Екатерине Ивановне не нравится также, что у нас все время вытянутое лицо и мрачное подавленное состояние духа. Глаза усталые, часто слипаются; на лице выражение тревоги, безотчетного страха. В чем дело? Приободритесь, голубчик, не поддавайтесь ипохондрии и принимайте жермалин[559] из зародышей пшеничных зерен. Действует жермалин замечательно, дает силы, бодрости, и сразу вызывает прилив оптимизма. Ну, пока желаю всего хорошего. Теперь буду писать часто, чтобы следить за вашим здоровьем…»
А Георгий Александрович, судя по его письму, не на шутку встревожился:
«Дорогой друг! – пишет он. – Я с грустью узнал от Екатерины Ивановны, что вас все время болезненно мучит загадка о летающих блюдечках и не дает возможности думать о чем-нибудь другом. Бросьте, милый, всю эту чепуху, не волнуйтесь раньше времени и отвлекайте внимание чем-нибудь более радостным. Ходите в театр, гуляйте побольше на чистом воздухе и питайтесь, как следует. В крайнем случае, если ваши блюдца примут угрожающую форму, обратитесь сюда, в Париж, к нашему общему милому другу профессору Агаджаняну, который только что выпустил свой последний объемистый труд „Физиопатология механизма восприятий и их ассоциаций в связи с развитием галлюцинации и бреда“. Он не откажет дать вам необходимые указания. Желаю всего наилучшего и скорейшего выздоровления. Ваш…
П. С. Спешу, между прочим, обрадовать: на днях выезжает в ваш город милейшая Надежда Николаевна. Она чрезвычайно словоохотлива, и, наверно, очень вас развлечет».
«Россия», рубрика «Маленькие рассказы», Нью-Йорк, 1 октября 1952, № 4965, с. 3–4.
Чествование
Давненько не видел я Николая Петровича. Знакомы мы с ним еще с Петербурга, где был он перед революцией молодым профессором международного права. Поселился Николай Петрович в одном провинциальном французском городке, живет там тихо, мирно, пишет свои мемуары. До последнего времени, не смотря на свой преклонный возраст, чувствовал себя бодро, ничем не хворал.
И, вдруг, расклеился человек. Выслали его врачи к нам, на юг, подлечиться и переменить климат.
Встретились мы с ним, конечно, радостно, дружески. И начал я допытываться; почему такая перемена? Почему похудел? Побледнел? Ослабел?
– Может быть, диабет? – спрашиваю.
– Нет.
– Уремия?
– Нет…
– Какое-нибудь несчастье случилось?
– Несчастье не несчастье, вроде: наша русская колония юбилей мне устраивала.
И Николай Николаевич поведал жуткую историю, происшедшую с ним недавно, в начале осени.
– Мне неизвестно, – грустно заговорил он, – кто из членов русской колонии узнал, что в сентябре этого года исполняется пятидесятилетие моей профессорской деятельности. Кажется – наша дама-патронесса Екатерина Иосифовна, которая всегда первая узнает все: и то, что было, и то, чего не было. Приходит она ко мне в конце лета и торжественно заявляет, что обращается от имени всех моих почитателей. Почитатели эти относятся ко мне с огромным уважением, с любовью, считают меня гордостью эмиграции, светочем, одним из замечательных последних могикан старой России, – и потому обязательно хотят почествовать меня, устроить мне юбилей.
Екнуло у меня сердце от предчувствия какой-то беды. Что-то даже похолодело внутри. Но, сами знаете, – все мы люди, все человеки. Каждому приятны знаки внимания. Из деликатности запротестовал я сначала, ответил, что не считаю себя светочем, что наверно моего Учебника международного права никто в нашей колонии никогда в жизни не видел; что если и принадлежу я к могиканам, то вовсе не замечательным, а заурядным… Но протестовал я, конечно, слабо, нерешительно. В конце концов согласился…
– И, вот, тут-то и началось. – Николай Петрович вздохнул, принял какую-то пилюлю, запил ее водой и продолжал: – Прошло несколько дней. Приходит опять Екатерина Иосифовна и говорит, что программу торжества уже наметила и что теперь я должен со своей стороны тоже включиться в работу. Мне нужно самому организовать для себя Комитет чествования, который будет ведать приглашениями и продажей билетов.
– Дорогая моя, – испуганно возразил я. – Ну где это видано, что юбиляр сам себе устраивал комитет и сам продавал билеты?
– Пустяки, – отвечает Екатерина Иосифовна. – Может быть, раньше и не было видано, но теперь видно часто. Всякие жантильничания[560]нужно отбросить. Вот, кстати, и подписной лист я принесла: на покупку вам юбилейного подарка. В ближайшее воскресенье после литургии станьте-ка вы возле церкви вместе с членами нашего комитета, загородите прихожанам дорогу и предлагайте подписываться. Вы ведь не знаете, какая у нас публика: если ее не поставить в безвыходное положение, она на благородную цель ни одного франка не даст.
Долго спорили мы. Категорически отказался я от личного участия в комитете, в сборах по подписному листу. Разъярилась Екатерина Иосифовна, ушла, хлопнула дверью. Но через две недели приходит опять, уже примиренная, и сообщает, что в виду моего отвратительного характера обошлась без всякой моей помощи. Для торжества ею уже снят огромный танцевальный зал. Зал этот будет стоить очень дорого: пять тысяч франков. А так как эта сумма для моего юбилея непосильна, то Комитет решил соединить торжество моего пятидесятилетия с празднованием двадцатипятилетия существования нашего православного русского кладбища. Расходы, таким образом, распределяются пополам, программа – общая, а адреса и речи – отдельные.
– Позвольте, дорогая моя, – снова взмолился я, – Ну где же это бывает, чтобы юбилеи устраивались пополам с кем-нибудь, а особенно – с кладбищем.
– Вы опять спорите? – возмутилась она. – Опять со своими капризами? Извините, я не намерена ничего изменять! У меня все налажено. Все подготовлено. Репетиции в полном ходу. И программа даже написана нашим художником!
Она сердито протянула мне для ознакомления лист плотной бумаги. Вот, поглядите на текст.
Николай Петрович снял со стола афишу, передал ее мне. И я прочел:
«В воскресенье такого-то числа, такого-то месяца местное Русское Благотворительное Общество помощи неимущим, больным, увечным и умалишенным, при благосклонном участии режиссера труппы русских любителей Е. И. Немирович-Станиславской (псевд.) устраивает:
1. Торжественное чествование 50-летнего юбилея профессора Николая Петровича Страхова.
2. Юбилейное торжество 25-летия существования местного русского кладбища.
Программа:
Обманутый любовник. Фарс Сабурова в 3-х действиях. Участвует вся труппа.
„Как мой садик свеж и зелен“ – прочтет Миша Огурцов.
„Мой миленький дружок“ – дуэт из „Пиковой дамы“ исполнят после триумфального турне по Европе известные певицы А. В. и Б. К.
„Казачок“ – протанцует в мужском костюме Юлия Татаркина.
Молебен с провозглашением „Многая лета“ юбиляру Н. П. Страхову.
„О русской дореволюционной профессуре и об ее участии в преступных студенческих забастовках“ – доклад казачьего полковника А. Борзикова.
„О поминовении усопших“ – доклад старосты местного русского храма П. Неверова.
Общая панихида.
Буфет. Лотерея. Джаз. Танцы».
– Ну что? – спросил Николай Петрович, когда я положил афишу на стол. – Теперь понимаете?
– Да, понимаю. И программа была исполнена полностью?
– Не только полностью. Сверх программы поднесли еще мне мундштук, прочли адрес. Но адрес читал один из актеров; не знал он в лицо ни старосты, ни меня, перепутал текст адресов, и обратился ко мне при всей публике с такими словами: «Глубокоуважаемый Лев Иванович! Мы, православные члены русской колонии, от всей души благодарим Вас за то, что на протяжении многих лет своей полезной деятельности вы с исключительным вниманием доставили вечное упокоение многочисленным нашим родным и знакомым!» Ну, этого я уже не перенес, постепенно подготовленный мундштуком, фарсом Сабурова, казачком и обличительным докладом полковника Борзикова. Покачнулся, потерял сознание… И отвезли меня тотчас домой.
Николай Петрович смолк. Опустил голову. А я, растроганный, обнял его и ободряющим тоном заметил:
– Ничего, ничего, дорогой. Мало ли удовольствий приходится иногда получать от доброжелателей! Здесь вы в новой обстановке отдохнете. Совершите ряд приятных прогулок. Подышите морским воздухом. А я вас познакомлю с нашей русской колонией. Есть очень милые культурные люди…
– Хорошо… Да. Спасибо. Но… голубчик, об одном только прошу: не знакомьте меня, ради Бога, с вашими дамами-патронессами! Боюсь: а вдруг припадки снова начнутся?
«Россия», рубрика «Маленькие рассказы», Нью-Йорк, 27 января 1953, № 5043, с. 2-4.
Поздравление
Дорогой Николай Павлович, по поводу именин «России» разрешите мне от души поздравить не Вас, а самого себя, если Вы ничего не имеете против.
Не удивляйтесь подобной невежливости, но дело вот в чем:
Много мошенников и именинниц поздравлял я на своем долгом веку. Сколько раз, сколько лет!
Сказать по правде, в последнее время по слабости здоровья я иногда даже сильно утомляюсь от этих маленьких радостей.
Но зато из всего подобного именинного опыта мне удалось вывести одно не маловажное заключение:
Если именинника не особенно любишь, а относишься к нему как к простому знакомому, тогда поздравляешь только его.
Но если именинник действительно дорог тебе, тогда ты поздравляешь не столько его, сколько себя, за то, что он существует.
В первом случае, когда заглянешь в календарь, приходишь в ужас и издаешь восклицание:
– Ах, Боже мой! Опять надо тащиться!
Во втором случае наоборот:
– Ба! Милый Петр Александрович – именинник? Нужно обязательно пойти, пожать руку, обнять.
Прилагая этот вывод к Вашей газете, я и решаюсь обратиться к самому себе с поздравлениями, а Вас прошу не отказать их напечатать.