Она срывает венок из мертвых листьев с его головы и бросает оба венка в пламя.
– Пойдем со мной, – говорит она, и в следующий момент тянет его прочь, прочь от костра и праздника, от поля, прямиком в лес.
Они продираются через заросли, Грейс впереди и Смерть шагом сзади, и он ощущает легкость в груди, и между шагами, когда ветер прохладен и ее голос сладостен, он забывает.
Забывает, что он Смерть, и что она пылает, и что исход у всего этого может быть только один.
– Грейс! – зовет он. – Давай помедленнее.
Он раздумывает, не пустится ли она в бега прямо сейчас, но они добираются до прогалины, и она останавливается, затаив дыхание, смотрит вверх, в черное полотнище неба, на прожилки из звезд.
И к тому моменту, как он добирается до нее, она ложится на спину, устраивается на покрытой мхом земле, чтобы смотреть на созвездия.
Смерть укладывается рядом, и мох становится хрупким и ломким под его спиной.
– Слушай, – шепчет она.
Лес столь же тих, сколь громок был праздник.
– Спасибо, – говорит он мягко.
– За что? – спрашивает Грейс.
«За танец весны, – хочет сказать он. – За вкус летнего фрукта и за тепло костра. Залитый светом звезд лес и память о той жизни, что некогда была».
Он быстро перебирает эти моменты, пытаясь удержать каждый, но они выскальзывают из пальцев.
Он чувствует, что холодеет, что дневное тепло потихоньку умирает, превращаясь в угольки в груди, и он голоден, и он устал, и это все продолжается слишком долго.
Он стягивает перчатку и позволяет ей упасть наземь, беззвучно, как осенний лист.
«Время пришло», – думает он, протягивая костяные пальцы к ее ладони.
Он хочет взять ее жизнь в руки и держать вечно, не позволить ей уйти, сохранить ее тепло.
Но увы, Смерть действует иначе.
Она поворачивает голову, ее голубые глаза сверкают во мраке.
– Я хочу спуститься в колодец, – говорит она, и слона эти настолько необычны, что он отодвигается и садится.
Он думает, что ослышался, но она продолжает:
– Говорят, что там, внизу есть место, где живые могут встретиться с мертвыми, где мертвые услышат тех, кто еще жив. Я хочу позвать мать и получить от нее ответ.
И у Смерти не хватает духа сказать, что все на самом деле обстоит иначе, что на дне колодца нет ничего, кроме холодной земли и усталых костей.
Это то, что она хочет.
Он подарил ей так много.
Он подарит ей еще одну вещь...
Грейс семь лет не приходила к колодцу.
Никто из парней не находил отваги, чтобы хотя бы вскарабкаться на холм, но голос печали громче, чем у страха, и она взошла на вершину, чтобы позвать мать обратно.
Но мать не ответила.
И теперь она стоит здесь, бок о бок со Смертью, глядя на кольцо из валунов, на дыру, что зияет подобно открытой могиле, на место, что подвешено между живым и мертвым.
– Время, – говорит Смерть.
– Я знаю, – говорит Грейс.
– Мне жаль, – говорит Смерть.
– Я знаю, – говорит Грейс.
Он наклоняется и развязывает шнурки на поношенных ботинках, и Грейс сбрасывает собственные.
– Что ты делаешь? – спрашивает он.
– Я хочу спуститься туда!
Смерть качает головой:
– Стенки слишком крутые.
– Я не боюсь упасть, – заявляет она. – Я хочу добраться до дна и прижаться губами к сырой земле, и поговорить с матерью. Ты покажешь мне, как это можно сделать?
Смерть переводит взгляд с нее на колодец, а затем садится на ограду из камней и перекидывает ноги.
Он оборачивается, протягивает руку, и она смотрит в эти большие карие глаза в последний раз.
А затем толкает его.
Она наполовину ожидает, что он уцепится за что-то или повиснет в воздухе, но ничего подобного не происходит.
Он падает.
Вниз, вниз, вниз, как все те слова, которые она выкрикивала в колодец, те самые, что возвращались искаженными, и теперь она слышит хруст костей, соприкоснувшихся с покрытой мхом стенкой, удар тела о камень.
А потом ничего.
Грейс отшатывается от колодца и Смерти, и обращается в бегство.
Ее грудь вздымается, сердце трепещет как птица, пока она мчится вниз по склону холма.
Через лес.
Вдалеке, где-то за умирающим костром, отдаленный звук ночных колоколов отмечает конец весны.
Она сделала это.
День закончился, ее время пришло и ушло, и она бежит домой, летит через высокую траву. Нога ее задевает нечто твердое и плоское, лежащее на земле.
Она падает и разбивает череп о могильный камень.
Мир перед глазами рассыпается на осколки из света.
Нечто теплое касается лица, будто рука гладит ее по лбу.
Перед ней, на расстоянии вытянутой руки лежит венок из бледных цветов, и ее пальцы плывут к нему, но колокола перестают звонить, а звезды гаснут.
Смерть – дева с синими глазами.
Дева с босыми ногами, в белом платье, испачканном алыми цветами и весенними штормами.
Дева со светлыми волосами, что выбиваются из косы, и полоской пепла на округлой щеке.
В безоблачный день просыпается она на дне колодца, разворачиваясь, точно древесный лист в апреле.
Одна рука ее покрыта гладкой кожей; другая – белая блестящая кость.
Медленно поднимается она на ноги, привычным движением одергивает платье, хотя никаких привычек не имеется у нее в памяти, как не имеется там вообще ничего.
Она задирает голову, чтобы высоко-высоко увидеть небо, и одна простая истина бьется у нее под ребрами.
Она проснулась, и это значит – она голодна.
Она голодна, и это значит – она проснулась.
Гадес просыпается на дне колодца в Ирландии после того, как долго был без сознания.
Джесси Джордж. Дорогой Смерть
Дорогой Смерть!
Ты пугаешь меня. Чтобы принять нечто такое, как ты, я потратил немало времени. Мне пришлось потрудиться, чтобы выразить в словах, на что ты способен.
Иногда тебя ожидают, в других ситуациях ты приходишь неожиданно, ты забираешь людей, когда я более всего в них нуждаюсь, и у меня накопились к тебе вопросы, на которые, я очень надеюсь, ты сможешь ответить... хотя в глубине души я знаю, что именно на это ты не способен.
На что это похоже – просыпаться в состоянии голода, который можно утолить лишь чьей-то жизнью? Я не могу осуждать тебя за то, что ты должен делать, но я нахожу, что мне сложно понять тебя. Когда ты видишь пылающую ауру, спрашиваешь ли ты судьбу? Пытался ли ты когда-либо сопротивляться? Или тот раздражающий голод, что живет внутри тебя, очень сложно вынести, и ты всегда уступаешь собственному влечению?
Ты мог бы представить, что ты позволяешь одной из жертв пожить немного дольше, но в конце дня ты не можешь явить милосердие, поскольку ты при исполнении. Рука в руке, ты ведешь их по дороге судьбы.
Это должно быть трудно, выполнить твою работу, когда ты начинаешь узнавать ту жизнь, которую тебе предстоит отнять, хотя ты исполняешь свой долг без видимых усилий. Ты наблюдаешь за ними, прежде чем приблизиться вплотную, смотришь, кто они и чем заняты. И когда ты выпиваешь их душу, видишь ли ты слайд-шоу из прожитого?
Не могу представить, что это легкая участь, хотя ты раз за разом повторяешь одно и то же действие.
Сомневаешься ли ты когда-нибудь в ситуации, когда тебе заявляют «Я не готов»? Замедляет ли это процесс? Они сопротивляются, не хотят переплетать свои пальцы с твоими, пытаются убежать от тебя, поскольку они неким образом тоже кормятся на жизни, как и ты. Их топливо – моменты прошлого, воспоминания, опыт и другие люди.
Они не хотят, чтобы их время подходило к концу, и пытаются сопротивляться.
Они возражают против финального танца со Смертью.
Ты когда-нибудь испытываешь сожаление? Оглядываешься назад с мыслью, что сделал ошибку? Что может быть, им нужно было дать немного больше, чуть больше жизни, чтобы ее прожить? Я часто размышляю, не пятнают ли подобные воспоминания твои сны. Может быть, иногда, когда ты смотришь на звезды из глубин своего колодца, они представляются тебе коллекцией тех жизней, которые ты забрал?
После того, как они пожертвовали тебе все, что имели, они все еще находят способ, чтобы светить тебе.
Ты когда-нибудь выходишь из своего логова, чтобы посмотреть на то, что случается после? Ты выбираешься из колодца и неторопливо выходишь к жилым местам. Аура пылает для тебя, и ты кормишься, пожираешь надежды, мечты и воспоминания, пожираешь жизнь.
Задерживаешься ли ты после этого где-нибудь в укромном уголке?
Я никогда не забуду тот момент, когда я получил новости, узнал о том, что ты решил нанести удар по тому, кто был так близок ко мне. Я был ошеломлен, только и мог, что упасть на землю, задыхаясь под тяжестью вопроса «почему?». Видел ли ты это? Слезы, что текли по моим щекам, и то, как мое сердце разбилось вдребезги.
Узы, что некогда существовали, начали бледнеть и исчезать.
Я хочу неким чудом вернуться в прошлое и вмешаться, встать на колени и взмолиться, просить о милосердии иным способом, каким угодно способом: возьми мою жизнь, позволь жить ей. Услышал бы ты меня? Или зов Смерти слишком громок?
Ты вдыхаешь жизнь и выдыхаешь хаос. Устанавливаешь тикающую бомбу эмоций. Любившие тех, кого ты взял, получают новости, что рвут им сердце, они ошеломлены, и пытаются осознать, как им жить теперь, когда все изменилось.
Реакции бывают разными, от криков шока до ошеломляющей печали.
Когда звонят церковные колокола, размышляешь ли ты – не начало ли это похорон того, чью жизнь ты пожрал? Не думал ты ли ты когда-нибудь посетить церемонию?
Я всегда хочу знать, приходишь ли ты на похороны тех, кого я любил, проскальзываешь меж приглашенных и стоишь в задних рядах, чтобы выразить уважение тем, кого забрал.
Даже если ты разрываешь сердца, ты неким образом все равно делаешь так, что люди встречаются. Как ты это делаешь? Осознаешь ли ты, что именно творишь? Проведшие годы в разлуке приходят к единству после того, как теряют прекрасную душу. Я не уверен, что когда-либо смогу наградить тебя титулом «герой», но твое безумие приносит не только ядовитые плоды.