– Я чуть было не проглядел. Прости, но ты выглядел как барон в поварской одежде, а не как повар-слуга, каковым должен предстать перед охраной. Пришлось удалить все труды лакея, которые он вложил в твой образ столичной штучки, – объяснил виконт свои действия. – И еще. Постарайся немного сменить походку. Уж очень уверенно ты вышагиваешь. Будто все здесь принадлежит тебе. Понимаю, благородное воспитание въелось в кровь, – это в чью же кровь оно въелось, хотелось мне сыронизировать, – но постарайся сыграть роль, словно в любительской пьесе. Все благородные увлекаются лицедейством в домашних спектаклях «для своих», но никто не позволит назвать себя лицедеем. Тем не менее, по жизни некоторым героям, воспетым в песнях бардов и причисленных королями к лику Героев, приходилось играть роль слуг не на сцене. Вспомни Клабриса! – это кто? – Он, будучи особой знатного рода, семь лет играл роль простого истопника. Каждый день по маленькой пробирке носил во дворец жестоких Элизабертов алхимический состав, дабы взорвать оный вместе со всеми членами. Не взорвал. Его поймали, судили и повесили. Даже на эшафоте он не признался в своем благородном происхождении, дабы не нанести ущерб Родине. А дэрини Перовини? Играла роль горничной. Терпела капризы и даже пощечины, но вызнала все тайны дома Боррджони!
Сказать честно? Устал я от пафоса виконта. Он хороший парень и хочет меня подбодрить, но сколько можно болтать?
– Франсор, пройдись немного. Что-то мне походка твоя не нравится. Слуги так не ходят.
Да уж! Будто я не видел, как ходят здешние слуги. Иные выступают так важно, словно они и есть настоящие их величества (во множественном числе), а всех прочих можно снисходительно считать условно достойными попирать своими ногами аллеи королевской резиденции.
Пришлось мне несколько раз пройти перед виконтом, пока того не удовлетворил созданный мной образ. Правда, получилось нечто убогое, с моей точки зрения. Эдакий согбенный, глядящий исключительно в землю олигофрен, боящийся любого громкого звука, а от собственной тени падающего в обморок.
– Вот теперь нормально! Настоящий слуга! – неискренне обрадовался принц. – Хочу напомнить, через три дня магическая иллюзия исчезнет, кончится подпитка, как сказал мне мой знакомый, и твои документы снова станут отображать твою ауру и статус. Ты должен успеть покинуть резиденцию до этого времени.
Я кивнул на прощание и направился к аллее, ведущей к дому архимагистра. Шел так, как учил виконт. Лень было его переубеждать. Но стоило ему скрыться за поворотом, как я стал вести себя естественно… в полном соответствии с надетым на себя костюмом.
Не знаю… правда, не знаю, как так получается: надену на себя роскошный камзол и я – герцог. Надену одежду простолюдина и я – простолюдин. Клерк, ремесленник, купец или боец… В зипуне смерда я автоматически добавляю в речь излюбленные ругательства землепашцев, не считаю зазорным «бить соплю об землю» и вытирать нос рукавом. В безрукавке приказчика подобное поведение приводит в ужас, зато прямо тянет всем подряд (а вдруг клиент?) угодливо кланяться, улыбаться и бесконечно повторять: «Чего изволите?»
В общем, много кого через наш трактир прошло. Был материал для наблюдений. Еще какой. Довольно часто именно за столом люди ведут себя наиболее естественно, раскрепощаются и дают взглянуть внимательному человеку на свое истинное лицо. Воистину: «Весь мир – театр. Все люди в нем – актеры».[3] А я что же? Такой же как все. Особенно в детстве. Кем я только не воображал себя. Мореплавателем – и маленький пруд через дорогу превращался в бескрайний океан. Путешественником – и бурьян возле пруда становился непроходимыми джунглями.
А спецкурс общеобразовательной подготовки «конфетки», включающий в себя основы актерского мастерства и сценического движения? Там, в далекой-далекой галактике считается, что культурный человек должен уметь подстраиваться под собеседника, чтобы вести диалог на одном с ним языке. Иметь представление о всех возможных формах общения и восприятия себе подобных. И даже не себе и даже совершенно не подобных.
Потому-то мне легко давалось играть роль служанки архимага, виконта, адепта академии, трактирного слуги и прислуги при отряде орков. Я вполне естественно чувствовал себя в роли барона на королевском балу, не говоря уж о сорокарском говоре, который освоил очень быстро. Тем более играть самого себя, то есть обычно молодого повара, представляется простой и даже обыденной задачей. Лень моя будет довольна – никаких усилий для вхождения в образ предпринимать не придется.
– Эй, парень! Па-а-арень…
– Да постой же!
Мои философствования прервали окрики, которых я совсем не ожидал. Точнее, не ожидал именно из этих уст. Первой моей мыслью была: «Раскрыт! Меня узнали!» Второй – «Не паниковать! Обратились не по имени или прозвищу, значит, скорее всего не узнали!» На всякий случай я склонился как можно ниже и попытался изобразить куртуазный поклон благородного перед знатными дэрини. Получилась, разумеется, пародия – ноги колесом, руки растопырились, будто собираются обхватить бочку, спина выгнулась так, словно я собрался эту воображаемую бочку с натугой поднимать. На самом деле следовало прямую правую ногу изящно выставить вперед, слегка присесть на левой (стопа перпендикулярно правой) и немного развести руки в стороны ладонями вверх. Дескать, с нетерпением жду возможности взять вас на руки и нести по жизни на край света.
Мои потуги на изящество девушки, а это были они, Кира с Дили, проигнорировали. Даже не хихикнули. Красавицы явно чем-то сверх меры озабочены. Явно.
– Парень, ты не видел где-нибудь поблизости молодого благородного примерно твоего роста, но красивее?
– Дили! О чем ты его спрашиваешь. Молодо-о-ой, краси-и-ивый… Разве так надо? Парень, скажи тебе не попадался случайно молодо… тьфу ты, короче. Благородный. Примерно твоего роста. Взгляд стальной, уверенный. Прическа – мантор с начесом. Сапоги три четверти. Брюки в сапоги. Камзол – блестер или ванми плечи реглан песочного цвета с широкими лацканами. Раненый.
– Э-э-э… – я без игр по-настоящему завис. – Э-э-э… камзол раненый?
Я старательно гнусавил, чтобы не узнали по голосу, а то с них станется.
– Что ж ты такой бестолковый! – вмешалась Дили. – Не камзол, разумеется. Благородный! Раненый!
– А-а-а. Ага. Да-да-да.
– Что?! – вскрикнули обе девушки. – Встречал?
– Не-а, блаародные дэрини. Не встречал.
– А чего же тогда говорил: «да-да-да…»?
– Так, эта… про камзол я.
– Что про камзол?
– Камзол не раненый, а благородный, напротив, раненый. Камзолов я видал много, а, чтобы и камзол и раненый вместе, такого не видал, – с простолюдинской обстоятельностью начал я объяснять свое миропонимание. Так я могу до-о-олго плести языком. Начиная с рождения троюродной кумы двоюродного деверя племянника кузнеца, который в прошлом году подкову на копыто прибил наоборот.
– А может все же где-нибудь его видел?
– Дили, отстань от него. Не видишь, парень с кухни? Откуда ему знать?
Девушки отвернулись, махнув мне рукой – свободен – и заговорили о своем, о девичьем. Я не стал спешить и остался послушать, нарочито медленно прилаживая мешок на свое место за плечами.
– Кира! Какие же мы дуры! Дуры-дуры-дуры!
– Хватит самоедством заниматься, Дили. Уже тысячу раз проговорили. Да, дуры! Но не совсем.
– Что ты имеешь ввиду?
– А то, Дили, что не могли мы вот так вдруг, собственно говоря, ни с того ни с сего настолько разобидеться на Бера, чтобы отказаться выходить за него замуж. Да еще амулеты эти. Да никогда я не думала ставить любые железки против любви. Никогда. Значит, что? А то, дорогая моя подруга, что опоили нас чем-то. В пищу или питье подсунули какую-то гадость. Вот и понесло нас.
Девушки снова развернулись и, не обращая на меня внимания, продолжили свой разговор.
– Ты думаешь? – неуверенно, но с надеждой спросила рыженькая. – Значит, – девушка опасно сузила глаза, – какая-то с-сволочь! Решила рассорить нас с Бером!
– И этой сволочи все удалось, – подтвердила Кира. – Надо отдать должное изобретательно! Ну, я ей покажу, скотине!
– Кому? – с живым интересом спросила Дили. – Живелике или орчанке?
– М-м-м… не думаю, что это Живелика, – задумчиво протянула Кира. – У девочки еще романтическая дурь из головы не выветрилась.
– А может и вы-ы-ыветрилась, – с сомнением протянула Дили. Тогда она уж очень хорошо играет.
– Давай не будем множить сущности без надобности. Мне представляется, что это орчанка. Любят они в своих степях самые разные цветочки-ковылечки и травки собирать.
Девушки снова развернулись на сто восемьдесят градусов и поспешили в сторону главного здания. Думаю, хотят найти Лучисолу и задеть ей пару вопросов.
После такой проверки – если уж любящие девушки не опознали, то кто еще может лучше? – я гораздо более спокойно поспешил к своей цели. Через пять минут показался поворот к закрытой части резиденции. О том, что туда кому попало нельзя, предупреждала соответствующая надпись, а в самом конце пути возле калитки еще и пара гвардейцев недвусмысленно подтверждала бесполезность намерений проникнуть на охраняемую территорию.
Вопреки опасениям, гвардейцы перед калиткой не стали потрошить мой мешок и сверток. Проверив по списку право доступа за калитку, стоявший справа усатый гвардеец, тот что постарше, лениво спросил:
– Чего у тебя там?
– О! Гы-гы! – заржав, ответил вместо меня молодой, безусый, стоявший слева. – Поварешка у него там! Слышь, с дарственной надписью. Большим поваром ему желают стать! Большим! Гы-гы!
– А-а, – позволил себе слегка улыбнуться усатый и сурово продолжил. – Ладно проходи. Не задерживай!
Я оглянулся, но за мной очереди как не было, так и не намечалось.
– Давай-давай, проходи, – снова поторопил усатый. – Иди прямо по аллее. Не потеряешься.
Действительно не потерялся. Дошел прямо до парадного крыльца аккуратного двухэтажного дома.