тоже был характер. Не слабее, чем у Ментенон.
Не буду говорить о цели нашей поездки – шартрской «Нотр Дам». Впечатление, конечно, огромное. Взлет каменных кружев фасада. Гигантские цветные «витро», Бесчисленные скульптурные сцены на библейские темы. Таинственная полутьма храма. Своды, под которыми семь веков теплятся свечи, семь веков мудрые морщины сменяют беззаботную юность.
Все чудесно. Все прекрасно. Холмы долины Шеврез. Город Рошфор. Ранбуйэ, Ментенон. Молодой «шартрен» полководец Марсо[286], смерть которого оплакивали не только французы, но даже враги под Альткирхемом… Величественный грандиозный храм…
Но лучше всего, прекраснее и чудеснее всего для моего русского сердца маки и васильки. Сколько их! Усыпали придорожные межи. Перелески. Поля.
И сколько свежих впечатлений, благодаря им. О Таврической губернии. О Херсонской. О Новгороде. О Сергиевой Пустыни.
Спасибо им!
«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 1 июля 1932, № 2586, с. 3.
Русское дело
Трудно бороться с денационализацией наших детей.
Особенно, если вспомнить, что сама-то денационализация – не русское слово.
Но, все-таки, находятся самоотверженные неутомимые люди, берущиеся за такую задачу. Точно санитары на поле сражения, подбирают они раненых малышей, бережно переносят на своих плечах к перевязочным пунктам, влекут в лазареты. И – глядишь, проходит некоторое время… И совершенно выправился пострадавший.
Конечно, для величественных умов, достигших грандиозных высот космополитизма, вся эта медицина не заслуживает никакого внимания. По мнению этих философов, совершенно безразлично, в чьих культурных традициях и понятиях растет человек. Для них главное, чтобы человек вообще звучал гордо. А на каком языке он звучит, и для кого звучит – это неважно.
Национальное воспитание у подобных мыслителей почитается даже значительным тормозом в деле мирового прогресса. Во-первых, оно суживает горизонты. Во-вторых, вызывает к жизни страшные зоологические призраки. В-третьих, создает проволочные заграждения между людьми.
Однако, не все эмигранты раздули свое мировоззрение до подобных грозных пределов. Есть еще среди нас узкие общественные деятели, без исключительных горизонтов, без вселенских точек зрения на синтаксис, которым приятно видеть русских детей, знающих русский язык, любящих Россию больше Мадагаскара, отдающих Петру Великому предпочтение перед Пипином Коротким.
Вот, например, парижский «Русский комитет содействия национальному воспитанию молодежи». Узкая организация, разумеется. Ни забот о республике Либерии. Или волнений за судьбу негров из Скотсборо. Но как трогательны усилия комитета, существующего на скудные членские взносы, в деле национально-бытового охранения наших детей!
Комитетом ставятся пьесы русских классиков для молодежи. Создаются групповые внешкольные занятия русским языком, историей, Законом Божьим. Даются вечера русской сказки и песни.
Будь средства у организации в должном масштабе, могла бы она охватить своей деятельностью всю французскую провинцию, связаться с эмиграцией в других странах.
Но легко ли охранить детей от растворения в чужой среде, если со стороны взрослых не будет дружного отклика?
Если многие взрослые сами не прочь раствориться?
Есть здесь у нас русские общежития, преследующие ту же задачу национального воспитания детей. Кое-как существуют. Перебиваются. Но опять-таки: что можно сделать, если родители сами колеблются, иногда даже пугаются:
– А не повредит ли нашему сыночку русский язык?
На днях пришлось мне побывать в русском лицее имени Императора Николая II. Находится он недалеко от Парижа, в Вилье ле Бель. Просторный благоустроенный дом, любовно приспособленный под школьное помещение руками самих воспитателей. Средства у лицея меньше чем скромные. Дело зависит исключительно от поступлений платы за правоучение, что в нынешние дни кризиса трудно считать идеалом обеспечения.
А, между тем, как отдыхает узкая некосмополитическая душа среди этих тридцати пяти славных мальчуганов, растущих в русской национальной обстановке! Не забываются здесь, конечно, условия пребывания на чужбине. Изучаются иностранные языки. Преподавание некоторых предметов ведется по-французски.
Но зато все остальное… Все говорит о России. Достаточно войти в любой из классов – и отовсюду со стен глядят знакомые школьные образы. Географическая карта Российской Империи. Портреты монархов, выдающихся русских людей – ученых, писателей, художников, композиторов.
Все живущие здесь слились в трогательно-дружную семью. Без сурового принуждения, без излишних формальностей течет жизнь в лицее. Ученики охотно повинуются старшим. Директор, воспитатели для них не просто учащие. Это – те же родные, связанные с ними общей матерью – далекой Россией. Каждый день на уроках слышат дети рассказы о былом величии родины. О сказочной жизни, которой сами никогда не испытывали, которую некоторые помнят только восприятием младенческих глаз… И радостно гордо в ответ на повествование трепещет душа, гордо стучит в груди юное сердце:
– Это наше отечество!
P. S. Наступающие две недели в Париже посвящены помощи национальному воспитанию: в субботу 29-го октября вечер Русского Комитета: «Вечер сказа, песни и музыки». В субботу 5-го ноября – вечер в пользу лицея.
«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 28 октября 1932, № 2705, с. 3.
Музыка
Приехал на днях из-под Тулузы знакомый мировой судья, уже много лет занимающийся сельским хозяйством. Ферма у него образцовая, дает солидный доход. И вот явился в гости ко мне, стал просить, чтобы показал ему Париж.
– Не подумайте ничего плохого, – застенчиво предупредил он. – Но мне, например, очень хотелось бы побывать в разных местах, где есть хорошая музыка. Как вы знаете, в молодости я на скрипке играл, музыка до сих пор для меня главное утешение. Но аппарат радио, который имеется у нас на ферме, не дает полного впечатления. Хочется послушать исполнителей о натюрель, так сказать, видеть живых людей, ощущать звуки без механического посредства микрофона и диффюзера.
– Ну что же, Владимир Петрович, – сказал я. – Давайте. Я тоже люблю музыку. Вот, в воскресенье, если угодно пойдем на симфонический концерт Паделу. Будут исполнять, кстати, Бородина «В степях центральной Азии». Арию из оперы «Рогнеда». «Гопак» Мусоргского…
– Гопак? – разочарованно пробормотал гость. – Нет, уж, знаете… Не стоит. Я по радиo четвертый год непрерывно гопака слушаю. То Тулуза дает, то ваш «Пост Паризьен», то Штутгардт… И «В степях центральной Азии» тоже приелось. Как поставлю аппарат на Лондон или Гильверсум, сейчас же центральная Азия и начинается. Я, конечно, обожаю нашу русскую музыку, что говорить. Но русской музыки у меня в деревне и так достаточно. Ежедневно «Щелкунчик» Чайковского, «Испанское Каприччио» Корсакова, песнь индейского гостя утром и вечером, смерть Бориса за обедом… Я бы, знаете, хотел что-нибудь такое иностранное, для отдыха. Восточное, например.
Расспросил я сведущих людей, где в Париже имеется восточная музыка, и повел вечером Владимира Петровича на бульвары. Оказалось, в одном ресторане играет великолепный персидский оркестр.
– Вот и хорошо, – радостно потирая руки, произнес Владимир Петрович, усевшись за столик. – Смотрите: национальные персидские костюмы… И шапочки. Вы только имейте в виду: за все плачу я.
Подали ужин. Вино. Рис с бараньим салом. Водку тоже, почему-то. А на эстраде музыканты под «ля» рояля тихо настраивают инструменты.
– «Очи черные, очи жгучие!», – выйдя вперед, запел, вдруг, красивый молодой перс. – «Как люблю я вас! Как боюсь я вас!»
– Это что же? – испуганно прошептал Владимир Петрович. – Почему, а?
– Не мешайте! Пейте…
Чарующая мелодия персидского романса захватила присутствовавших. Публика замерла. Молодой голос креп, звучно поднимался в горьких глиссандо вверх, мягко спускался вниз в бархатных нотах безнадежных упреков. И ясно чувствовалась знойность востока, вдохновенность строф Гафиза, мистика Зороастра, величие Хаджи Али Мохаммеда, основателя секты бабистов, увлеченного любовью к прекрасной Курет Эль Айн. Не его ли это песнь, страстного Али Мохаммеда, к возлюбленной Курет, полная тоски, надежды и разочарования перед казнью в Тавризе?
– Пойдемте куда-нибудь, – растерянно проговорил Владимир Петрович, расплачиваясь. – Вы говорили, есть здесь на бульварах венгерский оркестр?
– Да. Есть.
– Пойдем, в таком случае.
Мы вышли, сели в такси, сели за столик. Подали нам кое-какую закуску. Вино. Гуляш. Водку почему-то тоже.
– «Было двенадцать разбойников»… – звучно начал на эстраде бас-венгр в расписном костюме. – «Был Кудеяр атаман. Много разбойники пролили крови честных христиан!»
– Послушайте… – наклонившись ко мне, пробормотал Владимир Петрович. – Кажется, поблизости есть какой-то румынский оркестр?
– Да, есть. Только не торопитесь, успеем.
Мы досидели до конца, пока не окончилась венгерская национальная песня. Как красивы у венгров хоры! Мы сидели уже в румынском ресторане, а у меня в ушах еще стояли эти благоговейные звуки «Господу Богу помолимся». Как набожны венгры! Как умеют они со времен Атиллы художественно сочетать кровожадный разгул с христианской моралью!
– «Из-за острова на стрежень, на простор речной волны»… – послышалось из глубины румынского оркестра. – «Выплывают расписные Стеньки Разина челны»…
Окончилось наше ознакомление с музыкой различных наций печально. Спутник мой, разочаровавшись в персах, венграх и румынах, сам предложил ехать к русским балалаечникам. Тут, не то с горя, не то с радости, он напился, стал дирижировать… И, когда балалаечники принялись за «Данс Макабр» Сен Санса, с негодованием вскочил, начал громко кричать:
– Почему Сен Санс? Господи! С какой стати? Где мы находимся?