Виктор Гай мчался в трясучем грузовике на аэродром, путано думая о себе, о Наде, о Федоре. И эти мысли сейчас занимали его так сильно, что он даже не пытался уловить смысл в приглушенных репликах летчиков и технарей, которые сидели в кузове так же плотно, как в диске патроны. И лишь когда услышал свою фамилию, переспросил:
— Что там Гай пробовал?
— Летать на этих машинах.
— На каких на этих? — не понял Виктор Гай.
— Что прилетают сегодня.
— А какие прилетают?
— Ты что, с Луны? — спросил сосед, командир первой эскадрильи. — Всю дорогу говорим про реактивные МИГи, а ты спишь.
— От сна никто не умер, — буркнул Виктор Гай. — Подумаешь, реактивные… На них летать проще, чем на ЯКе. Два-три провозных — и пошел.
— Посмотрим, — бросил кто-то загадочно. — Сегодня и посмотрим.
— Говорят, на рассвете будут.
— Как будут? — снова удивился Виктор Гай.
— Ну артист! — засмеялся сосед. — Ты хоть знаешь, зачем нас по тревоге подняли? Не знаешь? Прилетает эскадрилья реактивных. Встречу будем готовить. Как снег на голову.
— Вот это новость…
— Думаешь, зачем тебя на переучивание посылали? Будешь принимать реактивную эскадрилью. Первую в полку. Будешь переучивать всех нас.
— Вы у меня попляшете, — засмеялся Виктор Гай.
Теперь, когда он все понял, ему стало весело и легко. Значит, тревога и вправду учебная, и уже сегодня он снова увидит Надю, и самое главное — наконец он будет летать на реактивном истребителе.
Виктор Гай прикрыл глаза и почти осязаемо почувствовал, как с мелкой дрожью от силы своей могучей набирает обороты турбина, как освободившаяся от цепкой хватки тормозов машина с места рвется к горизонту, и под блестящее тело фюзеляжа, мелькая, несутся бетонные плиты полосы. И ему так захотелось скорее испытать радость полета, почувствовать на плечах тяжесть перегрузок, увидеть, как солнце падает к горизонту, а земля стремительно вращается вокруг самолета, что он рассмеялся звонко и неудержимо и, чтобы остановить этот неуместный смех, хлопнул соседа по плечу и громко крикнул:
— Это ж здорово мы полетаем, хлопцы! — И тут же подумал, что уже сегодня ему будет что рассказать и Наде, и Андрейке.
Когда грузовик качнулся на тормозах у передвижного командного пункта, Гай сразу увидел майора Сироту. И сразу понял, что затея с тревогой принадлежит только Павлу Ивановичу и никому другому.
Невысокого роста, плотный, как пенек, он твердо стоял у края бетонки, широко расставив ноги, и молча смотрел, как прибывают машины с летчиками.
Виктор Гай поздоровался.
— И это называется сбор по тревоге, — вместо приветствия проворчал Сирота, продолжая смотреть на ведущую к аэродрому дорогу. — Ни в какие ворота не влазит такой сбор. Обросли благодушием.
Гай хотел расспросить его о новых самолетах, но, услыхав «железный тембр» в голосе командира, предпочел помолчать. Пусть выговорится. Он любит поворчать, если что-то не ладится. Но стоит ему перед кем-нибудь высказаться о наболевшем, как у него меняются и тембр и настроение.
Сирота посмотрел на часы.
— Через семьдесят минут будут садиться.
— Что за пожар?
— Откуда я знаю. Позвонили из дивизии: «Встречайте в шесть тридцать эскадрилью реактивных. Ваша будет».
— Интересно.
— Еще как… Давно, видимо, планировали. И тебя переучивали с прицелом.
— Трудно даже поверить…
— Тебе что… Летать бы только. Чтоб побыстрее да повыше. А если беда какая — шишки Сироте. Был бы командиром — не так обидно. А исполняющего обязанности всегда чихвостят будь здоров!
— Зато если пойдет дело, командиром назначат. Полковник наш, говорят, уже сюда не вернется.
— Говорить просто… Пойдет дело… Оно пойдет. В какую сторону? Специалистов только переучиваем, а техника черт знает какая. Как же оно пойдет?
— Рассудку вопреки, наперекор стихии, — улыбнулся Виктор Гай.
— Иди лучше с летчиками поговори и не действуй мне на нервы, — уже более мягко сказал Сирота. — Расскажи им про новую машину. Будет кстати.
…Разговор про новую машину очень быстро перешел в обычный треп, который можно услышать на любом аэродроме в предполетные и послеполетные часы. А в шесть тридцать кто-то рванул дверь и крикнул: «Летят!»
Все тотчас высыпали на рулевую дорожку, которая параллельно взлетной полосе убегала к горизонту. Замерли, вглядываясь в бесконечную голубизну, но небо было чистым и безмолвным. Прошла минута, вторая. Рядом с Виктором Гаем шушукались капитан и какой-то техник-лейтенант. Капитан поднес к уху лейтенанта спичечный коробок и тихо спросил:
— Жужжит?
— Ничего не жужжит, — сказал лейтенант.
— А ты прислушайся.
— Ничего не жужжит…
— А мне кажется, жужжит…
— Нет, ничего не слышу.
— Вот поэтому ты и ходишь пятый год лейтенантом…
— Это почему же? — не уловил юмора лейтенант.
— «Почему да почему»… — почти серьезно продолжал капитан. — Если начальство говорит «жужжит» — значит жужжит. А ты вот ничего не хочешь слышать.
— Как же говорить «жужжит», если там ни черта не жужжит?
Все дружно засмеялись, и в этот момент Виктор Гай увидел над зеленой полоской леса маленькую черточку. Она быстро росла и приближалась.
— Вот он! — показал Виктор Гай рукой, и все повернули головы за его жестом.
Смех оборвался. Черточка на глазах становилась силуэтом самолета, который вдруг, словно им выпалили из пушки, со звенящим свистом пролетел над аэродромом.
— Вон еще идут!
И над головами промелькнула тройка таких же стремительных машин. Потом еще и еще…
Где-то в зоне эскадрилья перестроилась, и через несколько минут реактивные машины одна за другой «посыпались» на аэродром. И когда первый самолет, задрав свой беспропеллерный нос, коснулся колесами бетонки, под ним в тот же миг взорвались два сизых дымка и мгновенно растворились в горячей струе турбины. А серебристый истребитель непривычно долго бежал по полосе с непривычно поднятой передней «ногой». Но вот скорость стала гаснуть и нос плавно выровнялся, мягко опустившись на опору. Потом истребитель свернул на рулежную дорожку и стал приближаться к стоянке, а на посадку шел уже следующий.
Но летчики и техники, подобно мальчишкам, побежали навстречу первой машине. И хотя Виктор Гай не только близко видел «новенькую», но и налетал на ней необходимое количество часов, он тоже не выдержал и побежал вместе со всеми. Ему передалась общая взволнованность, и он заново пережил гордое чувство восторженности и восхищения. Словно зачарованный глядел он на машину. В ее устремленности, в совершенстве линий, в этих порывисто отброшенных назад плоскостях даже здесь, на земле, чувствовалась скорость — скорость, близкая к звуковому барьеру.
…Во время завтрака Сирота объявил:
— После обеда — полеты на новых машинах. По одному провозному. До обеда — отдыхать.
Виктор Гай неожиданно не только для других, но и для себя сразу сел в грузовик, идущий в город. «Она же ничего не знает и будет зря волноваться», — с нежностью подумал он о Наде и тут же поймал себя на мысли, что как будто оправдывается перед кем-то. «Ерунда все, — сказал он себе, — просто я хочу успокоить Надю. Она ждет, волнуется…»
Было начало десятого, когда Виктор Гай сошел с машины и в несколько прыжков взбежал по охнувшей от неожиданности деревянной лестнице. Вставляя в замочную щель плоский потертый ключ и поворачивая его, он с огорчением подумал, что, наверное, она ушла на работу и он напрасно торопился, но тут же вспомнив, что у нее сегодня выходной и они с Андрюшкой будут ему рады, обрадовался сам.
Еще из коридора он увидел спящую возле окна Надю. Не отрывая от нее взгляда, снял потихоньку сапоги и, оставшись в мягких шерстяных носках, бесшумно приблизился к ней. Сел на подоконник так, чтобы видеть ее лицо. С величайшей осторожностью набил табаком трубку, но поджигать не стал. Побоялся, что шум горящей серы разбудит ее. Надя спала, как-то по-детски смешно подперев щеку кулачком. Впервые за эти четыре года Виктор Гай внимательно рассмотрел ее лицо: мягко закругленные брови, смугло-нежные щеки, трогательно-детские губы. И к сердцу вдруг подступила нежность — чувство незнакомое и тревожное. Захотелось протянуть руку и легонько коснуться волос, уха, шеи…
Надя открыла глаза и чуть-чуть улыбнулась.
— Сон какой видела…
— Страшный?
— Уже утро? Ты давно вернулся?
— Только что, — не удержался от улыбки и он.
— А я все хотела понять, что там, — она кивнула головой в сторону окна, — и не заметила, как заснула.
— Замерзла?
— Не могла успокоиться… Боюсь войны. Жизнь уже настраиваться стала. И тут эта тревога. Что у вас?
— Я же говорил, учебная. Знаешь, какие самолеты пришли к нам?.. Что-то фантастическое. Крылья — вот так, — он резко отбросил назад прямые руки, — как у стрижа. А скорость — ураган!
— Такие, на которых ты учился в командировке?
— Чуть другие.
— Огорчен?
— Наоборот!
— Значит, устал. Глаза у тебя усталые.
— Поспать, наверное, надо.
Надя встала, подошла к нему и, улыбаясь, стала вытирать платочком уголки глаз.
— Закоптился, как сапог. Посмотри. — И показала на платочке черно-серые разводы.
— Это в машине, — тоже с улыбкой сказал Гай, подставляя лицо.
— Ты мне не подставляй свой нос, лучше снимай гимнастерку, и я тебя, как Андрюшку, отстираю.
Виктор Гай осторожно соскользнул с подоконника и одной рукой обнял Надю за плечи. Она податливо прильнула к нему и замерла, расслабленно положив на грудь руки, и он ощутил под пальцами ее волосы, такие мягкие-мягкие…
Она слегка отстранилась, торопливо сказала:
— Федора видела во сне… Говорю ему: «Перестала я ждать тебя», — а он говорит: «Жены долго не ждут…» А я ведь не перестала. И ты тоже…
Виктор Гай мгновенно отрезвел, убрал с ее плеча руку. И, уже не думая о том, как она воспримет его слова, сказал:
— Чуть не забыл, из горсовета позвонили, что тебе выделена однокомнатная квартира на Зеленой улице. В четвертом доме, сорок вторая…