— Обязательно.
— Красивое?
— Как ты.
— Невозможный тип. — Вера толкнула его в плечо, почувствовав на щеках жар, опустила голову.
Ей очень хотелось спеть, но сегодня, как назло, никто не просил об этом. Белый был целиком поглощен разговором с Кристиной, Катя и Женька влюбленно глядели друг на дружку, а Муравьев ведь и не знает, что Вера умеет петь, что в студенческие годы получала на смотрах грамоты и призы. Муравьеву вообще не до нее, его одолевают вопросами Катины близнецы, а когда они удаляются в спальню, Муравьев, как и Белый, не отрывает глаз от Кристины.
— Ну что ты все на нее смотришь? — тихо шепчет Вера. — Хочешь познакомиться?
— Ты угадала.
— Зачем? Она уже занята.
— Отобью.
— Так тебе понравилась?
— А что, она интересная. Похожа на одну польскую актрису. Не родственница?
— Ты ошибся. У нее немецкая национальность. Дедушка ее — немецкий коммунист. Воевал за Советскую власть в дивизии Котовского.
— Значит, она немецкий знает.
— Это важно?
— Еще бы!
— Я тоже знаю.
— Ну да?! — Он так удивленно-радостно сказал это «ну да?!», что все посмотрели в его сторону.
— Зачем тебе немецкий?
— В какой степени ты знаешь этот язык?
— Читаю Гейне, понимаю Гёте. Без словаря. Какая это степень, по-твоему?
— Превосходная, — шепнул он. — Я больше не смотрю на эту красивую немку. Все внимание — тебе. Тем более что ты красивее ее во сто раз.
— Коля, прекрати.
— В тысячу раз! Мне надо перевести одну статью в немецком журнале. Поможешь?
— Ладно, переведу.
— Но, Вера, — Муравьев уже на полуслове обрывает подошедших к нему Юру и Герку и поворачивается к Вере, — ты ведь инженер, насколько я знаю. Каким образом…
— …я овладела языком, да? — перебивает его Вера.
— Ну да!
Муравьев улыбается, а Вера начинает смеяться, вспомнив вдруг, как обозвала его в седьмом классе «щербатым чертом». А ведь щербинка у него милая, почему же он казался ей чертом?
— Я была способной студенткой, Николаша, усердно училась, вот и овладела.
Вера слукавила зачем-то, хотя ей очень хотелось рассказать, как в последние два года учебы в институте она работала над языком, потому что жила в одной комнате с Мартой Гетнер, студенткой из Германской Демократической Республики, как Марта вначале смеялась над ее произношением и как они уже свободно разговаривали перед выпуском из института. Марта и сейчас пишет ей только по-русски, а Вера отвечает на немецком языке. Но пусть Муравьев думает, что она была способной студенткой. Ведь в школе он по всем предметам знал лучше ее, хотя занимался самостоятельно значительно меньше — в любое время дня и ночи его можно было увидеть на школьной волейбольной площадке.
— Верочка, спой нам что-нибудь, — попросил Белый и тут же приказал Женьке: — Извлекай аккордеон.
Женька посмотрел на Катю, та утвердительно кивнула, и он вышел из-за стола.
Вера знала, что Женька обязательно заиграет любимую в этой компании «Не улетай», и вдруг почувствовала, что не может вспомнить первую строку, отчего заволновалась и спрятала в ладонях покрасневшее лицо. В тот же миг она почувствовала, что ее осторожно взял за локоть Муравьев, наклонился так, что коснулся щекой ее волос, и тихо в самое ухо быстро шепнул:
— Не волнуйся, я помогу.
И она действительно сразу перестала волноваться, с благодарностью посмотрела снизу вверх на Муравьева и тут же вспомнила слова песни, пропела их про себя: «Смотри, пилот, какое небо хмурое…»
Но Женька взял незнакомый аккорд; и лишь когда он проиграл целую фразу, Вера поняла, какая песня ей предлагается и, подстроившись к мелодии, спросила: «Где мне взять такую песню, чтоб о любви и о судьбе и чтоб никто не догадался, что эта песня о тебе?..»
И вдруг поймала себя на мысли, что адресует эти слова конкретному человеку, что видит его за каждым словом песни и действительно не хочет, чтобы кто-нибудь догадался, что эта песня о нем; она не хотела даже, чтобы он сам догадался об этом, и торопливо подвинулась к Женьке. Но собственное неожиданное открытие уже не покидало Веру ни на минуту, и она, кое-как закончив песню, тихо попросила Женьку больше не играть, сослалась на головную боль.
Пришла наконец жена Белого — Ирина Николаевна. Женька отложил аккордеон, вышел ей навстречу. Круглолицая, с модным начесом, не по годам стройная, она по-родственному расцеловала именинника, сунула ему в руки коробочку — видимо, с часами — и, усевшись рядом с Белым, внимательно посмотрела на сидящих за столом людей. Вере на миг показалось, что она на служебном совещании у главного инженера — вот таким хозяйским взглядом окидывал он собравшихся в кабинете людей.
— Мне, по-видимому, штрафная положена? — спросила Ирина Николаевна и уже посмотрела на всех с просьбой о сочувствии.
— Ирина Николаевна, — поднял свою рюмку Муравьев, — мы с вами. Вера тоже?..
Вера не хотела больше пить, но в словах Муравьева прозвучали такие ноты, что вместо «нет» она сказала «да, конечно» и торопливо подняла бокал. А выпив вино, почувствовала, что катастрофически краснеет, извинилась и вышла в соседнюю комнату, где Юрка и Гера уже все поставили вверх ногами, прошла на балкон.
Внизу тихо и ровно шумели тоненькие, но уже вытянувшиеся под третий этаж топольки, в конце двора монотонно дребезжала гитара и так же монотонно ей подпевали хриплые — «под Высоцкого» — голоса.
Вера хотела разобраться, что с ней происходит, но услышала сзади шаги и сразу же почувствовала на своем плече легкую руку Ирины Николаевны.
— За работой забываешь, что бывают вот такие милые вечера, что светят звезды, — тихо сказала она и посмотрела в небо. — На звезды гляжу только, когда Роман летает. И боюсь — не заблудился бы он там…
Помолчав, спросила:
— Что это ты сегодня как не в себе? Дочка здорова?
Вера кивнула.
— В отпуск тебе надо. К морю. На пляж…
— Сегодня утром кто-то красиво летал, не Роман ли Игнатьевич?.. — спросила Вера.
— Не знаю. Кажется, он сегодня не летал. Ну пойдем, споем какую-нибудь нашу, русскую. Да и мужчин одних оставлять нельзя, мысли у них не туда поворачиваются. Идем…
— Вот видишь, — сказала Ирина Николаевна, когда они, переступив через поваленные ребятишками стулья, вошли в большую комнату, — видишь, они уже про службу…
Вера улыбнулась. Мужчины действительно вели разговор о полетах. Аккордеон висел на плечах у Женьки сам по себе, а руки его изображали какие-то винтообразные движения, отдаленно напоминающие полет с переворотом. И Муравьев, и Белый, и тот незнакомый старший лейтенант внимательно слушали Женьку.
Вера уловила лишь последние слова:
— …Но все это будет эффектно, если проделать на минимальной высоте.
Муравьев утвердительно кивнул и, увидев в дверях Веру, поспешно пригладил упавшие на лоб волосы.
— А кто из вас сегодня утром все небо задымил? — спросила Ирина Николаевна строгим голосом. — Ну-ка, признавайтесь.
Летчики переглянулись. Муравьев откинулся на спинку стула и поднял кверху руки: дескать, признаюсь, виноват.
— Мы на каждом заседании ругаем директоров, что не ставят дымоуловители на трубы, — нарочито грозно заговорила Ирина Николаевна, — а как с вами бороться?
— Поставим на самолеты дымоуловители, — серьезно ответил Белый и тут же повернулся к Муравьеву: — Схему продумайте вместе. Насчет малых высот надо все взвесить…
— Пойдем-ка в кухню, — потянула Ирина Николаевна Веру, — пусть уж выговорятся. А то к ним не подступишься.
На кухне, как оказалось, тоже шел служебный разговор. Помогая Кате мыть тарелки, Кристина осторожно, но настойчиво внушала, что работать так, как работает цех в последние дни, рискованно.
— Мое, конечно, дело телячье, — говорила она, — вы опытный технолог, но душа-то у меня болит.
— Ничего, Кристина, — шутливо сказала Вера, — мы ей как забракуем всю партию, тогда она у нас попляшет…
— Еще чего! — вмешалась Ирина Николаевна. — Только на ваш завод всем и показываем, а вы о браке…
— Семнадцатая на минимальном пределе идет. — Вера сразу почувствовала, что кухня не лучшее место для этого разговора, да и время не совсем подходящее — пришли на день рождения, чтобы разбирать производственные дела, — но все получилось как-то само собой, и остановить этот разговор уже было нельзя.
— Не переживайте, — спокойно возразила Катя. — Все идет по плану. На семнадцатом лошадиная шкала допусков. Это у нас единственная возможность сэкономить время. И немало.
— А если вдруг упадет напряжение в сети, знаешь, что может быть?
— Чего ему падать? Пусть Кристина со своими подружками следит внимательней.
— Мы и так зашиваемся, Катерина Сергеевна. Ведь на пределе, — даже в голосе Кристины скользила усталость.
Конечно, Вера имеет право запретить эксперименты и потребовать от Кати точно следовать технологической карте. Но Вера сама не раз повторяла: «Без риска нет поиска, а без поиска нет прогресса». Катя не просто технолог — она технолог с фантазией, и фантазия ее только на первый взгляд авантюрная — все, что Катя пробует, основано на научных выкладках.
— Я пересчитала технологическую карту семнадцатого, — будто угадав Верины мысли, вставила Катя, — это фикция, подписанная авторитетной комиссией. Перестраховались. А нам надо цех реконструировать, и без остановки. Ведь надо? Ирина Николаевна?
— Здесь я не секретарь горкома и по служебным вопросам справок не даю. Я помогаю Кристине, — не то в шутку, не то всерьез сказала Ирина Николаевна и начала протирать тарелки. И уже мягче добавила: — Я же не вникала… Вы уж сами разберитесь. Да так, чтоб мне не пришлось этим заниматься.
— Все будет в порядке, — заверила Катя. — Вы же меня знаете.
— Да, слава богу…
— Катерина Сергеевна у нас на заводе возмутитель спокойствия, — улыбнулась Кристина улыбкой, отпускающей грехи, и все облегченно засмеялись. А сама она застеснялась, покраснела.
И Вера заметила, какой у нее трогательно-добрый взгляд, и подумала, что она будет, наверное, хорошей женой и матерью. Если ей повезет…