Конечно, пришлось беднягу усадить в такси и немедленно увезти домой.
«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 31 октября 1932, № 2708, с. 3.
Преступление и наказание
Каждый раз, когда проходят праздники и подводятся итоги званых вечеров, у меня возникает одна и та же мысль:
Не написать ли трактата на тему о русских хозяевах и о русских гостях?
В самом деле. В нашей литературе уже имеются прекрасные исследования о различных группах и лицах, противоположных, так сказать, по своим настроениям. «Отцы и дети» Тургенева. «Волки и овцы» Островского. «Стрекоза и муравей» Крылова.
Но о хозяевах и гостях, как таковых, о лицах приглашающих, с одной стороны, и о лицах приглашенных, с другой – никакой монографии нет. Только один Д. Григорович пытался разрешить до некоторой степени этот проклятый вопрос в своей «Школе гостеприимства». Но попытка эта, как известно, не увенчалась успехом.
Гости по-прежнему ходят. Хозяева по-прежнему приглашают.
Что такое в наше время хозяин или хозяйка? Прежде всего, лица эти, по-моему, должны иметь какую-нибудь, хотя бы небольшую, но совершенно свободную от судебного пристава наличность. Хозяин без всяких средств – это нечто вроде гавани, в которой негде швартоваться. Хозяйка без заранее заготовленных продуктов – пустая схоластическая идея, лишенная какого-либо конкретного содержания.
Помимо материальных средств, каждый хозяин или хозяйка должны обладать также и беспримерным физическим здоровьем и до некоторой степени атлетическим телосложением. Слабосильный болезненного вида хозяин, не могущий натереть пола, вытащить пробку из бутылки, открыть коробку сардин и выпить с каждым новым гостем в отдельности, подобен Сизифу, бесплодно затеявшему тащить в гору камень. Хрупкая малокровная хозяйка, страдающая частыми головными болями, не имеющая возможности лично принести корзину с базара, вымыть за один день по пять раз дюжину тарелок, вычистить десять кастрюль, выдержать четыре часа угара в маленькой кухне во время печения пирогов, нарезать хлеб, подать, убрать, переменить, попотчевать – такая хозяйка уже не хозяйка, а клиническая личность. Напрасно загубленная жертва русского инстинкта общественности.
Наконец, как хозяин, так и хозяйка должны обладать совершенно особыми духовными качествами. Они не имеют права обижаться. Теряться. Волноваться. Удивляться. Огорчаться. Возмущаться. Просто, покорно, обязаны предоставить себя судьбе, закрыть глаза на покрытый пятнами пол, на разбитую фамильную чашку, на пролитое на скатерть вино, на окурки в варенье, на сломанную ножку стула… Не вздыхать, не смотреть грустно… И твердо помнить русское толкование притчи:
– Если у тебя есть два таланта, не зарывай их в землю, а сейчас же купи на два с половиной яств и немедленно созови публику.
Определить в наше время, что такое гость, каковы его функции, какова внешность, внутренний мир, душевные качества – это задача уже более трудная, нежели определение хозяев. Гость может быть всякий: и хрупкий, и крепкий; и мрачный, и жизнерадостный; и состоятельный, и неимущий; и скромный, и дерзкий; и пассивный, и агрессивный, а иногда даже бывает и прогрессивный.
Пассивный гость обычно доставляет мало хлопот. Вымажет грязными ногами паркет, перевернет чашку с чаем, и замрет где-нибудь в углу до конца вечера. Его, по крайней мере, не слышно.
Агрессивный же гость паркетом или перевернутой чашкой не довольствуется. Прежде всего, поцеловав ручку хозяйке, он громогласно скажет:
– А что это у вас, Ирина Ивановна, синяки под глазами? Ну, и вид! Краше в гроб кладут, право!
А затем обратится к хозяину, пожмет руку и снисходительно прогремит:
– Ну, что? Продолжаете работать? Работайте, работайте. Только дрянная у вас организация, скажу откровенно. Ни одного умного человека нет!
Агрессивный гость занимает собою обычно первую половину вечера, пока не скажет всем присутствующим правды в глаза, и пока не вспомнит за глаза попутно, у кого сбежала жена, и кто на чей счет негласно живет. После того, как агрессивный уже выскажется, постепенно овладевает вниманием гость прогрессивный. Пассивный тихо сидит в углу. Агрессивный тоже смолк, удовлетворенно переживая все эффекты, произведенные на растерянных слушателей. А голос прогрессивного начинает тем временем крепнуть, развиваться вширь, вверх, вглубь соседних квартир… И, позволяя хозяину только изредка шевельнуть нижней губой, прогрессивный громит его часовой вдохновенной речью:
– Нет, скажите. Петр Николаевич: как можно до сих пор оставаться таким ретроградом, как вы? Нет, скажите: где ваше чутье? Нет, скажите: когда, наконец, прояснится ваше сознание?
Да, нужно обязательно написать трактат о русских хозяевах и о русских гостях. Подогреть обе эти группы особым трудом, в роде «Отцов и детей», в роде «Преступления и наказания».
Ведь, подумать только: не дай Бог, позаимствуют постепенно наши эмигранты образ жизни у несчастных французов, у которых ни хозяев, ни гостей в обычае нет. И что получится!
Никаких радостей.
Одна только тоска.
«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 12 января 1933, № 2781, с. 3.
Благоразумная семья
Жуткий вечер провел вчера у Летягиных.
Зашел к ним на огонек электрического фонаря возле подъезда. Позвонил…
И сразу, когда открылась дверь, почуял что-то неладное.
Прежде всего, удивил Михаил Павлович. Обычно хмурый, апатичный, молчаливый… А теперь, вдруг, возбужден, суетлив. Глаза странно горят.
– Ура! – встретил он меня неестественно радостным кличем. – Браво! Очень хорошо! Катенька, посмотри, кто пришел. Ну, скидывайте свои доспехи, дружище. Поворачивайтесь! Эх, старина, старина!
Он фамильярно ударил меня по плечу, чего раньше никогда с ним не случалось; потянулся к воротнику, желая снять пальто, начал тянуть его вниз.
– Погодите… Осторожнее… Вы не так…
– Все равно… Так, не так, разберемся в России, – громко расхохотавшись, заметил он. – А где кашне? Валите его сюда. Катенька! Катя! Чего же молчишь?
– Уста мои молчат в немой тоске… – 3апела, выходя из двери столовой, Екатерина Сергеевна. – Мне верить хочется, что этих глаз сиянье… А! Здравствуйте. Очень рада. Сейчас выпьете чаю.
– Спасибо. Зашел на минутку проведать. Вашу ручку. Какие холода наступили, а? Ужас.
– O, да. «Вечер был, сверкали звезды, на дворе мороз трещал…» Вполне понятно. Идемте в столовую. А отчего до сих пор не заходили? «Сказав прости, удалились вы, сжимая руку мне»… И два месяца пропадали? Ни слуху, ни духу? Бабушка! Перестань плакать, наконец. Видишь, гость пришел. Варяжский гость…
Екатерина Сергеевна пропустила меня вперед, а сама, стоя сзади, странно запела басом:
«О скалы грозныя дробятся с ревом волны-ы-ы…»
Бабушка сидела в кресле у стола в каком-то забытьи. Глаза были полуоткрыты, на щеках играл необычайный румянец.
– Добрый вечер, Татьяна Степановна, – стараясь не высказывать своего удивления, произнес я. – Как себя чувствуете?
– Как себя… чувствуете… – бессвязно произнесла она. – Как себя чувствуете… Ха-ха! А что мне чувствовать? В Воздвиженке на два аршина снег выпал. А-а тут. Мороз есть, снега нет… Это жизнь?
– Ну, ну, опять вы!.. – пренебрежительно махнув рукой в сторону Татьяны Степановны, проговорил Михаил Павлович. – Что нам мороз, что нам два. Господа! Выпьем сейчас чайку, хватим, как следует, а затем, под граммофон потанцуем! Идет? Гран рон! Лэ кавалье авансе! Шерше во дам! Или знаете, что? Споем трио. «Сомненье» Глинки. Катюша, а? Или «На севере диком». А бабушка будет тоже участвовать, вместо пианино. Бабушка, верно? Катюша, давай его чашку, налью. А где Коля? Коля, пойди сюда, разбойник! Поздоровайся!
Из соседней комнаты, странно покачиваясь, вышел семилетний сын Екатерины Сергеевны. Обычно шаловливый, живой, он медленно подошел к столу, точно в трансе, бессмысленно раскрытыми глазами уставился на меня.
– Ты… тетя? – с идиотской улыбкой пробормотал он. – А почему волос нет?
– Ах, дурень, дурень. До чего дошел. Не узнает, а? – радостно всхлипнул Михаил Павлович. – Чего же ты стоишь? Шаркни ножкой, поганец. Живо!
– Я… я не могу… шаркнуть… Я забыл, как… шаркнуть…
– Забыл, как шаркнуть? Вы видите? Он забыл! – радостно обратился ко мне Михаил Павлович. – Ну, в таком случай, держись! Будем бороться! Засучивай рукава, Остап![287]
– Ай… Не хочу!
– Миша оставь! – поднимая сына с пола, со смехом проговорила Екатерина Сергеевна. – Ступай, Коля спать. Спи дитя, мое, усни… Сладкий сон к себе мани… Ну, господа! Ударим по чаю, а затем танцевать. Мама, хочешь научу фокс тротт? Увидишь, как просто… Ти-рам-рам-ла… Ти-ти-рим-па…
– Нет… Мне только с ромом… Побольше… – прошептала, придвигая свою чашку, Татьяна Степановна. – А затем к Яру. К цыганам…
Тревога моя сразу прошла, когда я, наконец, понял, в чем дело. Оказывается, Летягины уже около двух недель систематически предохраняют себя от гриппа ромом. Выпивают они обычно в вечер по бутылке. Михаил Павлович отыскал ром очень дешевый: 19 франков 50 сантимов за литр.
И, действительно, помогает. Могу засвидетельствовать. В доме кругом масса больных. В некоторых квартирах все поголовно лежат, приходится брать сиделок. Доктора целый день снуют по лестнице вверх, вниз.
А у Летягиных благополучно. Все как стеклышко. Каждый вечер смех, веселье, танцы, топот. И до поздней ночи громкое пенье Екатерины Сергеевны:
– Степью иду я унылой… нет ни цветочка вокруг…
«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 29 января 1933, № 2798, с. 3.
Встреча
Приятно увидеть старого знакомого, которого не встречал со времен Новороссийска или оставления Крыма.
Сразу повеет какой-то свежестью.