Вот и теперь выключилась. Ни с того ни с сего. Виктор Антонович тоже молчал.
Связав букетик, Ната потихоньку запела о голубом небе, которое бывает и доброе и злое…
Эту песню Виктор Гай впервые услышал от нее года три назад, когда Андрей закончил летное училище.
Был солнечный воскресный день. Лето уже ушло, а осень задерживалась, не спешила. Проснувшись, Виктор Гай решил было в лес прогуляться, поглядеть на старые знакомые пеньки, возле которых он с Надей когда-то набирал по две корзины опят.
Но его снова потянуло посмотреть бароспидограммы последних полетов командиров эскадрилий. Изучая светлые кривые линии и записывая столбиками цифры, Виктор Гай тогда обнаружил одну интересную деталь. На трех разных пленках одного из летчиков повторялся характерный всплеск самописца — перед набором высоты после горизонтального полета он на какое-то время проваливался вниз. Продешифровав пленку, Виктор Гай сделал вывод: угол набора не соответствовал тяге двигателя, скорость падала, падала и эффективность рулей, и машина проседала, пока двигатель не набирал нужную тягу.
Это открытие тогда взволновало Виктора Гая. Значит, если внимательно дешифровать показания контрольных приборов, можно прогнозировать даже незначительные ошибки летчиков.
Но дешифровка требовала уйму времени. На одну пленку уходило больше часа. А где его взять, это время? Почему бы конструкторам, придумавшим приборы объективного контроля, не придумать к ним быстродействующие дешифраторы?
Вытащил все книги по электротехнике, писанные еще в академии конспекты, начал чертить схемы. Он так увлекся работой, что забыл и позавтракать.
И только голод заставил Гая оторваться от рабочего стола. Он включил электрочайник, вытащил из холодильника сыр, колбасу. Пока чайник неторопливо закипал, Гай с набитым ртом чертил схемы. Он отлично понимал, что все его потуги — фантазия чистейшей воды. Но ему было интересно вспоминать полузабытые формулы, типовые схемы, искать решения сложных задач. Принцип работы некоторых типов дешифраторов он знал, но вместе с тем знал и другое — без специальных знаний такой прибор не сделать. И ему хотелось хотя бы в самых общих чертах обосновать научно свою мысль и, если что-то получится, послать весь материал в конструкторское бюро. Пусть там поломают голову. А чтобы им захотелось ломать голову, идею надо подать выпукло, чтоб сразу угадывалась перспективность задуманного.
Пришел Пантелей. Весело поздоровался. В его глазах притаились непонятные хитринки. Виктор Гай сразу почувствовал, что пожаловал Пантелей неспроста. Но ни о чем не спрашивал; знал, что тот сам все расскажет.
Пантелей подошел к рабочему столу Виктора Гая, заинтересованно вгляделся в исписанные формулами и цифрами листы, и глаза его сразу погасли.
— Хочешь кофе?
— Если б с коньяком…
— С чего вдруг?
— Жизнь веселая…
— По такому поводу можно и с коньяком. — Виктор Гай достал из книжного шкафа бутылку и две рюмки. — Держи.
Пантелей взял рюмку, посмотрел зачем-то на свет.
— Не жадничай, наливай полную.
— Перебьешься.
— Не отдам телеграмму, — пригрозил Пантелей и с деланным равнодушием посмотрел куда-то в угол.
— Какую? — удивился Виктор Гай.
— Наливай полную.
— Вымогатель, — сказал Виктор Гай и до краев наполнил рюмку Пантелея. — Говори.
— Что говорить, на, читай…
Виктор Гай, не выпуская из рук рюмку и бутылку, развернул серый телеграфный бланк:
«Встречай воскресенье поезд девяносто первый Н а д я А н д р е й».
— Это какой же, девяносто первый?
— Минский.
Виктор Гай отдал Пантелею свою рюмку и бутылку с коньяком, разгладил телеграмму на ладони, подумал секунду-другую и начал крутить телефонный диск.
Справочное вокзала ответило, что девяносто первый прибыл полчаса назад.
— Что же делать, черт побери?! — Виктор Гай растерянно метался взглядом по комнате. Почти шесть лет прошло с того дня, как Надя уехала в Новосибирск. Она ни разу не приезжала в Межгорск за эти шесть лет, хотя встречались они сравнительно часто. То отпуск проводили вместе у моря, то к Андрею в училище ездили, то Виктор Гай попутными самолетами залетал в Новосибирск. И вот вдруг без всякого предупреждения — встречайте…
— Ничего не надо делать, — спокойно сказал Пантелей, — сиди и жди. Они вот-вот появятся.
Он уже наливал себе третью рюмку. С тех пор как в Межгорск приехала Ольга с ребятами, Пантелей почти совершенно перестал пить. На вечере ли каком, на официальном ли торжестве у него была норма — стакан сухого вина.
— Что с тобой? — спросил Виктор Гай, когда Пантелей опрокинул третью рюмку и начал наливать четвертую. — Что случилось?
— Если б я знал, — сказал он. Немного подумал, залпом выпил четвертую рюмку и поставил бутылку в книжный шкаф. — Просто захотелось напиться.
— С Ольгой поссорились?
— Да ну… Разве она допустит ссору?.. Просто захотелось выпить.
— Ну, если просто… Кофе будешь? Не хочешь. Тогда бери яблоки. Сядь и погрызи. А я хоть чуть-чуть уберу.
В комнате действительно царил «холостяцкий порядок». Все вещи, правда, имели свои места: стаканы и чайник — на табуретке, одежда — на спинках стульев, скомканные листы бумаги — «аккуратной» горкой под столом, книги — везде. На столе, под столом, в шкафу, на каждом стуле, в кресле, под подушкой и даже под кроватью…
Виктор Гай пытался на ходу что-то изменить в этом устоявшемся «порядке», но все его попытки еще больше усугубляли беспорядок. Он понял это, с досадой скомкал и швырнул под стол еще одну бумажку.
Распахнул шкаф, снял с вешалки белую нейлоновую рубашку, надел ее, застегнул все пуговицы, хотел повязать галстук, но узел почему-то не получался. Он бросил галстук на полку и, расстегнув верхнюю пуговицу, закатал выше локтей рукава.
И только теперь заметил, что на ногах у него старые потертые кеды. Надел черные замшевые полуботинки. Подарок Нади. Она без всякого предварительного согласования завела его в обувной магазин, попросила у продавца эти полуботинки и заставила примерить их. Туфли оказались впору. Надя выбила чек и подала продавцу.
— Считай, что я тебе сделала подарок, — сказала она, когда Виктор Гай хотел возразить.
Он так бережно не относился еще ни к одному подарку, разве что к трубке Федора. Впрочем, не так уж много ему подарков дарили. И хотя Надя сделала это буднично, без особой причины и должной торжественности, он оценил ее порыв, угадал в нем глубокую заботу и нежность и дорожил подарком.
Пантелей молча наблюдал за суетой Виктора Гая и думал о чем-то своем. Когда Гай стал чистить трубку, Пантелей совершенно неожиданно разоткровенничался.
— Главное, когда ты сам в себе человека уважаешь, — заговорил он ясно, без тени опьянения; видимо, возбуждение было настолько высоким, что алкоголь не замутил ему голову. — Когда же сам к себе уважение теряешь, это беда, Витя…
Виктор Гай молчал. Он знал, что теперь Пантелей выскажется до конца.
— Я Федору два года готовил самолет, в бой его выпускал… Я знал его не хуже тебя. И все эти годы верил. Не всегда. Были минуты… Но я знал — ты веришь. И сам снова начинал верить… В дружбу нашу верил. Здорово было, когда мы Надю привезли… Впрочем, все это не то… Понимаешь, что-то случилось… Не могу больше. Старший лейтенант. Как вспомню, что я старший лейтенант, противен себе… Я всегда плевал на чины. Я дело свое люблю. Самолеты люблю. И они меня любили. А теперь не хотят. Не нужен им старший лейтенант. Техник. Не нужен, понимаешь? Разборчивыми стали. Инженера им подавай…
Постороннему человеку эти путаные слова могли показаться пьяной болтовней. Гай был не посторонним. Он отлично понял Пантелея.
Впрочем, «понял» — не то слово, которым можно было определить вдруг возникшее в душе Виктора Гая ощущение. Он почувствовал боль друга, почувствовал и разделил ее. Ему хотелось сказать Пантелею какие-то самые необходимые слова, но не нашел их. Он знал: Пантелеева беда обернулась его виной. Где-то, когда-то ему не до Пантелея было, а именно тогда больше всего он, Виктор Гай, нужен был Пантелею. От него, Виктора Гая, во многом зависела судьба Пантелея. А он не оглянулся, пошел и пошел себе вперед, в гору все, в гору… Тогда мог подать руку, теперь уже не дотянуться — слишком далеко…
— И Ольга меня стыдится, — продолжал Пантелей. — Куда бы ни собрались, просит гражданское надевать. Неловко ей со старшим лейтенантом ходить… Иначе как Пантелеем меня никто и не называет. Лейтенанты, что в сыновья мне пойдут, туда же… Думаешь, не знаю, над чем ты сейчас бьешься, — он кивнул на стол, где были разложены чертежи и листы бумаги, исписанные формулами, — над дешифраторами. Не по моей это части, но любую деталь могу тебе изготовить. Руками. А тебе не руки, голова нужна. Только в формулах я балбес… Все на слух да на глаз.
— За это тебя и ценят, — вставил Виктор Гай.
— Ценят, — тихо согласился Пантелей. — Просто не знают, что я уже в тираж выхожу. В каждой новой машине — сотни новых загадок для меня. Я просыпаюсь ночами со страхом, что вчера забыл что-то проверить, что-то не так сделал.
И вдруг он круто переменил разговор:
— Я бы ушел… Тебе не до меня. Но хочется взглянуть на Андрейку и Надю. Давно ее не видел…
Они помолчали. Виктор Гай наконец набил табаком трубку, закурил.
— Безвыходных положений не бывает, — сказал он. — Что-нибудь придумаем. И Сирота виноват, и я, и ты тоже. И вместе с тем каждый из нас по-своему прав. Жизнь нас поставила в такое положение… Война…
В это время в коридоре заверещал звонок. Гай взволнованно разогнал под пояском складки рубашки, затолкнул ногой под диван комнатные туфли и, поправив волосы, вышел в коридор. Пантелей встал, одернул китель.
Андрей был в новеньком парадном мундире. Он четко шагнул в распахнутую дверь, легко вскинул выпрямленную ладонь к фуражке с золотым «крабом» и таким же золотым пояском вместо ремешка и четко доложил:
— Товарищ подполковник, лейтенант Садко прибыл во вверенную вам часть для прохождения дальнейшей службы!