вать. На танцах знакомства получаются как дважды два. Главное, что война окончилась, что его, Виктора Гая, она пощадила.
Виктор Гай еще не знал тогда, что война не кончается в день подписания акта о капитуляции, что она на протяжении многих лет калечит судьбы людские, ранит сердца и души. Он и не мог знать этого, потому что был молод и, сделав для себя неожиданное открытие о наступившем мире, прочно поверил в будущее, поверил, что стрелка его барометра всегда будет стоять только на «ясно».
Он не огорчился, что в его трехкомнатной квартире ободраны стены и большинство стекол в рамах заменены кусками растрескавшейся фанеры. Что почти развалились печки и не было никакой мебели, кроме брошенного кем-то на кухне старого, изъеденного жучком-древоточцем шкафчика. Главное не в этом…
На следующий день они пришли сюда с Пантелеем. Осмотрев все закоулки, подвал и чердак, Пантелей деловито почесал затылок.
— Ремонт я со своими механиками сделаю в два дня. Ты не узнаешь эту стоянку. Насчет остального — провентилируем… Приезжай послезавтра утречком…
Но послезавтра утречком не вышло. Виктора Гая вызвал командир полка. Обычно суровый и всегда чем-нибудь недовольный, в этот раз он торжественно улыбался и встретил лейтенанта не сидя за столом, а у самой двери. В его кабинете были капитан Сирота, оба заместителя и три совсем молодых летчика в новеньком обмундировании, младшие лейтенанты.
— Ну вот что, старший лейтенант Гай, — загремел на весь кабинет своим необъятным басом командир полка.
— Лейтенант, товарищ майор, — попытался поправить его Виктор Гай.
— Не перебивать! Если командир полка говорит «старший», значит — «старший». Так вот, старший лейтенант Гай, принимайте звено. — Он сделал широкий жест в сторону младших лейтенантов. — Все они из училища, подготовлены теоретически отлично. Пороху, правда, не нюхали, но это не беда. Вы их научите всему, что сами умеете. Ясно?
— Так точно!
— А вы не смотрите, что он ваш ровесник, — повернулся майор к младшим лейтенантам. — Перед вами ас, лучший летчик дивизии. Силен и в одиночных, и в групповых боях. Потому как чувство локтя имеет. Этому тоже надо научиться. Чувство локтя для летчика, что земля для Антея.
Майор умолк, словно что-то вспоминая, затем быстро прошел к столу, вынул из ящика новенькие золотые погоны — на каждом по три звездочки, — подошел к Виктору Гаю.
— Поздравляю, сынок, с присвоением очередного воинского звания. — И уже совсем неожиданно обнял Виктора и трижды поцеловал. — Летай. Высокого неба тебе и мягких посадок!
Весь день Виктор Гай знакомил молодых летчиков с хозяйством полка, со своими боевыми друзьями. Где бы он ни появлялся, его поздравляли шумно и многоречиво.
День проплывал торжественно-приподнято, словно во сне. Веселые улыбки, объятия и поздравления чередовались с серьезными разговорами с младшими лейтенантами.
— А капитан Сирота сильный летчик? — спрашивали они.
— Еще бы!.. Командир эскадрильи! Когда я прибыл в полк к нему в звено, на боевом счету командира было восемь сбитых фрицев.
— А сколько в полку асов?
— У нас все асы. И вы будете. Пойдемте, покажу ТЭЧ…
Навстречу шли техники, человек пять.
— Витя! С третьей тебя!
— Спасибо. Где Пантелей?
— Не появляется. Второй день не видим. Звено принимаешь?
— Да, приказано.
— Если что — техники не подведут. Можешь рассчитывать…
К себе на квартиру Виктор Гай выбрался только к вечеру.
Войдя в подъезд, он сразу почувствовал едва уловимый запах ацетоновой краски. Поднялся по выщербленным ступенькам на второй этаж. И не узнал свою дверь — она сверкала изумрудно-зеленой краской. Гравировка на прибитой к двери дюралевой пластинке гласила, что здесь проживает военный летчик Гай Виктор Антонович.
Петли для навесного замка были сняты, на их месте белел хромированный ободок английского замка. «Ну Пантелей!.. Ну развернулся!..»
Дверь была заперта. Гай постучал, и она тут же сама открылась. Гай вошел в коридор — никого.
— Ну Пантелей! — уже вслух выразил свой восторг Виктор Гай и захлопнул дверь. Легонько дзинькнула защелка. Но не в замке, а где-то внизу. Гай присмотрелся и заметил бегущий по плинтусу тросик.
— Выходи, Пантелей, я тебя обнаружил!
В комнате, которую Виктор Гай хотел оборудовать для себя, раздался дружный смех. Вышли Пантелей и человек шесть солдат и сержантов.
— Принимай работу, — уже серьезно сказал Пантелей, — и выставляй оценки.
Гай сразу направился в свою комнату. Пантелей загородил дверь.
— Начнем с прихожей. — Он щелкнул выключателем, и под потолком загорелась маленькая лампочка. Загорелась ярко и весело.
— Откуда электричество? — удивился Гай. Он знал, что электростанция в городе еще не восстановлена.
— Старый трофейный аккумулятор. Иссякнет — подзарядим.
— Черт с ним! Годится!
— А теперь твоя комната.
— Ого!.. — вырвалось у летчика, когда он открыл дверь.
Сквозь распахнутое окно ветер легонько покачивал длинную, до пола, занавеску из парашютного шелка. Направо за дверью — серый топчан, в левом углу этажерка с книгами, у окна — стол. С бутылками вина, стаканами, хлебом, консервными банками, колбасой.
— Это мы готовили к новоселью, но кто знал, что будешь именинником сегодня! А ты знаешь — нельзя оставлять на завтра то, что можно съесть сегодня. За стол, хлопцы! Мы, кажется, заработали.
— Спасибо! Мой долг перед вами неоплатный…
— Рассчитаемся на том свете угольками.
Только в двенадцатом часу Пантелей вместе с механиками уехал на попутной машине в полк. Гай остался ночевать в своей квартире.
Он плохо спал и проснулся рано. Распахнул окно. Над городом висела тишина. Лишь со стороны станции доносилось приглушенное полязгивание буферов.
Виктор Гай быстро оделся и, стараясь не шуметь, сбежал вниз.
Штаб полка, учебные классы, общежития, казармы, столовая — все это располагалось примерно в трех километрах от его квартиры. Пройтись пешком по утреннему городу — разве это не удовольствие?
— Сироту видел? — ответил вопросом на его приветствие дежурный по полку. — Вчера вечером он искал тебя. Просил, если появишься, чтобы к нему зашел.
Капитан Сирота жил в комнатушке рядом с канцелярией первой эскадрильи. Виктор Гай подошел к двери, послушал — если спит, будить не станет. Но Сирота уже не спал. На стук ответил бодро, будто именно сейчас ждал кого-то.
— Вот смотри, что я сделал из тумбочки, — сказал он таким тоном, словно они давно сидели возле этой тумбочки и вместе судили-рядили, что из нее можно сделать.
Он открыл дверцу и начал выдвигать, словно ящики письменного стола, один за другим фанерные планшеты с разнокалиберными гнездами. В каждом гнезде лежали значки и знаки, ордена и медали русской армии, немецкие кресты и нагрудные знаки. Планшеты располагались густой лесенкой, и Гаю показалось, что их в тумбочке десятка три.
— Видел? Это тебе не фунт изюма. Как-нибудь расскажу, что такое фалеристика. Тут каждый знак свою историю имеет. Вот оно что. Но я тебя не за этим звал.
Он задвинул все планшеты и захлопнул тумбочку.
— Хочу тебя обрадовать.
— Чем? — Гай насторожился: неужели Пантелей с механиками натворили чего-нибудь?
— В отпуск не поедешь, — сказал он приглушенным бесстрастным голосом.
Гай сел на подоконник, закурил.
— Это почему же?
— Нельзя всем сразу. Пойдешь в третью очередь.
— Ребята не против, чтобы я шел первым.
Сирота уткнулся в бритвенный прибор и начал сосредоточенно взбивать в чашке пену.
— Я против, — сказал наконец он. — Теперь ты командир звена. Кто будет молодежь учить?
— Я же через две недели вернусь.
— Не поедешь. Точка.
— Запятая, командир. Мне положен отпуск, и я его добьюсь. Мне сестренку надо искать.
Трубка почему-то гасла, и Виктор Гай раз за разом поджигал табак.
— «Сестренку!» — Сирота швырнул в чашку кисточку, да так, что брызги пены полетели во все стороны, как от взрыва. — Думаешь, я идиот, не знаю, кого ты искать едешь?! «Сестренку…»
— Если знаешь — тем более.
— Ты дурак или прикидываешься? — Сирота тоже сел на подоконник. Напротив Гая. Помолчав, толкнул коленом его колено. — Неужели не понимаешь, что ты свяжешь себя по рукам и ногам? На кой черт тебе все это надо?
— Я ему обещал.
— Обещал. А ты знаешь, где он?.. Вот оно что.
— А если вернется? Как я в глаза ему буду смотреть?
— Если бы да кабы… Да не ковыряйся ты с этой трубкой вонючей! Уж хоть бы табак человеческий курил, а то махру!..
Виктор подошел к печке, открыл чугунную дверцу и вытряхнул на холодную решетку несгоревший табак.
— Тебе двадцать один год, — продолжал Сирота, меряя шагами из угла в угол комнату. — Ты уже старший лейтенант, командир звена. Вся грудь в наградах. Через год примешь эскадрилью. Война окончилась. Все двери открываются. Такие люди, как ты, скоро на вес золота будут.
Он остановился напротив Гая, запрятал руки глубоко в карманы галифе.
— А допустим на минуту, что слухи о Федоре Садко не просто слухи… Допустим, что он перемахнул. — И торопливо добавил: — Я не утверждаю, но допустим. Нас с тобой в этом случае еще вспомнят… Но если ты свяжешься с его женой, твоя жизнь осложнится неимоверно. Все твои перспективы полетят в тартарары!
— Это почему же?
— Не прикидывайся младенцем… Станет вопрос о выдвижении — сразу вспомнят: у него что-то там было. И все…
— Чепуха! Федор писал ей обо мне. Она ждет. Верит, что у него друзья были. Голодуха кругом. Пацан у нее.
— В таких случаях делают проще. Скинемся и пошлем почтой тысяч десять. Зачем тебе это пятно на лбу?
— На лбу можно смыть, а на душе не смоешь.
— Я не отпущу тебя — и все.
Гай снова набил трубку махоркой, пустил густой клуб дыма.
— Пойду к командиру полка. — Он встал и направился к двери.
— А ну постой! — Сирота подошел к нему, заглянул в лицо, сказал глухо и бесстрастно: — Я тебя предупредил. Ты не послушал. Ну и черт с тобой! Можешь сегодня оформлять документы.