астигнет, а если повезёт – увидишь старость, которая иногда страшит не меньше конца. Очередной потерянный зуб, подсевшее зрение, всё чаще ноющая рука даже не говорят, а пока лишь шепчут: «Эй, ты можешь еще потрепыхаться, но в назначенный час за тобой придут». В зеркале всё ещё отражаются крупные бицепсы и перевёрнутая трапеция торса, инкрустированная кубиками. Но они уже не радуют – бесполезны, как спортивная машина на охоте. Меня ещё никто не гонит, но конец уже виден. Первый раз я его разглядел на похоронах отца, где-то вдали, теперь я не могу прогнать из головы этот образ двери с надписью «Выход». И вообще, этот прямоугольник – никакая не дверь, а яма, куда рабочие кладбища опустят гроб. Интересно, кого выведет из себя гул ударяющейся о дерево земли на моих похоронах?
В первую ночь после освобождения я лежал рядом с заснувшей женой и размышлял о прожитом годе. «Самое сложное испытание пройдено». Я гордился собой, хоть никому и не говорил об этом. «Можно отдышаться и, немного отдохнув, вернуться к привычной жизни». Видимо, я забыл, что моя привычная жизнь – постоянная проверка на прочность. Впереди очередное сражение. Звон гонга я прослушал, а может быть, обошлось и без явно очерченного момента, когда начался раунд. Только в окружении, когда сил на сопротивление не осталось, а плен казался неминуемым, я выпил коньяка напоследок, поднял кулак вверх и принял бой.
Глава VIII. Алкогольная
– Ты даже не выпьешь?
– Такие минуты надо проживать трезвым.
– Так ножки обмыть, это же святое, братан!?
– Мне и так хорошо.
– Да, старик, ты ломаешь стереотипы.
– Отцу не обязательно пьянствовать, чтобы быть счастливым.
– Ну не знаю, когда мой родился, я был в умат. Меня заносили друзья домой! Я думал, что даже самые отъявленные трезвенники пьют по такому поводу.
– Тот, кто хочет выпить, в поводе не нуждается.
– И давно ты так?
– Полгода.
Парень, который вместе со мной тянул руку в школе будущих родителей, считая, что в животе беременной женщины уже живущий человек, а не просто плод, смотрел на меня растерянно. Не считая наших занятий, я его видел всего лишь третий раз, но в этом городе нет никого ближе него.
– И даже не хочется?
– Нет, я и так счастлив.
– Странный ты. Знаешь, я думаю, что непьющим стрёмно доверять.
– Ты про ту самую дилемму: больной или шпион?
– Так в совдепе говорили. Суть ухватывали верно, но изложили мысль топорно в духе времени. На самом деле если не пьёшь, то либо здоровье, либо какая-то тайна. Ты же не относишься к тем странным ребятам, у которых какая-нибудь мифическая непереносимость к алкоголю. Да и эта непереносимость – тот же камуфляж. Не хотят раскрывать причин, вот и придумывают себе отговорки. Нормальный мужик пьёт. Если не пьёт, значит, болеет. И это тоже нормально. Всем нам взвесили здоровья по-разному, а тот, кто может пить, но не пьёт, держит за пазухой секрет… Сечёшь? Вот и у тебя тайна какая-нибудь. И не надо мне впаривать про счастье…
– Пьяному трезвого не понять. Но я рад, что ты пришёл…
– Да ладно тебе. Твоя жена сегодня родила богатыря. Они в роддоме. Ближайшую неделю ты просто новоиспечённый папаша с шансом беззаботно погулять напоследок. Что это значит? У тебя никогда не будет такого железного алиби, когда можно алкоголизироваться без стеснений. Засади грамм триста, будет тебе счастье.
– Спасибо, конечно, за ценный совет, но обойдусь.
– Э-эх, с вами, трезвенниками, всегда так. Отдуваешься за троих, получаешь от жены за троих, и вы ещё потом все святые. Вас в пример ставят. А я не святой и никогда не пытался им казаться, как вы. Наливай, дорогой, не жалей!
Мой новый друг с важным видом показывает: тонкая струйка водки должна наполнить рюмку до краёв. Белая проливается на его слегка трясущиеся толстые пальцы, он кривится, громко ударяет донышком о стол, не запивает и не закусывает. Его мысли уже спутались. Он лезет обниматься, не понимая, почему я такой спокойный.
– Слушай, а почему ты тогда поднял руку?
– Когда, братан?
– Помнишь, на первом занятии? Нас спросили: считаете ли вы, что ваш ребёнок уже живой человек?
– А, ну ты вспомнил. Да хотелось подколоть просто.
– Кого подколоть?
– Ну как же… Ту пафосную рыжую. Да и всех мамашек. Помнишь, какие серьёзные они все там сидели, животы наглаживали. Скукотища.
– А-а-а.
– Ты ведь тоже тогда поднял руку.
– Да.
– Почему?
– Я действительно воспринимал его живущим, хоть он и не родился ещё.
– О, тебе точно бухать не надо, ты и так на нужной волне, дружище…
Скоро мой приятель накачается и уйдёт домой либо завалится на уже разложенный диван. Я буду смотреть в окно, не зная, что ищу в этом городском пейзаже. Откуда взялась эта запредельная порция решимости, которую кто-то впрыснул в мои вены? Самое главное в жизни я уже получил. Любимая женщина подарила жизнь моему сыну.
Сколько же лет я считал себя виноватым, обязанным, а свои мотивы постыдными.
Сказав алкоголю твёрдое нет, я думал, это что-то значит: одновременно и искупающее лишение, и гарантия, что ничего подобного больше не повторится.
Прав мой коллега по школе приёмных родителей: не стоит верить, что причина абсолютной мужской трезвости зарыта в каких-то достойных подражания решениях. Конечно, есть религия, проблемы со здоровьем и разные виды отклоняющейся от нормы непереносимости. Но есть четвёртая, самая интересная категория – личная, глубоко закопанная история. Избитая до полусмерти любимая женщина, потому что «бес попутал» и стыд на долгие годы за содеянное или производственная травма по пьяни, которая могла обернуться летальным исходом, но по счастливой случайности вместо трагедии стала уроком для незадачливого работяги. Или авария по пьянке, когда погибает лучший друг, а ты коришь себя, потому что дал сесть ему за руль.
Более-менее здоровые русские, не стеснённые капризами организма, если позволяет вера, пьют. Много или мало, не важно. Вам никогда ничего не скажет о собеседнике выпитая им рюмка. Но если он всегда категорически отказывается, значит, оберегает тайну, и тогда алкоголь – это не просто невинная бутылочка на столе. Это враг, которого лучше держать запертым в стекле. Через освобождённое от пробки горлышко прорывается на свободу опасность, с которой сложно совладать. Тому, кто не уверен в себе, остаётся её игнорировать, презрительно мотать головой и морщить нос от резкого запаха. С такими стоит быть гораздо внимательнее, чем с теми, кто невзначай хлопнет пару рюмок, пока его женщина отвернулась.
Долгое время я отсиживался, как отшельник в землянке. Спустя пятнадцать лет больше не вижу смысла говорить себе и алкоголю нет. Я свободен, совершенно ничем не ограничен. Лёгкая истома от предвкушения.
Элегантная, пузатая бутылка приветствует с почтением. Резким забытым движением вырываю пробку. Тёмно-янтарная жидкость, важно булькая, наполняет бокал на четверть. Поднимаю хрустальное, подмигивающее бликами совершенство, смотрю на солнце сквозь коньяк. Как же меня всегда раздражали эти причмокивающие знатоки, которые пытаются учить окружающих, как правильно пить. Им бы только погреть и посмаковать, пусть лучше эти согревальщики идут в котельную работать в отопительный сезон. Пить надо так, как утверждает душа употребляющего. Моя всегда безапелляционно говорила – пей залпом, чтобы обжигало горло. Поклонники винишка могут баловаться не спеша, а глоток коньяка, как удар кинжала, и мне плевать, что об этом думают высоколобые эстеты.
Первый лёгкий глоток развязывает мне руки и напоминает о чём-то в далёком прошлом. Хватит уже минувшим событиям преследовать меня. Я раздал все долги, принял тяжёлую ношу, хотя мог пройти мимо. Поднимая бокал в воздух, я пью за свободу. За избавление от тюрьмы, в которую загнал себя сам. Нет кандалов, их, как кислота, разъедает на моих глазах коньяк.
Я всё сделал именно так, как должен был. Это сложный путь, и он пройден. Сын ни в чём не нуждается, здоров, воспитан, уверен в себе, в меру наглый и готов ко встрече с миром лицом к лицу без вмешательства отца. Он примет любой бой, а даже если проиграет, знает, где найти силы, чтобы утереться, пойти дальше и рано или поздно отомстить за своё падение.
Я поднимаю этот тост за свободу. Глотаю горечь, потому что справился. Не отступил… Лёгкость. Я спокоен. Не надо бежать. Не надо сражаться. Не надо сопротивляться всему миру. Я поспешно наливаю ещё, хочу усилить упоение свободой. Вкус, может быть, не самый приятный, но послевкусие, приходящее с опозданием, стоит того, чтобы его ожидать годами.
Этот мир принадлежит человеку, который живёт на свежую голову, но не гнушается непродолжительное время воспринимать действительность изменённым сознанием. Исключительно трезвые пекутся о своей подноготной, она им только мешает. Больше я не буду таким.
Залязгали ключи в замке. Выхожу встречать жену. Ей даже принюхиваться не надо.
– Ты пил?
– Да, мне уже восемнадцать.
В глазах нет осуждения, разве что опасение.
– Что-то случилось?
– Нет.
– Я даже не помню, когда последний раз видела тебя пьяным.
– Пятнадцать лет назад.
– Солидно.
– Тебе налить?
– Почему нет. Только чуть-чуть.
Всё так же с подозрением смотрит на меня.
– Почему решил прервать такую длительную паузу?
– Да ты знаешь, надоело слышать этот анекдот: «Мой муж не пьет, не курит, матом не ругается» – «А он, вообще, жив?»
Хотя бы улыбнулась.
– А если серьёзнее?
– Я подумал, пора заканчивать с самобичеванием.
– Ну наконец-то. Прошлого не изменить. К тому же тебе не за что себя укорять.
– Да, вот я и решил отметить новый этап в жизни.
– За новый этап!
– Давай.
До тюрьмы я пил мало. Пару-тройку рюмок по настроению к мастерски приготовленному мясу или в хорошей компании на праздник. Вскоре после освобождения впервые за долгие годы напился по-чёрному.