Недели через две Иван Николаевич пригласил всю нашу компанию к себе для просмотра фильма.
Собрались мы к вечернему чаю. Иван Николаевич с удовлетворением сообщил, что фильм очень удачный. Замечательно фотогеничной оказалась, по его словам, Анна Васильевна. Вера Петровна тоже вышла недурно. Генерал немного хуже, но в общем неплохо. А лучше всех был я. И движения естественные, и сходство поразительное.
После чая укрепил Иван Николаевич на стене небольшой экран, наладил проекционный фонарь, пустил его в ход, потушил электричество. Сеанс начался.
Передо мной открылась знакомая лужайка в лесу. Скамейка, огромный дуб, деревья, между которыми вдали во мгле виднелся монмартский холм с Сакре-Кер на вершине. И вот, слегка ковыляя, на поляну вышла Вера Петровна. Стараясь придать себе вид разочарованной и непонятой женщины, она склонила на бок голову и загадочно приподняла брови, от чего все морщины лица сразу полезли на лоб и расположились там сомкнутым строем. Вера Петровна села на скамейку, небрежно погладила ногу и театральным жестом, выворачивая руку наружу, стала делать знаки, не то приглашая кого-то, не то прося удалиться. И тут появилась Анна Васильевна. Элегантно направляясь к скамейке, прикрывая рукой второй подбородок и раскачиваясь во все стороны, она старалась придать своей походке воздушный характер. Прикасаясь ногами к земле, она тотчас же отдергивала их, будто боясь тяжких ожогов. За нею же торжественно двигался Анатолий Сергеевич, выкатив грудь колесом, высоко подняв голову и орлиным взглядом окидывая поляну, точно плац, на котором ему сейчас предстоит принимать парад.
В общем все было очень занятно и мило. И оживленные милые беседы возле скамейки, и идиллическое собирание цветов, и карабканье генерала на пень, и пикник на траве… Все были очень похожи, в особенности к концу фильма, когда дамы стали держаться естественно. Но что меня привело в содрогание и испортило настроение, это – мое появление. Какой ничтожный старикашка! Сутуловатый, неповоротливый. Бродил этот тип по поляне с таким трудом, будто шел по трясине, как-то нелепо передвигал ноги, неуклюже поворачивал голову, показывая аппарату то свое лицо, похожее на аккордеон, то темя, похожее на колено, обросшее кругом волосами. Увы! Это – я. Но неужели похож? Какое свинство!
После сеанса мы быстро разошлись. Сначала ушла с мужем Анна Васильевна. Прощаясь с Верой Петровной, она сказала:
– Дорогая моя, я бы на вашем месте все-таки упросила Ивана Николаевича подарить вам этот фильм. Хотя вы и не соглашаетесь со мной, но уверяю: вы замечательно фотогеничны. Не то, что я, которую даже трудно узнать!
Вера Петровна посидела еще минут десять. Выразила удивление по адресу Анны Васильевны, которая вышла на фильме прекрасно, а между тем недовольна. Поговорила о том, что сама никогда не выходит хорошо на фотографии благодаря большой подвижности своего лица…
А когда она ушла, мы с Иваном Николаевичем поговорили о ней, о ее излишней требовательности к кинематографу… А затем я, глядя в упор на своего собеседника, строго спросил:
– Дорогой мой… Скажите правду: действительно я хорошо вышел?
– Да, превосходно! – восторженно ответил он.
Я вздохнул. Задумался. И произнес:
– Черт возьми! Значит, действительно трудно человеку познать самого себя. Даже свой внешний вид с разных сторон!
«Россия», Нью-Йорк, 24 июня 1949, № 4158, с. 2, 4.
Нашествие каникул
Настало лето. И вот наша Европа, как обычно бывает каждый год, приняла вид всеобщего лагеря добровольцев Ди-Пи.
Живущие оседло в городах лихорадочно вдруг срываются с места и несутся в деревни; живущие в деревнях, наоборот, мчатся в города. Приморские обитатели покидают свой пляж, бегут в горы, карабкаются на ледники; горные жители бросают свои снега, эдельвейсы, альпийские луга, скатываются с высот, кидаются к пляжам и растягиваются там животом вверх или вниз на горячем песке.
И все это великое переселение народов, в котором принимают участие у нас и англичане, и французы, и итальянцы, и бельгийцы, и немцы, и испанцы, словом – весь мир, происходит не от того, что откуда-то на Европу надвинулись гунны, китайцы или большевики, а потому, что по неумолимому закону социального обеспечения для каждого трудящегося пришло время отдыха.
И хочет человек или не хочет, но он обязательно должен отдохнуть.
Начало каникул в горных районах Европы определяется следующим образом. Если в каком-нибудь глухом альпийском городке, по улицам которого обычно бродят строгие монахини, чопорные старушки и одетые в черные сюртуки муниципальные советники, появляется вдруг какой-нибудь дрожащий от холода полуголый человек изможденного вида, со взъерошенными волосами, с кандалами на теле из ремней и веревок, к которым прикреплены грохочущие мешки, палки, жестянки, кирки и топорики – это значит, что первая ласточка уже налицо. Что сезон отдыха начался.
Вслед за одним таким голым субъектом через некоторое время под проливным дождем появляется другой, третий. После этого вваливаются в город целые толпы. И уныло бродя по улицам, гремя гвоздями башмаков, стуча о гулкие каменные плиты альпенштоками и приводя в неистовство всех местных собак, они мрачно заглядывают в окна, в двери домов, умоляют испуганных старушек сдать им свободные комнаты. И, наконец, не найдя ничего, провожаемые безжалостным собачим лаем, с отчаяния начинают немедленное восхождение на ближайшие пики.
Тяжка участь этих несчастных добровольных Ди-Пи, избравших для отдыха общение с суровой природой. Что они делают там, наверху, среди туч, местные жители обычно не знают. Только иногда скатывающиеся сверху камни свидетельствуют о том, что эти люди еще живы и достаточно здоровы, чтобы отдыхать и приводить камни в движение. А отдых этот, между тем, требует немалого напряжения сил. Весь запас энергии, накопленный во время занятий в канцелярии, на заводе или в учебном заведении, необходимо мобилизовать, чтобы осуществить отдых в полном смысле этого слова. Для подъема на одну скалу нужно накинуть на нее веревку; для подъема на другую – вбить особые гвозди. Одну гору нужно перевалить, другую обойти по обрыву, третью взять в лоб, четвертую одолеть спиральным движением.
Так до октября месяца бродят по скалам различные группы горных Ди-Пи, состоящих обычно из трудовой молодежи. Возвращаются все они по домам отдохнувшие, счастливые, радостные. В глазах горит надежда на то, что зимой наберутся они снова достаточных сил, чтобы в будущем году продолжить свои восхождения.
И рады они почему? Только потому, что провели отпуск в такой деятельности вполне добровольно. Не то было бы, если бы взбираться на пики и вбивать гвозди в скалы им приказало начальство. Какое жалование надо было бы потребовать за такую каторжную эксплуатацию человеческого труда? Какой забастовкой следовало бы ответить, если бы жадный предприниматель забивания гвоздей в Альпы не выполнил всех своих обязательств по страхованию жизни от грозящих опасностей, по премиям, по прибавкам на дорогвизну?
Второй тип добровольных каникулярных Ди-Пи это – беженцы, стремящиеся не к горам, а, наоборот, к берегам моря. В эту категорию входит не только молодежь, но уже и люди более солидного возраста.
Их первое появление на пляжах ознаменовывается обычно тем, что в бурном море, под легким градом, начинает купаться какой-то незнакомец, весь посиневший от холода, с глазами на выкате. Местные жители, спокойно ожидающие для купания хорошей погоды, сразу понимают, в чем дело. Купальщик этот безусловно недавно служит в своем предприятии. Получил он отпуск всего на двенадцать дней. А при двенадцати днях можно ли разбирать, хорошая вокруг погода или дурная? Нужно обязательно все двенадцать дней и купаться, и лежать на пляже, и спешно загорать, несмотря ни на что.
А после первых таких ласточек появляются к жаркому периоду уже целые стаи. Постепенно все пляжи усеиваются фигурами полуголых Ди-Пи, лежащих на песке с таким видом, будто им бежать больше некуда и будто гибель все равно неизбежна. Время от времени, лениво поднимаясь с песка, они входят в воду, окунаются там, идут обратно к своему месту, и снова вытягиваются, чтобы скорее загореть. Максимальный загар для мучеников этой категории является главной задачей летнего отдыха. В жертву загара приносится все: и учащенно бьющееся порочное сердце, и пережаренная расширенная печень, и даже небольшой головной мозг, слегка вскипающий под лучами палящего солнца.
Но получить желанный загар к определенному сроку – задача не всегда легкая. Это явление нужно форсировать. И тут начинаются раздирающие сцены борьбы с пузырями, с волдырями на спине, на руках, сдирание кожи с носа, превращенного солнцем в слоеный пирожок.
Несмотря на притирания, кремы, жиры, фигуры этих отдыхающих заставляют сжиматься всякое доброе постороннее сердце. Как затруднены их движения, когда возвращаются они одетыми в отель, прикрывая одеждой воспаленное тело, смахивая с лица на ходу лепестки облупившейся кожи! А как вскрикивают, когда к их спине или к плечу кто-нибудь прикоснется дружеской нежной рукой! А с каким страшным видом некоторые из них останавливаются возле заборов и яростно чешут об них спины, забыв обо всем своем воспитании!
И что сказали бы они все, если бы загар нужно было получить не добровольно, а по распоряжению начальства? Какая прибавка к жалованью была бы потребована? С какой мощью вступились бы за эти несчастные жертвы административного самодурства рабочие синдикаты, общественное мнение, даже парламенты!
И, вот, наконец, последняя категория добровольных каникулярных Ди-Пи, самая тихая, самая скромная из всех, состоящая обычно из людей пожилых. Живут все они дома мелкобуржуазной размеренной жизнью. Все у них налажено, пригнано, как в часовом механизме. Для благословенного ночного отдыха есть чарующая мягкая постель; для строгого ритуала еды – просторный стол со скатертью или с клеенкой. На кухне и в ванной бьет священный источник водопровода… Но приходит лето, ударяет яростное солнце своими лучами по головам этих тихих существ – и срываются они, вдруг, со своего насиженного и пересиженного места, кидаются на вокзал, становятся на всю ночь в очередь перед кассой, и, сжимая в дрожащих руках добытые наконец билеты, бросаются на приступ к вагонам…