[467], не больше, а тут неожиданно – огромное чувство. Кроме того, сыграл роль и мой глубокий патриотизм. Я даже мечтала: вот приедет он, у него ампутирована нога, ходит он на костылях, мы куда-нибудь с ним едем в театр, а все в фойе расступаются с уважением и шепчутся: взгляните на него, как пострадал за отечество! А посмотрите на нее – эту красавицу: принесла себя в жертву, вышла за инвалида!
После этого еще коротенькое письмо. Такого-то числа он приезжает, и ему разрешено жить не в госпитале, а у себя на квартире. Встретить Юрия на вокзале я не могла, – никто точно не знал, когда придет поезд. Но зато у него на квартире был телефон, и я с утра каждую минуту звонила туда его старшей сестре: не привезли ли? Приблизительно после обеда звоню снова – и что бы вы думали? Юрий сам у телефона! Я даже перепугалась: как несчастный добрался до трубки? Обменялись мы несколькими отрывистыми фразами, я сказала, что сейчас же еду к нему, надела строгое черное платье и помчалась.
И представьте, душечка, какое разочарование! Оказалось, у него не только не ампутирована нога, но даже обе руки целы. Сам вышел открывать дверь, а рана – продолжительностью всего на два месяца, где-то незначительная, возле лопатки. Ехала я к нему с волнением, растроганная; думала – буду утешать, сидеть ночами у изголовья, читать вслух… А Юрий, как всегда, веселый, бодрый, и ничего снаружи не заметно: перевязка где-то внутри, на спине. У меня от досады даже слезы на глазах выступили. Все мечты разбиты! А главное – как обидно за патриотизм!
Разумеется, из-за подобной пустяковой раны я за него не вышла бы. Когда он в первый же вечер заговорил о моем обещании, я даже ничего не ответила. Но через неделю, к счастью, у него поднялась температура, рана стала болеть, началось что-то вроде заражения крови… И я согласилась. За две недели до его нового отъезда на фронт, мы уже обвенчались, ну а затем…
– Елена Степановна, сирена давно ревет, – обратился к рассказчице полковник, официально исполнявший у нас должность шефа «д-ило»[468]. – Идемте наверх!
– Погодите, погодите, дайте окончить. Ну, а затем во второй раз Юрий был уже ранен серьезнее: в руку. Руку ему, правда, не отрезали, спасли, но зато ранение было очень серьезное, до сих пор в плохую погоду он его чувствует.
– А, по-моему, милая, с ампутированной рукой гораздо труднее жить, чем с ампутированной ногой, – вмешалась Полина Андреевна. – Вы напрасно думали, дорогая, что потерять ногу – самое худшее.
– Что? По-вашему, без руки хуже?
– Уверяю.
– Простите. Без руки человек может везде бывать, вести светский образ жизни. А без ноги – вы представляете все затруднения и осложнения?
– Да, но без руки ничем заниматься нельзя. А без ноги – отчего же? Рука вообще гораздо ценнее.
– А, по-моему, наоборот: нога.
– Душечка, не спорьте. Рука.
– Милочка, поверьте: нога. Генерал, как по-вашему? Стойте, стойте, куда ушли все? Никого нет? Господи, даже поговорить не дадут! Полковник, что с вами? Уже запираете? Безобразие какое! Ну и люди пошли!
«Возрождение», Париж, 5 января 1940, № 4217, с. 7.
Гаданья
Вот и наше Крещенье. Пора жестоких морозов, чудесных гаданий при помощи снега, курицы, счетного зерна, ярого воска, башмачка…
А на календаре 19-е января, и кругом обыкновенная будничная жизнь. Обидно.
Из-за различия стилей мы в области гаданий так же сбиты с толку, как и во всем остальном. Традиции настолько расшатаны, что одни гадают под Рождество, другие под Новый Год, третьи под Крещенье, и все – по разным стилям. Потому-то обычно выходит, что гадания не приводят ни к чему.
Помню, например, в прошлом году Елена Ивановна хотела узнать: выйдет ли она замуж. В помещичьей или деревенской России получить ответ на такой вопрос было совсем просто. Девица шла на ночь в пустую нетопленную баню, ставила столик, на столик зеркало, около зеркала – две горящие свечи, садилась спиной к двери и внимательно смотрела в зеркало: не покажется ли сзади, на пороге двери, жених.
Если после некоторого напряженного ожидания в зеркале можно было увидеть, что дверь в баню действительно открывается, и на пороге появляется знакомый или незнакомый мужчина, дело выяснялось начисто: свадьба обязательно будет. Девица со страха падала в обморок; родные после долгих поисков находили ее поздно ночью лежащей без движения на полу бани, испуганно несли домой, отпаивали горячим чаем с малиной, растирали козьим салом, прикладывали к спине горчичники, вызывали из уездного города доктора.
А месяца через два, через три, девушка совсем поправлялась и тут же, немедленно, выходила замуж: или за доктора, или за соседа помещика, который приезжал выразить семье соболезнование по поводу горячки у дочери.
В общем, гаданья в России имели прочную базу. Их не производили так себе, здорово живешь. Соблюдали точно и дни, и обычаи.
А как организовать гаданье в парижской бане? Да еще в полночь?
И что выйдет в бане по новому стилю?
Естественно, что Елена Ивановна ничего не добилась. Развернула у себя на кухне резиновый тэб[469], поставила зеркало, свечи… Сидела до трех часов ночи, пялила на зеркало глаза. А тот, кого она втайне имела в виду в смысле замужества, – Евгений Владимирович – воспользовался случаем, что гаданье не правильно, и неожиданно женился на Марии Андреевне, только что выигравшей в национальную лотерею две с половиной тысячи франков.
Точно так же невозможно поддерживать нам традиции и по гаданью со снегом, с башмачком, со слушаньем возле дверей. Снега, обычно, в Париже нет, можно колоть только искусственный лед. А как колоть лед? И притом – искусственный? Башмачки тоже теперь не ко времени. Цена такая безумная, что жаль бросать за ворота, даже изношенные. Кроме того, консьержка заметит, пойдут объяснения. Что же касается подслушиванья у чужой двери, то это – особенно для иностранца сейчас – совершенно бестактно.
Вот и получается: бродим мы в потемках все эти эмигрантские годы и совершенно не ориентированы относительно будущего. Как хотелось бы, в самом деле, если не собственным чутьем, то хотя бы чутьем курицы, предугадать, что нас ожидает в ближаайшее время. А между тем впереди – полная неизвестность. Сплошной мрак.
А особенно жаль молодежь. Живет она по-западному, говорит и думает по-иностранному. А гадает все же по-русски.
И такая неразбериха получается.
Под Новый Год по новому стилю присутствовал я при подобной профанации священных русских обычаев. Собрались Марианна, Юкки, Надя, еще кое-кто, и стали жечь на металлическом подносе газету, чтобы по тени на стене определить, что сулит им судьба.
– Господа, – с дрожью в голосе сказал я. – для этого ведь нужен воск, а не газетная бумага.
– Все одно, – весело ответила Юкки. – И воск, и бумага одинаково тенеют на стенке.
– По крайней мере, возьмите, господа, русскую газету, а не иностранную, – продолжал протестовать я.
– А мы русских журналей не читаем.
И вот началось.
Марианна скомкала лист с отпечатанными на нем портретами, снимками, последними военными известиями, сожгла все и поднесла поднос к стене.
– Шамо[470] вышло! – воскликнула Юкки.
– Нет, не шамо, а скаловая гора, – заметила Надя. – А под гором человек седает в лисичьей шубе.
– Нет, это не танк, – заметила сама Марианна. – А сбоку пушка.
– Нет, не пушка, а собак. Он хочет тебя искусить.
– Ну что ты говоришь! Какая собака!
– А я тебе русский язык говорю.
Затем стала гадать Надя. Сожгла передовую статью, канадских близнецов, донесение с финляндского фронта, речь Чиано[471] и подняла поднос.
– Опять маленькая скалка, как будто, – сказала она. – А на скалке две фигюр.
– Это ты и он.
– Кто он?
– А тот самый знакомый, который сейчас на шомаже: беззаботный.
– Па де[472] благ!
– Никакой благ. Вы разговариваете и даете друг другу клевету в вечной любови.
– Какие глупости!
Страшное извращение русского обычая продолжалось. Выходили фальшивые, совершенно исковерканные пароходы, деревья, горы, пустыни, дромадеры, утки, кошки. Все это комментировалось, дополнялось догадками. А я стоял в стороне и горько улыбался.
– Гадать по газетной бумаге! Вносить в свое будущее все мировые противоречия, гримасы культуры, ужас событий! Бедная, бедная русская молодежь. Не узнать ей своего будущего при таком искажении настоящего и забвении прошлого…
«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 19 января 1940, № 4219, с. 5.
Зима на Ривьере
О, благодатный юг! Наконец-то удалось мне поиграть в снежки!
Сколько лет жил в Париже и никогда не брал снега в руки. А приехал сюда, в Кот-д-Азюр и вволю наслаждаюсь здоровым зимним спортом.
Покоробившиеся от мороза башмаки загнулись вверх на концах и отлично заменяют лыжи; широкая лопата для навоза, если на нее сесть, а ручку выставить вперед, прекрасно исполняет роль салазок. И воздух такой чудесный, морозный. И ветер такой славный, ледяной. Снег лежит кругом, на долинах, на холмах, на горах; сосны согнулись под его тяжестью; мимозы опустили некоторые ветви до земли, некоторые же просто обломали, чтобы лучше было наблюдать интересный пейзаж, и если бы со стороны моря показались на горизонте ледоколы, картина Божьего благословения была бы совсем полной.
Недаром я давно стремился сюда.
Помню, сидя в Париже и читая на досуге в газетах последние страницы, я искренне изумлялся, встречая, например, такие объявления: «В Ницце сдается квартира теплая, сухая, с окнами на юг». Ха-ха! Кому нужны в Ницце окна на