Какая радость и какое счастье быть православным!
«Россия», Нью-Йорк, 23 апреля 1954, № 5348, с. 2.
Приложение
Евгений Тарусский[609]А. Ренников. «Незванные варяги», рассказы
А. Ренников – друг нашей Армии, посвятивший ей немало своих талантливых, всегда теплых и любовных строк. Он чувствует и понимает, прекрасно изучил быт послереволюционной эмиграции, в громадном большинстве своей – военной. Мне уже приходилось однажды отметить достоинства его пьесы «Галлиполи», прошедшей с исключительным успехом в Париже и на днях поставленной в Лионе. Новая книжка А. Ренникова – ряд интересных рассказов о «незванных варягах», о нас, разбросанных по всем странам мира, не сдающихся в битве с жизнью, сохраняющих свое национальное лицо даже в девственных лесах Африки. Ренников не издевается, подобно некоторым другим зарубежным писателям, над русским эмигрантом, он не представляет его жалким и несчастным, а наоборот, находчивым, смелым, каков он и есть. Вся книжка проникнута мягким ренниковским юмором, что делает ее еще увлекательнее и дороже для тех, о ком она написана.
«Часовой», Париж, май 1929, № 9-10, с. 28. Н. Чебышев[610]
Н. ЧебышевКнига Ренникова «Незванные варяги»
На обложке книги карта Европы. Через всю Европу заглавие: «Незванные варяги». Варяги – это все мы, русские беженцы. Нас не звали, но мы пришли все-таки.
Юмор – редкий дар, юмористов мало, замечать смешное – не всякому дано. Еще реже – дар смешить других, делать другим доступным и усвояемым великое откровение смеха.
Смех – высокая ценность. Дважды высокая ценность в длящейся беде. Поэтому юморист-писатель в эмиграции благодетель – редкий. Юмористов Зарубежья можно пересчитать по пальцам: одной руки для счета хватит, да еще с остатком.
Ренников большой насмешник, но он не гасит нашего духа, а бодрит, обнадеживает русских людей. Он смеется не один, а вместе с нами; его смех – наш смех. Мы доставляем случаи из нашей горемычной жизни, а он учит, как из этих случаев добывать радость и веселье. Мы подчас склонны считать себя побежденными, а он, посмеиваясь, доказывает, что мы только кажущиеся побежденные, в сущности же талантливые удачники, совладавшие с ниспосланными судьбой чудовищными затруднениями. Жизнь наша сплошной анекдот. Но он может стать и уже становится анекдотом историческим. И то, что есть в нем смешного или грустного, не служит нам в устыжение.
Теперь сложилось истинное представление о значении происшедшего и можно оценить, какую обнаружили русские люди силу самосохранения, закаленность, приспособляемость, сметку («Вокруг света», «Визитеры», «На кладбище», «Кухарка», «Святочный рассказ»). Кого не поддержит в трудностях и лишениях сознание многозначительности пережитого, затмевающей всю предыдущую спокойную сытую жизнь («Гимназист Иваненко»)? Всякий рассчитывающий вернуться в Россию и приложить по мере сил руку к устроению в ней новой жизни, не может не сознавать, какую совершенно исключительную школу труда, характера, познания жизни и людей прошла беженская масса, и как ей в итоге может показаться легкой будущая, казалось бы, столь трудная деятельность на родине, после «лет странствий и учения», по гетевскому выражению, на чужбине («Будущие городничие»).
Еще характерная черта ренниковского юмора: он не притязает на превосходство над читателем, не самовозвышается над ним, ест с беженской массой из одного котла («Жаннет», «Робинзон Крузо», «В гостях у Катушкина» и др.) и стрела заостряется лишь когда мишенью являются «хозяева»-иностранцы («В гостях у варвара», «Влюбленный Париж» и др.).
Те, кто побывал на юге Сербии, особенно оценят македонские зарисовки Ренникова из поездки автора. Он тонко воспринял тоску знойного ландшафта, отрезанности от мира местечек:
«Самое грустное в мире – эти городки с пятью тысячами ртов, с десятью тысячами ног… День прошел – подсолнух, герань, свиньи на улицах. Год прошел – подсолнух, свиньи, герань… Десять лет – герань, свиньи, подсолнух» («В гостях у Катушкина»).
И еще:
«Как ни странно: и светло, и жарко, и солнце светит, и как будто – в гробу. Или, быть может, то мираж – и ничего нет? Ни улицы, ни раскаленной извести замкнувшихся ящиков, ни загара румяной черепицы под небом? Среди вывороченных камней мостовой пытается расти трава…»
Ренникову-писателю свойственна печаль настоящих юмористов, сопутствующая радующемуся, наслаждающемуся мироощущению. И все же напряжение восприятия красот и радостей жизни чувствуется на каждом шагу. Он обретает их и в малом, и в большом мире.
Послушайте как он описывает свой огород:
«Я знаю, поэты презирают вас, друзья мои. Но не все ли равно. Мы то с вами постигли, что не в цветах, а в плодах истинная поэзия и мудрость жизни земной. Тысячелетия поют певцы о красотах роз – пустоцветов, о задумчивом взгляде быстро увядающих фиалок. Но чем они лучше тебя, фасоль моя? Чем прекраснее тебя, милый горошек?»
К изданию очерков следовало давно приступить. Мы опасаемся только, что А. М. Ренников производит над своими напечатанными произведениями слишком строгий суд и бракует то, что следовало бы сохранять. Так, мы не нашли в книжке многих «белградских» очерков, запавших твердо у нас в памяти.
«Возрождение», Париж, 3 июня 1929, № 1462, с. 3.
Петр МарКороль фельетона К 50-летней литературной деятельности А. М. Ренникова
Ренников… Когда прочтешь его фамилию перед заголовком фельетона, «тогда расходятся морщины на челе…»[611]
О таланте Андрея Митрофановича, как драматурга и писателя, слово принадлежит истории русской литературы новейшего времени, но о таланте его, как журналиста-фельетониста, можно сказать сейчас, что творческое дарование Ренникова в этой области так присно, так душевно воспринимается читателем его фельетонов, что, читая их, чувствуешь себя в обществе хорошего друга, понимающего все человеческие недостатки и причудливости, и тихой, ласковой улыбкой сопровождающего свой задушевный печатный разговор…
Человек для Ренникова прежде всего друг, собрат, страдающий от недостатков своих.
Персонажи его творчества в фельетонах это все мы, обыватели, с нашими житейскими дрязгами, слабостями, смешными претензиями и мелким бахвальством. Но Ренников не бичует никого: он как искусный врач-хирург, острием своего пера в легкой и веселой фразе, с добродушием лучшего друга, корит все эти наши недостатки.
Улыбка истинного и сочувственного понимания малого человека со всеми его невзгодами скользит по всем строкам его фельетонов, и как в драгоценном камне, в них поблескивают искры юмора, преисполненного тонкого анализа наблюдательного ума.
Художественно-творческое дарование Ренникова, как фельетониста нашего времени и нашей эмиграции, дает нам право назвать его вполне заслуженно королем фельетонов.
Без вычурности и потуг на словесные фейерверки Ренников мастерски владеет остротой юмора и душевностью тона диалогов своих персонажей становится в ряд с Чеховым, таким же болельщиком за малого, серого обывателя и человека.
Даже в фельетонах, острием пера направленных против большевицких держиморд, Ренников не идет в крайности словесных резкостей, а с едкой насмешливостью, выдержанно и спокойно рисует нам всю отвратительную природу кровавой большевицкой уродины и своим уничтожающим смехом наносит ей удары, действующие талантливее самого кричащего пропагандного плаката…
В фельетонах Ренникова отображается вся наша бурная эпоха так, как отражается мир в капле воды, переливающейся на солнце искрами всех цветов радуги человеческих переживаний в их радостях, горестях, надеждах и мечтаниях…
И в этой блестящей капле виден также выдающийся талант Ренникова, согревающий сердце и душу читателя живительным светом добра, истины и человечности, – благ, не хватающих нашей злой эпохе…
«Россия», Нью-Йорк, 21 апреля 1953, № 5101, с. 3. Митрополит Анастасий (Грибановский)[612]
митр. Анастасий (Грибановский)Письмо
12/25 июня 1953 г.
Глубокоуважаемый Андрей Митрофанович!
К сожалению, я слишком поздно узнал о чествовании 50-летия вашей литературной деятельности, организованном Вашими друзьями и почитателями в Ницце.
Но это не мешает мне и теперь присоединиться к Вашему торжеству, которое является нашим общим праздником и не может быть исчерпано несколькими днями, специально для этого предпочтенными.
Если дар слова, вообще, так возвеличивает человека над всеми земными тварями, то талант художественного слова, не мерою отпущенного Вами от природы, с юности, является сугубою милостью Божию, которою отличил Вас Творец. В течение полувека Вы, как добрый и верный раб Божий, неустанно умножаете этот драгоценный талант, рассматривая Ваше литературное призвание, как служение Богу и ближним.
Вы неоднократно в Ваших писаниях затрагиваете религиозные темы, возводя многих Ваших читателей от земного к небесному, от временного к вечному.
В переживаемые нами дни, когда переоцениваются все ценности, и земля колеблется иногда под нашими ногами, Вы стояли непоколебимо на камне нашего, православного и национального исповедания, утверждая на пути истины сомневающихся и колеблющихся.
Мы не можем не ценить также Вашей преданности нашей Зарубежной Церкви, которую Вы мужественно и убежденно поддерживали в наиболее трудные дни ее жизни.
Обозревая ныне мысленно Ваш пятидесятилетний труд на поприще писателя, поднятие на благо Родины, Церкви и на «благое просвещение» русского общества, я от всей души призываю на Вас благословение Божие и свидетельствую Вам свое глубочайшее почтение, с коим остаюсь Вашим искренним доброжелателем.