— Посадку без шасси разрешаю, — сказал наконец Белый. И сразу же приказал: — Горючее вырабатывайте в районе аэродрома… Тридцать шестой, — это уже к Муравьеву, — выполняйте посадку.
— Вас понял, — ответил Муравьев и довернул машину курсом на «дальний привод».
Вдали показалась узкая пластинка взлетно-посадочной полосы, слева от нее — зеленый островок и разноцветные кубики домов. Почти перед самым «ближним приводом» Муравьев довернул чуть-чуть машину и, резко опустив нос, повел ее к земле. И когда под плоскостями мелькнула белая поперечная линия, обозначающая линию старта, он взял ручку на себя. Самолет послушно выровнялся, опустил хвост, погасил скорость и, подобно огромной птице, осторожно коснулся колесами бетонки.
…Передав машину технику, Муравьев заспешил на командный пункт. И только теперь, когда под ногами твердо гудел бетон, пахло ацетоновой краской и керосином и над землей поднималось дрожащее марево лета, именно теперь Муравьев почувствовал, в каком опасном положении Женька Шелест, почувствовал, что волнуется, что внутри у него поселилась мелкая дрожь нетерпения.
Шелест закладывал над аэродромом очередной круг. Неожиданно он круто полез на высоту, круто развернулся и, падая так же круто вниз, проделал серию «бочек», четко выдержав глиссаду снижения. Это было то, что не совсем получилось в зоне, где он чуть не зацепил за деревья.
А вдруг он все-таки зацепил? Иначе что могло случиться с шасси?
Случиться, конечно, может что угодно. Сядет — расскажет…
Муравьев не допускал мысли, что с Женькой Шелестом может произойти несчастье. Ну, поцарапает обшивку, что-то сломает в машине, пусть даже шишку на лбу заработает, но Женька есть Женька…
У входа на КП Муравьев столкнулся с Толей Жуком. Его вызывал Белый.
— Не знаешь зачем? — Лицо у Толи было растерянное и жалкое. — Обругал и приказал немедленно на КП…
— Шасси у Шелеста не выпускаются.
— Шасси? — Техник побледнел и остановился. — Не знаю. Проверял все сам. Все проверял. Понимаешь, все! И все было надежно. Не знаю.
Они вместе поднялись на вышку. Муравьев вошел первым, Толя Жук — следом. Белый навалился грудью на стол и, не отрывая от губ микрофон, следил исподлобья за самолетом Шелеста. Лицо его было спокойным, только, может быть, губы чуть плотнее сжаты да брови круче сошлись у переносицы.
Он коротко глянул на Муравьева.
— Как проходил полет?
— Нормально, товарищ командир.
— Старший лейтенант Жук, — в голосе Белого зазвучала сталь, — на вашей машине отказ. Шасси неисправно. В чем дело?
— Не знаю.
— Очень плохо.
— При осмотре все было в норме.
— А при посадке — отказ.
— Я доложу после осмотра самолета.
— Если будет что осматривать… Можете идти.
Толя еще ниже опустил голову, буркнул «есть!» и неслышно вышел.
С вышки было хорошо видно, как весть о случившейся беде собрала людей в небольшие кучки, заставила тревожно глядеть в небо. Напряглись в готовности пожарные и санитарные машины. Шелест заходил на посадку, и в нависшей над аэродромом тишине чудилось нечто зловещее.
Муравьев мысленно прикинул, в каком месте может шлепнуться самолет, и пошел к бетонке — вдруг понадобится помощь. Кто-то крикнул ему, что там опасно, но крикнул очень неуверенно, и Муравьев не остановился. Конечно, опасно. Но разве Женьке не опаснее? В сто раз! И все-таки он решился. А наверное, не следовало. Еще ему, Муравьеву, на такие штучки можно соглашаться — он дублер. Женьке не стоило. Это точно.
В непривычной тишине аэродрома Муравьев услышал частые удары своего сердца. До сих пор ему не доводилось видеть смертельную опасность в такой непосредственной близости. Гибель Миши Горелова он мог представить только по скупым рассказам очевидцев. Теперь же ему стало страшно, воображение не дремало и подбрасывало картинки кошмарнее одна другой. То ему виделось, как самолет на ураганной скорости врезается в землю и мгновенно окутывается дымом взрыва, то он кувыркается, разваливаясь на части и кромсая летчика на глазах тревожно застывших людей, то просто капотирует, раздавив своей тяжестью пилота… Видеть окровавленное и безжизненное тело Женьки было выше сил, и Муравьев упрямо тряс головою, стараясь стряхнуть навязчивые картины. Как ему сейчас хотелось, чтобы все завершилось благополучно!
…С опущенными закрылками и убранными шасси приближающийся к земле самолет казался непривычно странным. Он шел не на полосу, а чуть левее, на зеленое поле. Шел тихо и напряженно, высоко задрав нос с нелепо торчащей передней стойкой. У самой земли выровнялся, оборвал свой звенящий свист и, рванув хвостом травяной грунт, юзом, с какими-то странными виляниями потащился вперед. Серый взрыв пыли взметнулся к небу длинным занавесом и оборвался так же неожиданно, как появился. К замершему с поднятым вверх крылом самолету со всех сторон бежали люди, мчались пожарные и санитарные машины, раздирая тишину сиренами. Безветрие вяло и неохотно отводило в сторону пыль, но все уже издали увидели, что Шелест открыл «фонарь» кабины и помахал рукой. Потом его качали, несли к КП, не выпускали из объятий. Муравьев вдруг почувствовал, как под сердцем образовалась сосущая пустота, а мышцы ног обмякли и перестали повиноваться. Он видел, что Шелест ищет его глазами, хочет что-то спросить или сам ждет каких-то слов, но у него не было ни сил, ни слов. Он лег в траву, закрыл глаза и несколько раз глубоко вздохнул. Полежав, пошел в стартовый домик и позвонил на завод Вере.
Трубку долго не поднимали, и Муравьев уже хотел перезвонить, но где-то далеко услышал возбужденный Верин голос:
— Егорова слушает.
— Здравствуй, Егорова. Муравьев на проводе.
— Эх ты, Муравьев! — сказала Вера с упреком.
— Я сегодня приду к тебе.
— Серьезно?
— Когда ты с работы?..
— Около шести вечера…
— Значит, в восемнадцать. До встречи, Егорова.
— До встречи, Муравьев.
Он повесил трубку и сразу почувствовал приятное облегчение. Теперь ему захотелось увидеть Женьку, хлопнуть его по плечу и, может быть, даже обнять. Ведь он все-таки молодец, черт кривоногий! Посадить вот так, как он, машину надо уметь. Муравьев попытался представить, что бы делал он, случись такой же отказ, как у Шелеста. Ему стало не по себе. Конечно, сажал бы на пузо, и, наверное, все получилось бы нормально, но лучше пусть этого не будет. Лучше садиться на колеса.
Когда Муравьев вышел из стартового домика, личный состав полка строился на площадке возле командного пункта. Муравьев встал на свое место рядом с Шелестом, толкнул его локтем в бок, улыбнулся:
— Молоток.
Шелест ничего не ответил, только смущенно моргнул и кивнул подбородком.
Вышел Белый, принял рапорт от своего заместителя, откашлялся.
— Все вы видели, что случилось, — начал он хрипло, — все понимаете, что это значит. Капитан Шелест показал нам, как должны поступать настоящие советские летчики. Решительно, мужественно, умело. Спасибо, Женя. Объявляю благодарность.
— Служу Советскому Союзу! — негромко ответил Шелест.
— Так и служи, — сказал Белый и отдал команду разойтись.
Женьку сразу же взял под руку полковой врач. Все, кто пытался заговорить с летчиком, встречали его строгий предупредительный взгляд и отходили в сторону.
— Доктор, — подошел к ним Муравьев, — разрешите мне его на пару слов?
— Потом, — ответил врач с укором.
— Поговорим потом, — устало согласился с ним и Женька.
Потом так потом. Человеку действительно, может, не до разговоров, а он лезет с вопросами. Женька и вправду выглядел непривычно — опущена голова, поникли плечи, вялая походка, в глазах безразличие. Да ведь после того, что с ним случилось, не запляшешь. Муравьев отлично представлял, какие Женьке нервные перегрузки пришлось испытать. Даже порадоваться сил не осталось. Ну ничего, теперь-то уж все позади. Все страхи…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
За несколько минут до телефонного разговора с Муравьевым Вера сидела за запертой дверью, крепко зажав в ладонях лицо. Щеки ее пылали, глаза рассеянно глядели на листы бумаги со столбиками цифр, схемами, графиками. Впервые за последние четыре года она потеряла уверенность и не знала, как ей поступить. И вообще у нее уже давно не было таких сумасшедших дней.
…Опоздав, как всегда, на несколько минут, Вера быстренько надела халат, заколола потуже волосы на затылке, чтоб не расползались по спине и плечам, и, прежде чем начать обход цехов, заглянула в комнату к «синим халатам». Она сразу поняла, что здесь состоялся крутой разговор. Старший контролер Кристина Галкова сидела на столе, поставив ноги на табурет, глаза ее возбужденно горели упрямым огнем. В пальцах поблескивала пилочка для чистки ногтей. Сменные контролеры — две юные девчушки из технического училища — сосредоточенно возились у аналитических весов, шепотом подсказывая друг другу правила регулировки. Пахло спиртом и кислотой. Высоко гудящий вентилятор не справлялся со своей задачей.
— Как дела, Кристина?
Девушки с надеждой посмотрели на свою старшую и снова уткнулись в весы.
— Чего доброго, Вера Павловна, а делов у нас предостаточно.
Кристина неловко ткнула пилкой под ноготь и поморщилась от боли. Это ей придало еще больше злости.
— Я вас предупреждала? — спросила она Веру и сама ответила: — Предупреждала. И Катерину Сергеевну предупреждала. А она все равно гонит сетки с покрытием на нижнем пределе. — Кристина ловко повязала косынку, спустила свои длинные ноги на пол, обидчиво вскинула брови. — Чуяло мое сердце беду, Вера Павловна, чуяло. И вот она тут как тут!
— Выдумываешь ты, — тихо возразила одна из девушек.
— Видите, я выдумываю!..
— Ну преувеличиваешь, — поправила другая.
— Выходит, все неправда, да? Выходит, Галкова навыдумывала?
— Просто ничего страшного, — упрямо стояла на своем юная контролерша.
— Вот пусть нас Вера Павловна рассудит, страшно это или нет… — Кристина обернулась и протянула руку к самой верхней полке. И без того короткая юбчонка поползла на бедра, обнажая стройные ноги.