«Россия», рубрика «Маленькие рассказы», Нью-Йорк, 30 октября 1951, № 4739, с. 2.
Перевоплощенцы
Просто беда. Все чаще и чаще встречаются среди нас, особенно среди дам, эти лукаво-мудрствующие, отпадающие от православия русские люди: евангелисты, баптисты, мормоны. А очень часто, среди «высокообразованных», окончивших гимназии или институт благородных девиц, – теософы и антропософы.
К несчастью, наши церковные руководители, по приказанию начальства стоящие на страже того, чтобы представители чужой юрисдикции не ворвались в пределы их приходов, не имеют свободного времени заниматься отражением других врагов. Отбиваться одновременно и от юрисдиктов и от теософов у них не хватает энергии.
И вот пользуясь этим, в нашей среде в огромном количестве стали шнырять какие-то почтенные учителя, проповедники, руководители, получающие вдохновение свыше, главным образом из Америки. Подкрепляют они свою проповедь ссылками на древнюю духовную пищу и посылками с пищей материальной, уже современной. И имеют успех особенно среди людей солидного возраста.
На молодежь-то, конечно, тоже производится натиск, но молодежь наша, к счастью, неуязвима для такой пропаганды: большей частью она не меняет своего религиозного мировоззрения, так как менять ей собственно нечего.
Раньше – сколько я знал милых почтенных дам, умилявших меня своим православным смирением духа, своей тихой бесхитростной религиозностью.
А теперь встречаешь их и не узнаешь.
Вид – гордый, в глазах – этакая тайна, а на языке такие слова, что страшно и за сотворение мира, и за Бога Отца и за Духа Святого.
Например, одна дама, недавно ставшая евангелисткой, с радостью говорила мне:
– Вы не представляете, как возвышенно чувствую я себя в последнее время. Наконец-то я нашла свою разумную критическую личность! Что хочу, то толкую. Что хочу, то критикую. Сама себе сейчас и митрополит, и священник, и дьякон. А кроме того, я стала врачом без всякого медицинского факультета. Приведем мы в свой молитвенный дом кого-нибудь с запущенной язвой желудка, или с тяжелой формой ревматизма, и начинаем над ним петь. Поем мы, поем, еще поем, и вот, наконец, представьте… Больной сам поднимется, да как оглянется… И к выходу! Всякая язва исчезла.
Приблизительно в таком же радостном возбуждении высказываются о своем духовном преображении и всякие прочие новообращенные: анабаптистки, мормонки. Одни утверждают, что у них буквально спала пелена с глаз. Была ужасная, густая, махровая; а теперь – ни следа, все в мире для них ясно, определенно; не нужно сомневаться в догматах, так как догматов вообще не должно быть. А другие заявляют, что вот сколько лет жили они на земле и до сих пор хорошенько не знали, что такое настоящий экстаз.
Но все-таки из всех перечисленных дам, самые заядлые это – теософки и антропософки. Мормонки помормонят, помормонят и устают.
Анабаптистки поговорят, поговорят, окрестятся во второй раз, а дальше не знают, что с собой делать.
Что же касается теософок, то они обычно страшно упрямы. Как только им придет в голову, что они научно вполне подготовлены к истинному толкованию мира, их с этой скромной позиции никак не собьешь.
– Подумайте, дорогой мой, – говорила мне одна из таких дам, – наша Церковь говорит: «любите друг друга» – и не приводит никаких доказательств. А почему любить? Для чего? С какой стати? Я-то не против любви, наоборот; сама за любовь. Но ты мне объясни, растолкуй, приведи серьезные доводы вместо ссылок на авторитеты. Между тем, теософия как раз все это показывает на основании точных достижений науки. Любовь – это радиоволны. Один любящий – радиостанция, другой любящий – радиоаппарат. Волны бегут во все стороны на научном основании по воздуху, бегут и натыкаются на вторую любящую особу. Эта вторая особа, радиоаппарат, обычно настроена так, как и отправительная станция: аппарат мечтает о станции, станция об аппарате… И в результате в душе – музыка: или балалайка, если партнеры достаточно примитивны. Вы видите. Все объясняется до мельчайших деталей! Не напрасно же существовал профессор Эйнштейн! А еще можно сделать и другой опыт, о котором я прочла у одного нашего автора. Поставьте рядом несколько шаров и стукните палкой по крайнему шару. Последний шар с другой стороны моментально отскочит. Почему? Потому, что между шарами, как и между всеми предметами в мире есть своя солидарность: вы бьете палкой одного, а другой с негодованием отскакивает. На этом и построена с научной точки зрения симпатия между людьми. А Церковь разве что-нибудь объясняет? Верьте – и кончено. Между тем были же такие величайшие мыслители, как Пифагор. К ним тоже надо прислушиваться! Это вам не наши деревенские священники, умеющие разговаривать только с простыми мужиками!
Много еще научных толкований, душевных явлений приводила мне эта моя собеседница, широко раскрывая мне глаза на тайны бытия. Но не менее глубокие мысли услышал я после нее от другой теософки, изучившей специально вопрос о перевоплощении.
– Вы меня простите, – деликатно говорила она, – но я со своей утонченной натурой уже переросла христианство. Я совершенно не согласна с христианским загробным возмездием. Подумайте: дано человеку на земле всего каких-то семьдесят лет жизни, и вот изволь за такой короткий срок пройти и цикл падения, и цикл очищения! А если какой-нибудь широкой натуре нужно девяносто лет грешить, шестьдесят очищаться и прожить не менее ста пятидесяти лет? Что тогда? Идти в ад? И навсегда? На целую вечность? Разве это справедливо? А теософия как раз спасает нас от подобной жестокости. Не успел ты достигнуть совершенства в первой жизни? Живи во второй! Не успел во второй? Перевоплощайся в третьей! Лично я, насколько мне помнится, в первый раз родилась при Навуходоносоре. Затем – при Александре Македонском… При Нероне. При Карле Лысом. В эпоху Великой Французской революции… И теперь, как предсказывает мой руководитель, для полного совершенства мне придется в последний раз родиться приблизительно в 2700 году. Ну что ж, поживу. А вот, счастливая София Ивановна, вы ее знаете? Она уже совершенно очистилась и живет сейчас в последний раз, чтобы окончательно раствориться в высшем мировом духе. И как это вышло неожиданно! Говорит она своему учителю: «Скажите, пожалуйста: это плохо или хорошо, что мне совсем не хочется помогать ближним?» А он радостно смотрит на нее и спрашивает: «Совсем не хочется?» «Совсем». «Даже противно?» «Даже противно». «Ну, в таком случае поздравляю: вы достигли последней ступени. Помогать ближним хочется только тем, которые должны совершенствоваться; если же у вас нет такого желанья, значит вы всю помощь людям оказали раньше – начиная с глубокой древности и кончая Людовиком Четырнадцатым. Радуйтесь, сестра: вы живете в последний раз!»
После всех этих бесед отправился я, взволнованный, к нашему милому безропотному священнику отцу Лаврентию, чтобы передать ему свои впечатления. Отец Лаврентий сидел за столом и что-то писал.
– Вы заняты, батюшка?
– Да, извините… Приехавший сюда священник чужой юрисдикции хочет служить литургию вместе со мной… А разве это возможно? Мне нужно немедленно запросить Париж…
– Так-так. А вы знаете, отец Лаврентий: наша теософка Софья Ивановна Кукушкина, оказывается, окончила на земле цикл своих перевоплощений и собирается теперь раствориться в нирване.
– Да что вы?
– Уверяю. Из самого достоверного источника слышал.
– Вот обида. – Отец Лаврентий окончил письмо, задумчиво вложил бумагу в конверт. – Такая почтенная дама… Ну, что ж, ничего не поделаешь! Пусть растворяется.
Он вздохнул, надписал на своем письме «срочно». И вышел вместе со мной.
«Россия», Нью-Йорк, 16 октября 1951, № 4730, с. 3.
Горе кондуктора Антипова
В нашей русской колонии Петр Никанорович Антипов появился четыре года тому назад.
Приехал он сюда из захолустного департамента, где долгое время служил на ферме у французов в качестве сельскохозяйственного рабочего. Так как в России он был скромным кондуктором на Юго-западных железных дорогах, то французского языка раньше, конечно, не знал; кое-как стал знакомиться с ним теперь, а на ферме и вокруг нее на большом расстоянии ни одного русского не было. Страдал Петр Никанорович от этого одиночества, страдал и, наконец, скопив денег, решил перебраться к нам в город. Естественно хотелось ему поговорить по-русски со своими соотечественниками и вспомнить с ними доброе старое время: как служил он на железной дороге, как сопровождал сначала товарные поезда, а затем, за выдающиеся способности, был назначен кондуктором пассажирского поезда Киев-Одесса.
И действительно, было немало замечательных случаев, о которых хорошо было бы вспомнить в дружеской русской компании: однажды отбил он, Антипов, нападение грабителей на почтовый вагон еще задолго до революции; в другой раз – пришлось ему в купе второго класса оказывать неожиданную помощь внезапной роженице, принимать у нее младенца…
Много такого чрезвычайно любопытного было у Петра Никаноровича, помимо событий из гражданской войны…
И вот начались у нас его нравственные страдания..
Сначала, когда было еще мало знакомых, ходил Петр Никанорович в скромный русский ресторан выпить бокал пива. Так как был он человеком симпатичным, скромным, то многие посетители с ним охотно знакомились; тем более, что нередко за некоторых он платил сам.
Но проходили дни, недели, месяцы. Петр Никанорович терпеливо ждал благоприятного случая, чтобы поведать кому-нибудь происшествие с почтовым вагоном и с роженицей второго класса. Но такого случая как-то все не представлялось.
Начнет, бывало, Антипов:
– Между прочим, знаете, когда служил я на Юго-западных железных дорогах…
А собеседник махнет только рукой, приглашая к вниманию, и продолжает:
– А в мае месяце в районе реки Лиски мы начисто расколотили красных. С одной стороны, отряд генерала Фицхелаурова