и Лилль.
— Вы же, сударь, — кивнул он смущенному Бокеямпе, — направитесь в ратушу, где встретитесь с полковником Сулье и окажете ему необходимую поддержку. Вы получите должность префекта округа Сены вместо господина Фрошо, который вошел в состав правительства.
Еще раз обведя всех глазами и убедившись, что его поняли, Мале заключил:
— Пока все. Переоденьтесь, господа, мой адъютант принес вам мундиры. Возьмите необходимую документацию, четыре роты вас ждут на улице, и действуйте. И имейте в виду: всякое сопротивление прежних властей должно тут же пресекаться. Никакой жалости к тем, кто осмелится не выполнять волю нового правительства! Если возникнет нужда во мне, я буду в Главном штабе на Вандомской площади. После того как вы исполните полученные предписания, мы встретимся в ратуше…
…Он сам удивлялся, как складно текла его речь, как точно были отданы приказы, как полно и беспрекословно они подчинились его воле. Все шло как по маслу. Он чувствовал необыкновенный подъем, небывалый прилив энергии. Теперь — к следующему рубежу.
4
Шествуя во главе отряда из трех рот десятой когорты, Лагори все еще не мог опомниться от изумления. Да, конечно, он знал о каких-то планах Мале, благодаря Софи Гюго он заочно договорился с ним о совместных действиях, но все это казалось сказкой, которой заключенный тешил себя, чтобы скрасить часы неволи. И вот сказка становится явью. Еще час назад узник Ла Форс, он стал вдруг министром полиции, ему повинуются сотни людей, он идет арестовывать не кого иного, как коварного негодяя, который подло предал его и которого он ненавидел больше всех на свете. Неужели он не спит, неужели такое возможно? Но он тут же вспомнил: чего только не было в годы революции! И переворот 18 брюмера разве не выглядел подобным же «чудом»? Нечего ломать голову, надо делать то, что предписано судьбой; братья-филадельфы подготовили все как следует и обо всем позаботились, его же дело — исполнять!..
Несмотря на срочность своей миссии, Лагори попросил Гидаля обождать и свернул на улицу Фельянтинок. Он пробыл у любимой ровно столько, сколько нужно было, чтобы ее поцеловать и получить благословение на правое дело.
Ровно в семь отряд прибыл на Иерусалимскую улицу к зданию префектуры.
С Паскье обошлось без шума.
Господин префект принадлежал к породе «жаворонков»: он рано ложился и рано вставал. Поэтому в семь утра он был уже одет и сидел за своим рабочим столом. Когда отряд, возглавляемый Бутро, вторгся в его комнату, он встал и спросил, что происходит. Вместо ответа молодой юрист протянул ему указ Мале. Пробежав документ умелым взглядом, Паскье сразу понял: «липа». Но понял он и другое: сопротивляться бессмысленно. Косясь на трехцветный шарф Бутро, он спросил:
— Вы прибыли, чтобы сменить меня, сударь, не так ли?
— Совершенно верно, сударь, — с легким поклоном ответил юрист.
— А что вы намерены сделать со мной?
— Вы, как и указано в этом распоряжении, будете отправлены в Ла Форс.
— Вы не опасаетесь за свою дальнейшую судьбу?
— Ничуть.
— В таком случае, сударь, освобождаю вам место. Вот ключи от ящиков стола, а это — от шкафа с бумагами. Я к вашим услугам…
Столь же спокойно дал себя арестовать и многоопытный шеф тайной полиции Демаре.
С герцогом Ровиго все вышло по-иному.
5
Савари не принадлежал к породе «жаворонков», скорее он был «совой». Во всяком случае, этой ночью он работал допоздна и, отправляясь в свою спальню, не велел себя будить ни под каким видом. Утренний сон его был, видимо, крепок, поскольку он не услышал первых ударов в дверь.
— Заперто изнутри, мой генерал, — сказал сержант. — Что будем делать?
— Ломайте, — невозмутимо ответил Лагори.
О, как он ждал этой встречи! Как жаждал увидеть это самодовольное, холеное лицо, искаженное ужасом! Лагори не был кровожаден. Он не собирался мстить негодяю. Но встречи ждал так же страстно, как ждут свидания с женщиной. И ожидания не обманули его.
Когда выбитая дверь повисла на одной петле, на пороге появился человек в ночной рубашке и туфлях на босу ногу.
— Боже мой, что случилось? Неужели пожар?
Пробегая встревоженным взглядом по лицам, министр вдруг увидел улыбающегося Лагори в генеральском мундире, спокойно сложившего руки на груди.
Лицо несчастного стало дергаться, и он чуть не упал навзничь, но капитан Пикерель успел поддержать его под руку.
— Ты не ошибся, старина, это я, — сказал Лагори. — Вот мы и снова свиделись.
— Но я думал, что ты уже на пути в Новый Свет!
— Как видишь, мне и в Старом неплохо.
— Зачем же ты здесь?
— Чтобы занять твое место.
Савари пришлось поддержать и под другую руку, иначе бы Пикерель его уронил.
— Но по какому праву все это происходит? Ты понимаешь, чем рискуешь? — лепетал Савари.
— Пока что рискуешь только ты. Не утруждай себя, Савари, угрозами. Сейчас ты ничто. Твой покровитель мертв, и защитить тебя некому.
Савари не стал ни о чем расспрашивать. Дрожащий, как в лихорадке, он пытался опуститься на колени. Его уста искривились от ужаса.
— Не убивай меня… Ведь мы были друзьями…
Лагори стало противно. Его едва не стошнило.
— Я не собираюсь тебя убивать. Благодари бога, что ты попал в руки более благородные, чем твои. Не бойся за свою жизнь. Тебе лишь придется претерпеть то, что по твоей милости я терпел более двух лет. Ты поедешь в Ла Форс и на собственной шкуре познаешь, как приятна обитель, в которую ты столь щедро посылал своих бывших друзей…
Не желая дольше выносить этот спектакль, Лагори отвернулся и вышел в соседнюю комнату.
Его «бывший друг» сразу воспрянул духом. Обращаясь к окружавшим его солдатам, он быстро шептал:
— Братцы, опомнитесь! Понимаете ли вы, на кого подняли руку? Вас привел сюда беглый преступник. Император жив и по возвращении расправится с изменниками. Я, министр полиции, приказываю вам: арестуйте этого злодея!..
Пока он шептал, человек, стоявший в тени, вышел на свет.
Это был Гидаль.
Не в силах совладать с собой, он выхватил саблю и приставил острие к груди Савари.
— Ах ты мразь… — только и сказал он.
— Пощадите! Неужели вы способны убить безоружного?..
Лагори, услышав крики, вернулся в спальню.
— Оставь его, Гидаль. Пусть разбирается правосудие.
Лакей принес платье Савари и помог ему одеться. На глазах у публики, собравшейся возле особняка министра, его втолкнули в экипаж, окруженный дюжиной солдат. Но на пути в Ла Форс он не выдержал и сделал еще один необдуманный поступок. В тот момент, когда на перекрестке улиц карета остановилась, он с ловкостью ужа проскользнул между конвоирами, открыл дверцу и выпрыгнул на мостовую. Видимо, он думал раствориться в толпе и убежать. Но это ему не удалось. Его тут же схватили.
— Кто это? — спрашивали любопытные.
— Министр полиции! — ответил один из конвойных.
И тут со всех сторон раздались крики:
— Бей его!
— В воду его, мерзавца! Утопить в Сене!
Не будь сильного конвоя, вряд ли удалось бы Анну Савари, герцогу Ровиго, спастись от слишком горячего проявления народной любви.
Всю оставшуюся дорогу он молчал, притаившись, спрятавшись за спинами конвоиров.
В Ла Форс его принял неизменный господин Бо.
— Да, это я, мой друг, — со слезою в голосе проговорил Савари. — Не удивляйтесь: судьба изменчива.
Бравый комендант уже ничему не удивлялся.
— Прошу вас, — добавил Савари, — поместите меня в самую секретную из ваших камер, а ключ от нее выбросьте в колодезь, чтобы эти людоеды до меня не добрались.
Благоразумный Бо сделал вид, что не расслышал этих слов.
6
Механизм, приведенный в движение, работал сам по себе, казалось бы даже не нуждаясь в механиках.
Вестовые, посланные утром из казарм десятой когорты, прекрасно справились с заданием. Прибыв на улицы Миниме и Куртиль, где находились казармы первого и второго батальонов парижской гвардии, они передали начальству документы, приправленные устными рассказами о действиях «генерала Ламота». В обеих казармах командиры подняли людей, совершенно не интересуясь достоверностью полученной информации. Если у кого и возникали сомнения, они оставались недолго.
Полковник Рабб, командующий первым батальоном, был поражен известием о смерти императора. Не меньше удивлялся и его адъютант Лимозен.
— А это точные сведения, мой полковник? — спросил он.
Рабб пожал плечами.
— Что же нам делать?
— Повиноваться, — ответил полковник и пошел строить людей.
Роты поднимались и шли в указанных направлениях: одни — занимать казначейство и государственный банк, другие — охранять министерства, третьи — закрывать заставы.
К восьми часам весь Париж был взбудоражен.
На улицах собирались толпы зевак, оживленно обсуждавших события.
— Что это? Никак, маневры?
— Какие там маневры! Разве ты не знаешь, что корсиканец сдох?
— Туда и дорога. А нами кто будет управлять? Неужели маленький ублюдок?
— Сам ты ублюдок! Римского короля убрали. У нас будет республика.
— Как в девяносто третьем?
— Точно.
— Вот это здорово!..
Великая империя с ее внешним блеском, победами, чинами и званиями провалилась в небытие.
Люди жили надеждами и уже верили: «Как в девяносто третьем».
7
Честный Сулье, получивший от нового начальства чин полковника, старался вовсю. Превозмогая болезнь, он поднялся с постели и во главе оставленной ему шестой роты отправился на Гревскую площадь.
Прибыв в ратушу, он потребовал графа Фрошо, префекта округа Сены. Фрошо не оказалось на месте — он имел обыкновение ночевать в своей загородной вилле. За ним тотчас послали.
Граф Фрошо был старым служакой. Некогда отмеченный великим Мирабо, он пользовался полным доверием Наполеона; именно этому доверию он был обязан своим положением, титулом и богатством. Однако известие о смерти императора не слишком взволновало Фрошо, поскольку одновременно с этим ему доложили, что он является членом нового правительства. Префект прекрасно знал, что по имперской конституции в случае смерти Наполеона все его учреждения оставались в силе, и ему должен был наследовать сын, король римский. Но Фрошо сразу понял, что сейчас лучше всего забыть и о конституции, и о римском короле. Вдохновленный полковником Сулье, граф Фрошо, согласно полученной инструкции, стал деятельно готовить большой зал ратуши к приему нового правительства, и его больше всего волновало, что не хватает столов и стульев, которые он и приказал немедленно доставить из запасников ратуши…
8
Но если нижние и средние звенья механизма работали безотказно, то о верхних сказать этого было нельзя. Штаб Мале — к сожалению, сам он узнал об этом слишком поздно — оказался небезупречным.
Генералы Лагори и Гидаль вполне успешно справились с первой частью своей миссии.
Но потом дело застопорилось.
Вся история с арестом Ровиго, вплоть до его попытки к бегству, сильно взвинтила горячего Гидаля. Он с удовольствием убил бы министра полиции, но Лагори не позволил ему этого сделать. И вот теперь, не находя выхода своему раздражению и одновременно почувствовав усталость от пережитого, он решил немного передохнуть.
Вместо того чтобы завершить доверенную ему операцию и обезвредить главных сановников империи — Камбасереса, Кларка и Реаля, он, считая, что в основном дело сделано, оставил солдат на попечение офицеров, а сам пошел подкрепляться: пропустить стаканчик-другой.
Беда заключалась в том, что если Гидаль начинал «подкрепляться», то обычно доходил до весьма высокого градуса и надолго выходил из строя. Так или иначе, но, найдя гостеприимное кафе, генерал прекрасно в нем обосновался и оказался вне игры.
Не лучше обстояло и с Лагори.
Заняв место Ровиго в министерстве полиции, он вдруг почувствовал себя весьма неуютно. Попросту говоря, не разбираясь в сложных проблемах, весьма от него далеких, он не знал, что делать дальше. Обратиться за справкой было не к кому — чиновники министерства, напуганные арестом Савари, попрятались кто куда. В соседних комнатах было пусто и уныло. Решив получить инструкции у Мале, Лагори отправился в ратушу, но там своего шефа не обнаружил и вернулся обратно. Не зная чем заняться, он вызвал ведомственного портного и приказал снять мерку для парадного мундира, соответствующего его новой должности.
Примерно те же ощущения испытал и Бутро.
Пока он не сел в кресло Паскье, его распирала гордость от сознания собственной значительности. Но, получив это кресло, молодой, неопытный юрист сразу увидел, что оказался не на месте. Он взял было несколько папок с бумагами, стал перебирать документы, ничего не понял, положил обратно и, умирая от скуки, а также и от беспокойства, решил бросить все на произвол судьбы. Выйдя на улицу, он смешался с пестрой толпой, не задумываясь о том, что будет делать дальше.
Что же касается бедного Бокеямпе, то он, плохо зная язык и неясно представляя, что происходит, с самого начала почувствовал себя не в своей тарелке. Используя ситуацию, он решил было вызволить из тюрьмы своего друга, некоего Томаса Мюллера. Господин Бо, уже привыкший ко всем чудесам этого утра, не стал чинить ему препятствий, и Бокеямпе легко добрался до камеры друга. Но непреодолимые препятствия воздвиг сам Мюллер. Выслушав сбивчивый рассказ корсиканца, он с сомнением покачал головой, а затем изрек:
— Все это пахнет военным трибуналом. Предпочитаю остаться здесь, нежели глотать свинец или получить веревку на шею. И тебе посоветовал бы то же самое.
«Поздно», — с грустью подумал Бокеямпе. Он вышел из тюрьмы в подавленном настроении. Чтобы немного развлечься, зашел к своей старой знакомой и неплохо провел там какое-то время. Но потом стало еще тошнее. Все же в конце концов он направился в ратушу, где должен был вступить в свою новую должность. И вот тут-то он окончательно понял, что ничего у него не выйдет.
Мале в ратуше не было. Кругом сновали какие-то люди, занятые своими делами. Рабочие передвигали мебель, вешали новые гардины. Уборщицы мыли пол. Куда ему было обращаться, что говорить? Так вот прямо войти и сказать: «Я ваш новый начальник, префект округа Сены»? Это в его-то потертой одежонке, с его корсиканским произношением? Да они засмеют его, а затем отправят обратно в Ла Форс!..
«Нет уж, лучше не надо, — подумал Бокеямпе. — Делайте вашу игру без меня».
И, подобно Бутро, он растворился в толпе.
9
Особняк графа Реаля находился совсем рядом с жилищем герцога Ровиго, на углу улиц Сен-Пер и Лилль. Из своих окон граф мог видеть дворец министерства полиции. И сегодня утром, услышав необычный шум и подойдя к окну, он с удивлением наблюдал за тем, как министерство окружают отряды парижской гвардии.
«Что бы это могло значить?» — подумал Реаль и отправил слугу узнать о причине переполоха.
Граф Реаль, член Государственного совета и один из шефов полиции, со времени первых заговоров эпохи Консульства числился в любимцах Наполеона. Он давно забыл свое якобинское прошлое и никогда не вспоминал о том, что защищал Гракха Бабефа на Вандомском процессе. Новый аристократ и богач, владелец дворцов и поместий, он, как и Савари, превратился в «цепного пса» императора. Сегодняшняя сумятица на улице Сен-Пер его почему-то сразу взволновала.
Лакей вернулся с несколько озадаченным видом.
— В чем дело? — спросил Реаль.
— Не знаю, как и сказать вам, ваша светлость.
— Говори, как есть.
— Я осведомился у офицера, что происходит. Он спросил, кто я. Я ответил, что служу у графа Реаля. А он ответил…
Лакей запнулся.
— Что ответил?
— Он ответил… Прошу прощения, ваша светлость. Он сказал: «У нас нет больше графов».
«Плохо дело, — подумал Реаль. — Запахло девяносто третьим».
Он быстро собрался и через черный ход покинул дворец.
Почти одновременно бежал и военный министр Кларк.
Легкомыслие Гидаля дорого обошлось филадельфам.
10
Главный виновник этих пертурбаций и не подозревал о непредусмотренных поступках членов своего штаба. Он по-прежнему был полон бодрости; ему не требовалось передышек и не нужно было подкрепляться спиртным. В данный момент он в сопровождении своего адъютанта и двух рот десятой когорты пересекал Вандомскую площадь, направляясь к Генеральному штабу.
Взгляд его невольно остановился на бронзовой статуе Наполеона, задрапированного античной тогой и взирающего с высоты огромной колонны в центре площади.
«Скоро мы сбросим тебя отсюда и разобьем в куски», — подумал Мале.
Он спешил. Только что он побывал на улице Сент-Оноре, в доме № 307, у братьев-филадельфов Ладре и Бриана. Братья были связаны с широкими слоями парижских обывателей. Мале предписал в положенное время ударить в набатный колокол, чтобы собрать народ в пределах города. Он также распорядился отправить депеши в Марсель, Тулон и Женеву. Наставляя гонца, едущего к Буонарроти, он просил:
— Лети, как ветер. В Женеве должны узнать сразу же по завершении переворота.
Теперь ему предстояла наиболее сложная задача: обезвредить военно-жандармский аппарат так же, как были обезврежены полицейские власти.
Ближайший визит предстояло сделать к генералу Гюлену.
Визит был крайне неприятным уже потому, что Гюлен являлся военным комендантом Парижа, иначе говоря, занимал именно ту должность, которую Мале определил самому себе.
11
Генерал Гюлен был по-своему замечательным человеком.
Огромный, как гора, обладавший силой циркового борца и интеллектом восьмилетнего ребенка, он, подобно Реалю, сделал блестящую карьеру при империи. По происхождению рабочий-белильщик, участник взятия Бастилии и добрый якобинец, впоследствии он резко сменил фронт, стал ревностным приверженцем Бонапарта и оказал ему неоценимые услуги в день 18 брюмера. Зная неразборчивость в средствах бывшего «победителя Бастилии», Наполеон именно ему (вместе с Савари) поручил постыдное дело герцога Энгиенского и ряд других аналогичных служб. Поскольку Гюлен все порученное исполнял безропотно и чисто, он быстро стал офицером ордена Почетного легиона, графом империи с рентой в пятьдесят тысяч ливров и владельцем поместий в Вестфалии. Кроме того, он не брезговал и другими доходами, получая в качестве коменданта Парижа жирный навар с игорных предприятий и публичных домов.
Так же как и его коллега Савари, Гюлен не принадлежал к породе «жаворонков» и утром 23 октября спал, словно сурок, вследствие чего незваных гостей ему пришлось встречать тоже в ночной рубашке. Разница была лишь в том, что если Савари ту злосчастную для него ночь провел в своей спальне один, то Гюлен коротал ее в обществе своей жены, и бедной даме при появлении бесцеремонных визитеров пришлось натягивать на себя одеяло вплоть до самых глаз.
Когда Мале в сопровождении капитана Стеновера, голландца на французской службе, вломился в спальню Гюлена, верзила приподнялся на локте и возмущенно пробасил:
— Что это значит? Кто вы такой?
— Я генерал Мале.
Это имя ничего не сказало Гюлену.
— Кто разрешил вам войти? Что вам угодно?
— Генерал, — спокойно сказал Мале, — я пришел сообщить вам печальную новость… Император погиб под стенами Москвы…
Если эта «печальная новость» в свое время заставила Сулье рухнуть на постель, то Гюлен, напротив, вскочил с постели, и Мале с капитаном могли созерцать его могучую фигуру во весь рост, что заставило их несколько отпрянуть.
— Черт побери! — воскликнул Гюлен. — Откуда вам это известно?
Для человека с интеллектом восьмилетнего ребенка то был весьма мудрый вопрос. Во всяком случае, до этого никто не догадался задать его Мале.
Пришлось придумывать на ходу:
— Этой ночью курьер прибыл из России…
А дальше можно было повторить уже повторенное много раз:
— Сенат тотчас собрался… Он низложил императорский режим и создал новое правительство…
Гюлен запустил гигантскую пятерню в шевелюру и напряженно думал.
— Я прибыл сюда, — продолжал Мале, — чтобы вас заместить. На мне лежит также прискорбная обязанность подвергнуть вас временному аресту…
— Но я не верю ни одному вашему слову! — воскликнул Гюлен. — Никогда не мог Сенат дать разрешения на мой арест!
Первый раз за все это утро Мале встретился с сопротивлением. Это его начало раздражать.
— Тем не менее это так, — сказал он. — Вы арестованы.
Наступила тишина.
И тут вдруг мадам Гюлен высунула нос из-под одеяла.
— Мой друг, — прочирикала она, — если этот господин говорит правду, он должен иметь письменное предписание. Потребуйте, чтобы он вам его показал…
Бедная женщина и не подозревала, какую плохую услугу она оказывает мужу.
— И правда, — обрадовался Гюлен. — Вы должны иметь предписания. Покажите их мне.
— Извольте, — сдерживая ярость ответил Мале. — Пройдем в соседнюю комнату, и я их вам покажу.
Мале, Стеновер и Гюлен — все еще в ночной рубашке — прошли в кабинет. Вытащив из кармана пачку бумаг, Мале протянул их коменданту. Гюлен принялся их придирчиво разглядывать. По мере того как он перелистывал постановления Сената, приказы и прокламации, лицо его принимало все более презрительное выражение, что не укрылось от Мале.
— Что это значит? — воскликнул наконец Гюлен. — Все эти бумаги фальшивые! Вы самозванец!
Говорят, дети подчас бывают умнее взрослых. Или, во всяком случае, прозорливее.
Мале понял, что он раскрыт.
Не теряя времени на размышления, он снова опустил руку в карман и выхватил пистолет.
— Вот мои предписания! — сказал он, стреляя в лицо коменданту.
И не слушая истерических криков, раздавшихся в соседней комнате, вместе с капитаном Стеновером, сделавшим вид, будто ничего не произошло, покинул роскошные покои Гюлена, предусмотрительно замкнув двери на ключ.
12
История эта глубоко взволновала Мале.
Нельзя сказать, чтобы он слишком жалел Гюлена, но все же было неприятно своею рукой так просто убить человека.
Впрочем, главное было не в этом. Он еще ничего не знал о незадачах своих коллег, но для него лично это была первая осечка.
Впервые от начала заговора у него появились сомнения.
«Несчастья начались, жди новых…» — вспомнил он строчку Шекспира.
И правда, к первой неприятности немедленно приплюсовалась вторая.
Одним из тех, на поддержку кого он рассчитывал, рассчитывал безоговорочно, был его старый соратник, опальный генерал Денуайе. Он неоднократно навещал Мале в лечебнице и, казалось, искренне сочувствовал его планам. Поэтому, направляясь к Гюлену, Мале откомандировал Рато с очередным генеральским мундиром к Денуайе, жившему рядом. Каково же было его огорчение, когда, спустившись с лестницы особняка, он увидел своего адъютанта, поджидавшего его со свертком, который следовало отдать генералу.
— Что случилось, Рато? — спросил он.
— Генерал не принял меня. И отказался брать то, что вы послали.
«Струсил», — подумал Мале. И тут же в голову ему пришла мысль, которая обожгла его: нельзя доверять другим то, что обязан сделать сам. А он допустил этот промах не только с Денуайе. Перед тем как заняться Гюленом, он, желая выиграть время, послал к полковнику Генерального штаба Дузе своего лейтенанта, который должен был к приходу Мале познакомить полковника с главными документами, обеспечивающими ему поддержку.
Раздумывая над этим обстоятельством по дороге в штаб, Мале теперь видел, что допустил двойную оплошность. Во-первых, вся его тактика до сих пор действовала безотказно благодаря внезапности: своим сообщением и бумагами он ошеломлял собеседника; и даже в том единственном случае, когда ему не поверили, имел время, чтобы обезвредить Гюлена. Тут же он давал незнакомому человеку возможность одуматься, прикинуть и внимательно рассмотреть фальшивые документы. Это было плохо. Еще хуже было другое.
В своем письме Дузе, которое понес лейтенант, Мале, между прочим, давал наказ полковнику арестовать своего адъютанта Лаборда. Дело в том, что Лаборд — Мале знал это точно — был тайным агентом сверхсекретной разведки Наполеона, человеком, имевшим полные сведения о многих похождениях филадельфов и поэтому самым опасным для заговорщиков. Правильно решив, что Лаборд должен быть устранен в первую очередь, Мале, вместо того чтобы сделать это самому, давал поручение Дузе, о настроениях которого не имел ни малейшего понятия.
Поднимаясь с этими мыслями на второй этаж Генерального штаба, он вдруг оторопел: прямо на него шел Лаборд, тот самый Лаборд, который должен был находиться под арестом…
13
Полковник Дузе был человеком малоприятным. Нелюдимый и подозрительный, он не имел друзей. Даже Наполеон, которому он оказал немало услуг, не любил его и не продвигал по службе. Впрочем, в отличие от любимцев императора, Дузе не совершил ни одного подвига на поле брани. Он не выезжал из Парижа и почти не выходил из своего кабинета, погрязнув в нескончаемой бюрократической волоките военного ведомства. Но зато в чем другом, а в бумагах он разбирался дотошно и всегда замечал то, чего не видели другие.
Поэтому, когда лейтенант Прево передал ему объемистую папку от своего генерала, Дузе, едва полистав документы, понял все. Его не обольстило назначение генералом бригады — назначение, которого он тщетно ждал многие годы, его не подкупило обещание ста тысяч франков, о котором говорилось в одном документе. Он видел, что все бумаги подложные. И еще, он увидел ненавистную революционную фразеологию, выпирающую в каждой строчке, а для него, махрового роялиста, автор подобной фразеологии, давай он даже самые заманчивые обещания, был смертельным врагом.
Подняв глаза на лейтенанта, Дузе некоторое время изучал его физиономию, а затем спросил:
— Кто поручил вам это?
— Мой генерал, господин полковник.
— А кто он, ваш генерал?
— Не могу знать… Да вот он и сам, — Прево указал пальцем в окно.
Дузе подошел к окну и увидел Вандомскую площадь, пестревшую мундирами солдат и черную по краям от толпы, заполнившей тротуары. К подъезду штаба подходил генерал Мале в окружении эскорта, тот самый Мале, именем которого было подписано большинство бумаг, только что просмотренных полковником…
14
Когда Мале увидел Лаборда, он где-то в глубине сознания понял, что дело проваливается, и его охватила неожиданная слабость. Он попытался стряхнуть ее, но не очень преуспел в этом. Если до этого он вел себя невероятно уверенно и эта уверенность передавалась окружающим, то теперь она стала словно испаряться, и попытки заменить ее резкостью слов и выражений ничего исправить не могли.
— Почему вы разгуливаете, когда отдан приказ о вашем аресте? — грубо спросил он Лаборда.
— Я ничего не знаю об этом приказе, — ответил Лаборд.
— Но он был отдан вашему шефу!
— Тогда зайдемте к нему, и все сразу выяснится.
И тут Мале сделал новую ошибку. Оставив Рато и двух солдат в прихожей, он вошел в кабинет Дузе в сопровождении одного капитана Стеновера, причем капитан остался у самой двери. Таким образом, заговорщик оказался один против двух врагов; правда, в тот момент он еще не знал, что оба — враги.
Обращаясь к Дузе, он резко сказал:
— Из документа вы знаете, что Сенат назначил вас генералом бригады. Я военный комендант Парижа и командующий первым дивизионом, ваш непосредственный начальник. Вы получили мои приказы — немедленно выполняйте их!
— Я подчиняюсь приказам законного правительства, — ответил полковник, — заверенным подписями, которые мне известны. Предъявите мне такие приказы, и я подчинюсь.
Мале почувствовал, что им овладевает растерянность. И одновременно гнев. Он мог бы отдать своим людям приказ арестовать обоих, но свои люди были за дверью, а Лаборд стоял у него за спиной, да к тому же Дузе был ему нужен, и он с упорством маньяка все еще надеялся его убедить. Сдерживая ярость, он сказал:
— Мои приказы подписаны мною. Этого вам должно быть достаточно. Я один отвечаю перед Сенатом. Если вы не подчинитесь, на вас ляжет огромная ответственность.
Дузе, не отвечая ни слова, смотрел на собеседника. В его взгляде светилась ирония.
— Я приказываю вам подчиниться! — выходя из себя, закричал Мале.
— Нет, никогда я не подчинюсь изменнику, — твердо сказал Дузе, делая знак Лаборду.
Поняв, что время переговоров окончилось, Мале опустил руку к карману. Но было поздно. Лаборд мгновенно перехватил его руку, а полковник тут же кинулся на него и впился ему в горло.
Прежде чем пораженный Стеновер успел очнуться, его генерал уже валялся на полу, с платком, засунутым в рот вместо кляпа, и с руками, скрученными за спиной; его противники были мастерами своего дела.
— Опомнитесь! — воскликнул капитан. — Вы подняли руку на уполномоченного правительства!
— Дурак, он ничего не понял, — заметил Лаборд Дузе, а затем, обращаясь к Стеноверу, сказал:
— Вы арестованы, капитан.
Рато, стоявший в прихожей, внимательно прислушивался к происходящему. Услышав последние слова и не теряя времени, он крикнул сопровождавшим его:
— Скорее вниз, ребята!
Сам припустившись первым, он бросил свой сверток в подъезде и выбежал на площадь, стремясь поскорее слиться с толпой.
Кабинет полковника наполнился жандармами.
Связанного Мале подняли и посадили на стул.
Дузе, широко распахнув окно, поднялся на подоконник и крикнул во всю силу голоса:
— Солдаты, вы стали жертвой чудовищного злодейства! Ваш император жив! Человек, попытавшийся вас одурачить, арестован. Вот он, смотрите!
Жандармы подвели связанного Мале к окну.
Наступила мгновенная тишина.
Потом раздался единодушный выкрик:
— Да здравствует император!
Было девять часов утра.
Бронзовый император с высоты Вандомской колонны бесстрастно взирал на опустевшую площадь.