Вообще, за истекшее время в эмиграции чего мы только ни наслышались. Кто кого ни обвинял в происшедшем несчастье! Бывший акцизный чиновник причиной неудач считал главным образом военное министерство; представитель министерства торговли и промышленности – министерство путей сообщения; член Военно-промышленного Комитета – бюрократов; бюрократы – Земско-городской союз… Знал я, например, одного начальника станции, который уверял, что главный развал устраивали у нас обер-кондукторы, провозившие за взятки многочисленных зайцев. А сколько оказалось у нас среди эмигрантов, отдельных преступных виновников по мнению их близких знакомых! Петр Иванович сидит здесь по вине его бездарного начальника Ивана Петровича. Николай Николаевич всю вину за свое сидение взваливает на типов вроде Степана Степановича.
И что ужасно, – столько обвинений, столько ужасных ссылок на чужие преступления, попустительство, халатность, неспособность. И ни одного случая, с 1920-го года до 1954-го, чтобы хоть кто-нибудь, хотя бы раз, хотя бы тихо, хотя бы вполголоса, хотя бы нерешительно, но смиренно произнес:
– Кажется, из-за меня мы все и сидим здесь.
Вот этого я лично сам тоже ни разу не произносил. А вы, читатель?
«Россия», Нью-Йорк, 15 июня 1954, № 5384, с. 3.
Рождественский рассказ
Как-то раз, в конце минувшей осени, сижу я в скромном русском ресторане нашего приморского города, завтракаю; ем традиционные ежедневные котлеты, которых за три года существования этого ресторана прошло через мой организм 1095 штук, с гарниром. И вдруг, к моему столику подходит пожилая дама, с милой улыбкой протягивает руку:
– Вы меня узнаете?
– О, разумеется! – вставая, радостно отвечаю я. – Как не узнать! Мария… Мария… Мария Николаевна? Да. Очень рад видеть.
– Я к вам по маленькому делу. – продолжает она. – Мне сказали, что около половины второго вас можно встретить в столовой под названием «Дешево и сердито». Если разрешите, я на минутку присяду. Устала. Только – прошу: ничего мне не предлагайте, я уже завтракала у зна комых.
– Но, может быть, чашечку кофе?
– Нет, нет, ничего. А я очень рада, что вас застала. Подумайте: сколько лет прошло с тех пор, как мы виделись в последний раз. Двенадцать! Вы с женой, как не имевшие рабочей карточки, по требованию немцев должны были уехать в Гренобль, а мы с мужем остались в Каннах. Как раз в Гренобле в Политехникуме учился мой сын Николай, и от него мы иногда узнавали о вашей жизни там. Между прочим, я была очень рада, что вы пригрели моего одинокого мальчика – он, ведь, часто заходил к вам.
– Да, как же. Коля очень симпатичный молодой человек. Мы его искренне полюбили. А, кстати, где он сейчас? И где ваша дочь Оля?
– Они оба с нами. А у Оли уже ребенок. Трех лет. Очаровательная девочка. Верочка. Погодите… Ведь скоро у нас Рождество. Через два месяца. Так я могу вам дать прекрасную тему для рождественского рассказа! Действительный случай, происшедший с Верочкой в прошлом году. Хотите?
– Спасибо. Пожалуйста.
– Было это за несколько дней до нашего Сочельника, – начала Мария Николаевна. – Уложили мы вечером Верочку на ее кроватку в моей спальне, и она, как всегда, быстро уснула. Но, вот, поздней ночью, когда мы все уже спали, просыпаюсь я, чувствую, что кто-то толкает меня в плечо. Открываю глаза и при свете лампадки вижу Верочку.
– Что с тобой? – испуганно спрашиваю.
– Хочу к тебе, бабушка.
– Почему?
– Там мне страшно.
– Ну, хорошо. Полезай сюда, только скорее, а то простудишься в одной рубашонке.
Положила я ее рядом с собою, укутала, она снова быстро уснула. А я не сплю и думаю: странно, что могло ее напугать? Наверное, сон какой-нибудь? Заснула, наконец, и я. Показалось мне потом сквозь сон, будто в моей комнате раздался какой-то шум, будто что-то стукнуло, зазвенело. Но я не придала этому особенного значения. А утром, когда встала и подошла к Верочкиной кроватке, то буквально замерла от ужаса. Здесь, упираясь углом в подушку, почти вертикально стояло сорвавшееся со стены тяжелое стекло от моей любимой репродукции «Мадонны со слезой» Каульбаха. Угол стекла находился как раз на том месте, где обычно лежала голова Верочки.
– Замечательно! – прервав Марию Николаевну, проговорил я.
– Да, сам Господь помог нам, – продолжала Мария Николаевна. – И вы представляете, как в этот день все мы были взволнованы? Я дала себе обещание сейчас же пожертвовать тысячу франков на какую-нибудь благотворительную организацию, оделась, отправилась в город. А на улице, недалеко от нашего дома, встречаю одного знакомого русского. Идет он грустный, задумчивый, никого вокруг не замечает. Останавливаю его, спрашиваю: «Что с вами? Нездоровы? Или неприятность какая-нибудь?» А он безнадежно машет рукой.
– Наша девчурка неожиданно заболела, – говорит, – хотя ничего серьезного, но все-таки… Визит доктора и лекарства уже более тысячи франков стоили, а тут праздники надвигаются, всякие расходы… Больному ребенку тоже – какой-нибудь подарок надо сделать. Вчера меня бедняжка спросила: «А Дед Мороз мне что-нибудь на Рождество принесет?»
Выслушала я это все, и пришла мне в голову мысль: к чему нести тысячу франков в благотворительное учреждение, когда я тут же могу отдать ее этой нуждающейся семье? Рассказала я своему собеседнику про наш чудесный случай с Мадонной, про свое обещание сделать пожертвование, – и предложила эти деньги ему. Он сначала смутился, долго отказывался, но в конце концов взял. А я, расставшись с ним, придумала сделать его дочери уже отдельный подарок. Купила в магазине куклу, явилась с нею на дом, и сказала больной, что случайно встретила на улице Деда Мороза. Дед куда-то очень спешил и спросил меня, не могу ли я помочь ему и передать эту коробку Лизочке Пономаревой.
Мать Лизочки стояла тут же, возле кровати, и была очень растрогана.
– Вот видишь, сказала она дочери, – Дед Мороз уже получил наше письмо, которое мы вчера написали ему и сожгли его в печке!
– Да, да, – отвечала девочка, дрожавшими от волнения руками развязывая цветную ленточку. – Дед – хороший. Я его очень люблю.
Она раскрыла коробку, развернула папиросную бумагу, и, вдруг, радостным голосом воскликнула:
– Мамочка! Это – она! Она самая!
– Кто она? – с удивлением спросила я.
– А та, которую мы с мамой просили в письме! Волосы черные, платье розовое, с кружевами около шеи… И ноги, и руки сгибаются во все стороны!
Моя гостья смокла. Видимо, она сама волновалась, рассказывая свою трогательную историю. Да и понятно. Случай с Мадонной, действительно, граничит с чудом. А какое трогательное совпадение с куклой, которую просила Лизочка у деда Мороза! Конечно, таких странных совпадений и таких явных обнаружений вмешательства Божественного Промысла в нашу маленькую земную жизнь мы все знаем не мало на своем личном опыте и на опыте близких людей. Но все-таки, эти случаи всегда заставляют нас задумываться, вызывают особую благоговейную любознательность.
Я думал, что Мария Николаевна отыскала меня именно по этому поводу: чтобы сообщить тему рождественского рассказа. Для такой милой и доброй женщины подобная забота была бы вполне естественной. Но, вот, после некоторой паузы, неожиданно для меня, она, вдруг, заявила:
– А теперь я бы хотела поговорить с вами по одному маленькому делу.
И тут-то и началось нечто поистине изумительное. Нечто такое странное и непонятное, что никакие логические объяснения в данном случае помочь не могут. В различных чудесных совпадениях, как в случае с Мадонной Каульбаха, десница Господня покрывает все рассудочные объяснения. Но как объяснить то, что я услышал от Марии Николаевны в конце нашей беседы?
– Дело вот в чем, – смущенно начала она. – Как вы, конечно, помните, во время вашей жизни в Гренобле мой сын нередко брал у вас или у вашей жены небольшие суммы взаймы. И, разумеется, всегда отдавал. Неправда ли?
– О, да, – твердо ответил я. – Коля был весьма аккуратен.
– Ну, вот. А в 1945 году, когда он уехал ко мне на юг, а вы еще оставались в Гренобле, он не успел вам вернуть двухсот франков, которые взял незадолго до отъезда. Несколько раз собирался он выслать вам эти деньги, но ему сказали, что вы переменили адрес, а затем тоже уехали. Так постепенно он и потерял вас из виду. А вот, на днях, когда я собиралась по делам ехать сюда, он случайно узнал от кого-то, где вы находитесь, попросил меня зайти к вам и уплатить долг.
– Ну что вы! – сконфуженно стал я возражать. – Это, конечно, очень мило с его стороны… Но уже столько времени прошло… Может быть, я ничего ему и не давал. Совершенно не помню.
– Нет, нет. У Коли память хорошая. А, кроме того, он высчитал по таблице коэффициентов вздорожания продуктов и падения франка, что двести франков того времени равняются приблизительно тысячи пятистам франкам нынешним. Таким образом, вот, я передаю вам тысячу пятьсот… С благодарностью от сына и от себя за то, что вы так мило к нему относились.
Да. Со многими загадочными необъяснимыми случаями в жизни сталкивался я. Знаю немало таких, когда Господь явно помогал людям в беде. Знаю такие, когда и темные силы вмешивались в жизнь человеческую. Слышал чуть ли не тысячи рассказов о привидениях в шотландских и луарских замках, о балканских оборотнях, о вампирах, о материализованных духах спиритических сеансов…
Но с таким поразительным фактом, когда современный молодой человек, воспитанный на традициях последней мировой войны, на картинах Пикассо, на музыке негритянского джаза, и на философии Сартра, платит свой долг через десять лет, да еще учитывая падение валюты, – с таким необъяснимым чудесным явлением я встречаюсь в первый раз.
«Россия», Нью-Йорк, 7 января 1956, № 5768, с. 2-3.
Русская Одиссея
Сейчас, в свободные от работы часы, с наслаждением перечитываю я «Одиссею» Гомера. Когда-то, в юности, читал ее по-гречески, во всей ее красоте, в величавых рамках гекзаметра. Теперь, к сожалению, в переводе.