Раздражал его совсем не этот горьковато-сладкий вкус.
Просто вина была общей, а не только одной Лены. До чего легко и просто свои грехи переваливать на других людей! Ты святой, ты ангел, разрезай в тужурке дырки для крылышек и возносись на небеса. А вот она — чистейшая химера, чудище о семи головах. И ее место не иначе как в кипящей смоле…
Нет, надо быть мужчиной. С самим собой не хитрить. Разве не у тебя кружилась голова от запаха ее волос, когда она доверчиво прислонялась к твоей груди; разве не ты приходил в восторг, украдкой любуясь ее ногами; разве не тебе вслух завидовали друзья, когда природная склонность к юмору делала ее душой всех вечеринок и компаний; разве не ты замирал от счастья, усталый после ночных полетов, когда она, сонная, теплая, маленькая, гибко прижималась в затемненном коридоре к тебе, огромному от меховых одежд и холодному от северных ветров?
Разве не с тобой все это было?..
С тобой, Муравьев. А коль оно ушло, вини и себя. Ведь любят нас за что-то. За какие-то поступки, за какие-то качества. И если перестают любить, виновных далеко искать не надо. Вини себя. Ты стал хуже, ты перестал интересовать и восхищать ее.
Ты был настолько самонадеян, настолько уверен в своей исключительности, что не заметил надвигающейся беды; и когда впервые услышал в ее голосе раздраженные ноты, объяснил это ее несдержанным характером.
Уже тогда что-то подсказывало тебе: разберись, успокой ее, найди хорошие слова. Но ты был глуп и недальновиден, не мог понять, почему должен ты искать эти хорошие слова, а не она. Ты, вернувшийся из опасного изнурительного полета над океаном, а не она, целый день читавшая какой-то сентиментальный роман.
А ты должен был понимать, потому что ты мужчина, ты сильнее ее, ты любил ее.
…Мысли Муравьева оборвала какая-то бойкая, неизвестно откуда появившаяся пичуга. Шустро прыгая с ветки на ветку, она бесстрашно глядела на сидящего рядом белоголового, голубоглазого человека и цвикала, цвикала, будто спешила объяснить что-то очень важное.
— Зря ты, пичуга, порох тратишь, — сказал ей Муравьев, — все равно я в вашем птичьем языке ни бельмеса…
Пичужка прыгнула на всякий случай на ветку, что повыше, и вновь разразилась длинным монологом. Муравьев пожал плечами.
— Все равно не понял.
«Не понял?» — вопросительно цвикнула она и снова опустилась пониже. Среди изумрудной листвы угольком засветился ее круглый глаз.
— Ты хочешь сказать, что я немного поумнел?
«Именно, именно!» — обрадовалась пичуга, что ее наконец поняли, и, как истребитель ныряет в облака, нырнула в зелень леса.
Муравьев посмотрел на часы, встал, отряхнул прилипшие к локтям травинки, застегнул тужурку. Отдохнул — пора и за дело. Вчера он купил последний номер журнала «Радио». Надо обязательно разобрать по косточкам радиосхему блокирующего устройства и, прежде чем идти к Женьке, написать Лене. Написать не о том, что его командировали в более теплые края, где рядом с аэродромом вот такая зеленая прелесть с живыми шустрыми пичугами, рядом большой промышленный город, где есть большие магазины, любое развлечение. Нет, не об этом ему хочется ей написать. Совсем не об этом…
Он уже не сомневался, что в его жизни еще будет много хорошего, что буквально в ближайшие дни произойдет много радостных перемен.
Высокий и поджарый, он шел к залитой солнцем опушке, в одной руке нес фуражку, а другой то отводил в сторону ветки, то поправлял спадающие на лоб волосы. Он все еще хмурил брови. Но в глазах, отражающих небесную голубизну, перемешанную с зеленью леса, уже растворилось ожидание радостного; и когда он вышел к летному полю, его обветренные губы вытянулись в неожиданной улыбке, обнажив широкую щербинку в центре верхнего ряда зубов. В детстве из-за этой щербинки он так и не научился свистеть с помощью пальцев.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Во дворе детского садика все звенело и визжало на одной какой-то очень высокой ноте. Ребят, видимо, совсем недавно вывели после дневного сна на игровую площадку, и они крутили какие-то бочкообразные барабаны, карусели, прыгали через бревна, выгибались на шведской стенке.
Когда Шелест вошел во двор, его мгновенно облепили разноцветные и разноязыкие человечки, сидели на руках, тянулись к знакам на кителе, отняли фуражку и по очереди примеряли. И еще — все начали дружно разыскивать его сыновей: близнецов Юру и Геру.
Увидев отца, ребята торопливо вытерли руки о вельветовые шорты и, не отставая друг от дружки, помчались к нему. Шелест приходил за ребятами, как правило, через день. В дни полетов. А в дни, когда он засиживался допоздна на предварительной подготовке, ребят забирала Катя. Иногда полеты затягивались, тогда Женька звонил ей, извинялся и просил, чтобы она выручала. Катя это делала всегда очень охотно, потому что в последнее время ребята с отцом проводили значительно больше времени, чем с ней, и слушались его, как она заметила, с веселой готовностью.
…Первым к отцу сквозь плотное кольцо ребят пробился Юрка.
— У нашего папы сегодня день рождения, — торжественно сообщил он.
— Поздравляем! Поздравляем! — запищали со всех сторон.
Шелест подхватил на руки ребят, кивнул воспитательнице, как-то загадочно и грустно смотревшей на летчика, и пошел к выходу. Ему мешала привязанная к ладони коробка с игрушечным вездеходом, и он попросил ребят взять ее в руки.
— А что там?
— Вездеход.
— Заводной?
— Нет. Батарея.
— Батарея для лампочки, а как же тут?
— Здесь электромотор, он от батареи приходит в движение.
— А как он останавливается? Пока батарея не кончится?
— Есть дистанционный пульт управления.
— Что это?
— Пульт, который на дистанции.
— А-а… Понятно…
— А трудно им управлять?
— Да нет, как самолетом…
Весело болтая, они сели в троллейбус и уже через несколько минут были дома. Женька вскрыл коробку и поставил на пол красный пластмассовый вездеход. Гера и Юра, прижавшись друг к другу, восхищенно смотрели на игрушку.
Женька нажал на пульте белую кнопку, и вездеход, зажигая попеременно разноцветные огни в фарах и сердито урча, двинулся к стене. Ткнувшись в нее носом, он чуточку отступил назад, сделал разворот на девяносто градусов и пошел на ребят. Близнецы, довольные находчивостью машины, восхищенно переглянулись.
— Па, останови, — сказал Юрка. — Мы сами теперь.
— Валяйте. — Он щелкнул красной кнопкой и передал пульт Юрке.
Так уж было в этом доме установлено: Юрка старше на час, он главнее. Правда, старший брат, как правило, не злоупотреблял своим положением. И в этот раз он великодушно передал пульт в руки младшего.
— Начинай, Гера.
Убедившись, что ребята заняты делом, Шелест переоделся в гражданское, взял большую сумку и подался в магазин. К приходу Кати хотелось сделать всю основную работу — пусть и она чувствует себя как гость.
Шелест умел готовить, умел красиво накрыть на стол. Еще когда он учился в школе, последние три года его родители больше отсутствовали, чем были дома. Развернув однажды поваренную книгу, Женька увлекся искусством приготовления пищи и довольно быстро, без особого труда усвоил главные принципы, на основе которых уже можно импровизировать и фантазировать.
Однажды в училище ко дню рождения командира он приготовил гуся с яблоками. Это был гусь-великан, гусь-император; его ели всей эскадрильей, щелкали от удовольствия языками и, поглядывая на «повара», приговаривали:
— Ну и гусь!..
Приезжая в отпуск домой, Шелест всегда удивлял родственников каким-нибудь новым блюдом с хитроумным, заковыристым названием.
Но больше всего поражало то, что он готовил быстро и легко, словно сошедший с подмостков иллюзионист. Казалось, он не делает ни одного лишнего движения.
…В магазине Шелест долго не задержался. Многое было уже куплено заранее, чего-то необходимого на прилавках не оказалось.
Открывая дверь, он готов был услышать шум вездехода, восторженные возгласы. Но в квартире висела глубокая тишина. Лишь с кухни доносились осторожные постукивания и сосредоточенное сопение.
Шелест сразу понял, в чем дело. Улыбнулся, прошел на кухню. Юрка и Гера раскручивали игрушку, используя отцовский инструмент. Они даже не посмотрели в его сторону.
— Разобрались? — спросил он.
— Нет, — ответил Юрка.
— В чем вы хотели разобраться?
— А почему он поворачивает, когда в стенку стукается? — поднял на отца быстрые глазенки Гера.
Юрка чесал нос:
— Как он от батарейки вертится? От батарейки лампочка горит, потому что ток накаляет волосок. А как мотор крутится?
На его лице застыли растерянность и недоумение.
— Все просто, — улыбнулся Шелест, — от тока возникает магнитное поле и создает вращающий момент.
— Какое поле? — В Юркиных глазах появилась решимость.
— А почему он поворачивает? — вставил Гера. Магнитное поле его совершенно не волновало.
Шелест никогда не ругал ребят, если они ради интереса разбирали игрушку.
— Пусть, — говорил он Кате, — это полезно. Постигать мир надо и таким способом. Научатся самостоятельно мыслить.
Однако в этот раз ребята превзошли все прежнее: одному надо постичь суть инерции, другому — законы электрического тока.
— Сделаем так, — схитрил Шелест. — Забирайте это хозяйство и дуйте в свою спальню. Я приготовлю ужин. Если к этому времени не поймете, что к чему, попробую объяснить.
Ребята деловито погрузили в коробку детали вездехода, взяли плоскогубцы, отвертку, нож и закрыли за собой дверь. Юрка молча еще раз зашел на кухню за раздвижным ключом.
…Когда позвонил по телефону Муравьев, у Шелеста было все готово к приему гостей.
— Скажи, — задребезжало в трубке, — ты не бросил это дурацкое занятие со скрипками?
— Зачем тебе?
— Ты что, из Одессы?
— Ну, не бросил.
— Чего-нибудь добился?
— Что тебе надо?
Шелест не знал, куда клонит Муравьев, и боялся снова влипнуть. С этим Муравьевым надо ухо держать востро.