И так далее, и так далее. Вплоть до тех скромных беженцев, которые ради рюмки водки совершили во Франции внутренние займы у всех, у кого можно, и которым до зарезу нужно было найти новый неиспользованный денежный рынок.
И что же? Случилась парадоксальная вещь. Обычно, во всех народах и странах – дураков всегда больше, чем умных. А у нас, в эмиграции, наоборот: лиц, поверивших большевикам, оказалось только несколько тысяч, в то время как сотни тысяч проявили полную ясность ума!
К нашему счастью и к чести, советские победы в последнюю войну только небольшому количеству эмигрантов ударили в голову и расшибли мозги. Огромное же большинство, не бывшее никогда ни послами, ни нобелевскими лауреатами, ни митрополитами, ни адмиралами, не поддалось на советскую удочку. И сразу сообразило, что открытые церкви – западня, офицерские погоны – бутафория, а новая советская конституция – сколок со старой буржуазной проституции…
Догорели огни, облетели цветы. Миновал величавый Нюрнбергский процесс – высшее достижение цивилизации. Альянс между духом законов Монтескье[551] и юриспруденцией прокурора Руденко[552] – постепенно распался. Благоговение Запада перед советскими концентрационными лагерями сменилось негодованием. Небывалый восторг перед продвижением советской армии в Центральную Европу перешел в небывалый испуг.
И вот для новоиспеченных советских патриотов наступили печальные дни.
Прежде они помогали чекистам и французским властям ловить во Франции советских беглецов и насильственно водворять в СССР. А теперь, с переменою курса, их самих ловят и их самих высылают на родину.
Быть советским патриотом сейчас стало скучно, опасно и неприятно. Никакого именинного настроения: и Антон скомпрометирован, и Онуфрий исчез.
И вот, потекли испуганные советские паспортисты обратно в советское консульство, где когда-то горели огни вдохновения и цвели цветы красноречия. Стали обращаться лично или заочно, в письмах, с вопросом: как освободиться от чести быть возродившимся гражданином СССР и стать снова разложившимся апатридом? Ведь официального выхода из советского подданства французские власти обязательно требуют в тех случаях, когда оказывают русским беженцам помощь…
И тут-то и оказалась та трудность, которую русская мудрость характеризует: «Коготок увяз, всей птичке пропасть».
Советское правительство согласно освободить каждого желающего от советского подданства, но каждый желающий должен предварительно заполнить анкету. А анкета такая, что ответить на нее без предательства своих близких в Советской России никак невозможно.
Вот этот текст, который я воспроизвожу в точности:
о выходе из гражданства СССР.
Фамилия. – Имя и отчество. – Год, число, месяц и место рождения. Национальность. – Социальное положение. – Образование. – Профессия (основная). – Чем занимаетесь, в качестве кого и где работаете, на какие средства живете. – Состояли ли под судом и следствием, когда, где и за что. – Служили ли в армиях и войсках, когда и в каких. – Были ли в СССР (или России), где именно, когда, при каких обстоятельствах и по какому документу выехали. Ваш последний адрес в СССР (или России). – Имеется ли у Вас лично или у ваших близких родственников какое-либо имущество, денежные вклады и проч. в СССР и за границей, какое и где именно (указать точно). – Причины выхода из гражданства СССР. – Кто из ваших родственников проживает в СССР (указать родство, фамилию, имя, отчество, время и место рождения, гражданство, занятие и точный адрес). – Кто из ваших родственников проживает заграницей (указать родство, фамилию, имя, отчество, время и место рождения, гражданство, занятие и точный адрес).
Сообщая о себе вышеуказанные сведения, прошу Президиум Верховного Совета СССР разрешить мне выход из гражданства Союза Советских Социалистических Республик.
Прилагаются следующие документы…
Подпись заявителя.
Адрес заявителя».
Можно представить, в каком положении оказывается несчастный советский патриот, желающий заполнить анкету! На все и за все тут нужно ответить: и за службу в войсках и армиях, и когда, и где (в 19 году, на Кубани). И за выезд из России, когда и при каких обстоятельствах (переполз через границу темной ночью), и адреса дать всех своих родственников как в СССР, так и заграницей; и вклады указать, и имущество, причем очень точно…
Сидит бедный патриот, грызет ручку, чешет лоб, ерошит волосы… И не знает, какими подходящими словами благодарить тех возглавителей эмигрантской общественности, которые подали ему пример вдохновения в медовый месяц советской амнистии.
«Россия», Нью-Йорк, 21 февраля 1952, № 4812, с. 2-3.
Из послания к коринфянам
Великое торжество: День Христа Победителя. День Христа Утешителя.
Уничтожается жало у смерти. Отнимается победа у ада. Родные души сближаются, преодолев печаль расстояния в пространстве, горе расстояния во времени.
И в общей любви прошедшее претворяется в настоящее, настоящее становится вечностью.
Помню я:
Мерцают звезды свечей вокруг храма. Мерцает вера в глазах при всеобщем священном молчании в ожидании благостной вести. Сверкают под небом кресты, светятся у святых ликов ризы.
И раздается, наконец, победная песнь.
– Ты здесь со мной, дорогой друг. Какая радость! Ничто не разлучит нас: проходит прошлое и настоящее счастье, но будущее озарено вечным сиянием.
Ведь, если нет воскресения мертвых, то и Христос не воскрес. Но мы знаем: воскрес Бог наш.
– Христос Воскресе!
И еще помню:
Ты где-то там. В далекой земле. Между нами вода и суша. И неприступные горы, и леса, и города, и поля, и несчетные волны морей. В радостных строках послал я тебе заранее этот наш христианский привет, в ожидании ответа: «Воистину!»
Шли мои строки к тебе, пробираясь по железным путям, на кораблях, через поля, леса, по морским волнам. Но настала пасхальная ночь – и для чего все эти пути, когда в душах наших одновременно звучит торжествующая общая песнь?
Когда вне океанов, вне гор, вне близких и далеких земель.
– Христос воскресает воистину.
И еще помню:
Бережно донес я трепещущую свою свечу через весь город до тебя, друг мой, когда в последние часы ты боролся за жизнь. Без Христа было страшно. Три последних дня не было Его ни на земле, ни на небе: осиротели небо с землей, когда сошел Он в ад побеждать смерть.
Но пришел я к тебе с благостным известием о Нем; приблизил свечу, видевшую радость других верующих, слышавшую победное песнопение.
И вспыхнули последней радостью твои глаза.
– Христос Воскресе! – услышали они.
И, засияв последнею надеждой, ответили:
– Воистину!
И стою я теперь над плитой с начертанным дорогим именем. Кругом – кресты. Всюду обращение к нему: «Да будет Воля Твоя», «Блаженны…», «И радости нашей никто не отнимет у вас…»
Шелестит листва склоненных деревьев. Благоухают цветы. По дорожкам среди мраморных лож бродят молчаливые тени. Внизу распростерлось бескрайнее море в огненных осколках отражая горящее солнце. У берега дышит жизнью прильнувший к земле город. Там наши, живые, шумят в веселии праздника. Неумолчны речи за трапезой; радуется плоть, приглашенная на чужое торжество о вечной нетленности; звучат торопливые голоса, пытаясь досказать на земле все перед вечным молчанием; цветут глаза в оправе счастливой улыбки. Суетится беспечная молодость, не вспоминая о западне смерти; в осторожных движениях заканчивает земное странствие старость.
А тут, среди них, беззвучно ожидающих свершения обетованного, хорошо и радостно мне. В руках моих – свеча с дрожащим огнем и Послание Апостола. И читаю я вечные строки:
… Сеется в тлении, восстает в нетлении; сеется в уничижении, восстает в славе; сеется тело душевное, восстает тело духовное… И как мы носили образ перстного, будем носить и образ небесного… Не все мы умрем, но все изменимся. Вдруг, во мгновение ока, при последней трубе, мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся. Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление и смертному сему – облечься в бессмертие. Тогда сбудется слово написанное: «… поглощена смерть победою. Смерть, где твое жало? Ад – где твоя победа?»
– Ты слышишь эти слова, друг мой? Ты помнишь?
– Христос Воскресе!
«Россия», Нью-Йорк, 19 апреля 1952, № 4856, с. 3.
Встреча
Это было очень трогательно. Их познакомили случайно: во время чая посадили рядом за столом.
Один – худенький полковник, живой, словоохотливый, возраста – слегка за семьдесят. Другой – журналист, бывший студент-технолог, чуть-чуть моложе, довольно полный, несколько величавый в движениях.
Сначала разговаривали они друг с другом вяло, касаясь современных тем. Но вот полковник как-то вскользь упомянул, что в молодости некоторое время жил в Новгороде… И беседа сразу приняла оживленный характер.
– Как? Вы знаете Новгород? – радостно спросил журналист.
– Да. Несколько лет служил там.
– Скажите, пожалуйста! А я сам новгородец. Родился там. Учился. А в какое время вы были там, разрешите узнать?
– В 1904-ом году. В 1905-м…
– В 1905-ом? О, я хорошо помню эту эпоху. Наверно, было немало общих знакомых. Губернского казначея Ковалевского знали?
– Как не знать! Прекрасно помню. Милейший человек! И страстный охотник. Десять медведей убил. А лося, к сожалению, ни одного. И городского голову тоже знал, Соловьева.
– Эх, кто этого Соловьева не знал! Особенно, как владельца гостиницы. А земского начальника Мещеринова встречали?