Конягин развернул бумажку, вздохнул, бросил в сторону. И пошел танцевать. А я снова грустно сел к стенке, поправил галстук и углубился в размышления. Ох, эта гнусная привычка думать. К чему она?
«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 25 января 1935, № 3523, с. 3.
Зима
У нас, за городом, редкое торжество. Проснулись утром и видим: весь сад в снегу.
То есть, снега выпало всего на полтора сантиметра. Но земля, деревья, кусты – все в белом наряде. И впечатление такое, будто зима не в парижском районе, а в настоящей Псковской губернии:
«Пришла, рассыпалась; клоками
Повисла на суках дубов
Легла волнистыми коврами
Среди полей, вокруг холмов».
Конечно, если не быть придирчивым, не проявлять излишний шовинизм, можно заметить и кое-какое отличие от русской зимы. Возле дома, например, обнаженная земля: не хватило снега, чтобы засыпать. Кое-где на дорожках тоже черные плеши: очевидно, мощный покров успел растаять, не дождавшись восхода Ярилы. Затем, нет той радости и гордости, которую проявляет русская природа, одетая снегом. Павлония беспомощно изогнула ветви, брезгливо сбрасывает мокрые клоки, пользуясь малейшим дуновением ветра. Вечно зеленый лавр, всегда яркий, веселый, насупился, потемнел от досады, нервно вздрагивает под холодным компрессом. А на клумбе зимующие ирисы растопырили острые листья и с удивлением оглядываются: что за притча? Отчего на платане зацвела вишня? И отчего вокруг столько белых гортензий?
Кроме растений, как видно, встревожены и представители животного мира. Соседняя белая кошка, гордящаяся своей чистотой, сидит изумленно на кирпичном заборе, смотрит сначала на белую землю, затем на свою шерсть и торопливо начинает умываться. Не предполагает ли она, сбитая с толку, что за ночь из блондинки превратилась в брюнетку?
И в курятнике тоже смятение. Петух, отвечающий перед своими дамами за все явления природы, стоит среди женской толпы, солидно склонил голову на бок и наспех придумывает: как бы все это объяснить, чтобы понятно было и ему самому? А воробей тут же, невдалеке, скачет по дорожке, вертит клювом, отыскивает пропавший провиант под странным покровом и тревожно кричит: «чирик».
Ясно, что значит этот «чирик»: или «караул», или, может быть, просто бранное слово.
Да, здесь природа, действительно, не очень любезно встречает снежный дар неба. Но зато какая радость у наших русских детишек! Что это у них – в крови? Зов предков? В России никогда не были, русской зимы не видали. А каким счастьем горят глаза! Какое ликование на раскрасневшихся лицах!
Шестилетний Сережа упросил отца сделать салазки из старого стула. Отцу приходится торопиться. По всем расчетам, снег продержится только до двух часов пополудни. Отец стучит молотком, мастерит. А Сережа бегает по саду и умоляет вышедших погулять взрослых:
– Господа! Не ходите! Весь снег мне испортите!
А затем вдруг раздается его неистовый рев:
– Колька, зачем берешь снег? Папа, скажи, чтобы он не сгребал!
– Коля, не бери с дорожки снега, к чему тебе? – хладнокровно говорит папа.
– А мы бабу будем делать.
– Где же вы возьмете снега для бабы? Пойдите, попросите у соседки: может быть, она разрешит у нее собрать.
Коля с Маней бегут через улицу к мадам Мартэн. Это идея. Собрать у нее.
Но мадам Мартэн встречает подозрительно. Если кому-нибудь снег понадобился – это уже ценность. Это уже капитал. Только – сколько стоит кило? Как определить? И потом – мужа дома нет. А вдруг будет браниться?
После тяжкой душевной борьбы мадам Мартэн наконец находит выход. Снег, который лежит на дорожке, пусть берут. Но тот снег, который на огороде и в цветнике, брать нельзя – самим может понадобиться. Мартэны ведь люди бедные, ренты едва хватает, чтобы свести концы с концами. Может быть, с выпуском новых казначейских свидетельств франк упадет, сохрани Боже!
Я сижу у окна, смотрю, как Сережа ездит с горки на салазках, врываясь в глинистую землю ножками стула. Смотрю также, как Коля и Маня торопливо лепят бабу, аккуратно распределив, сколько фунтов нужно на голову, на живот и на ноги…
Смотрю, наблюдаю и уношусь мыслью туда, на восток. Какое изобилие этого снега сейчас у нас, на равнинах! Пожалуй, это единственное, что можно иметь там в неограниченном количестве и такого же отличного качества, как в дореволюционное время. Вот, действительно, отрасль хозяйства, не тронутая социалистическим опытом.
Ах, подлое, подлое время! Даже любуясь снежным пейзажем, и то не могу отойти от советской экономической политики. Ведь, кажется, просто. Сиди, смотри, любуйся…
А в голове все те же назойливые неотвязные мысли. И невольно всплывает вопрос:
– Почему большевики не вывозят снега в Париж? Добились бы кредитов, набили бы этим продуктом свободные пароходы… И айда, в путь-дорогу. К поднятию червонца…
«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 4 февраля 1935, № 3533, с. 3.
Фирма
Чего только люди ни придумывают.
Около месяца тому назад прихожу как-то к Лунниковым, звоню, а там, внутри, стук дамских каблуков, хлопанье дверью, смятенье.
– Не впускайте, – шепчет какой-то голос. – Выдадут!
– А если телеграмма?
– В таком случае, закройте дверь на кухню… Скорее!
Мадам Лунникова впустила меня, растерянно оглянулась по сторонам и бессвязно залепетала:
– Это вы? Пожалуйста… Очень рада… Простите… Сразу не расслышала голоса…
Из кухни вышла вся раскрасневшаяся Татьяна Львовна. На ней был белый халат, забрызганный желтоватой жидкостью, а на голове цветная повязка, из-под которой тревожно выбивались в разные стороны черные волосы.
– А я перепугалась, – устало улыбнувшись, проговорила она. Думала, кто-нибудь другой. Людочка, мне кажется, мы можем от него не скрывать нашего секрета?
– Ну, да. Конечно. Только под условием; никому ничего не рассказывать. Чтобы не было конкуренции.
Я дал торжественное клятвенное обещание – и дамы повели меня на кухню, где на газовой плите в большой кастрюле варилась какая-то странная масса.
– Мы с Татьяной Львовной занимаемся приготовлением конфет для продажи, – начала объяснять Людмила Ивановна. – Заплатили одному русскому кондитеру сто франков за рецепт, как делать сливочные и мессинские помадки… И вот теперь пробуем. Главное, чтобы на мраморе потом закрутилось.
Я с любопытством заглянул в кастрюлю, затем с благоговением посмотрел на дам. И стал слушать подробности об изготовлении помадок.
Как оказывается, есть здесь особый трюк, который на новичков обычно наводит страх. Чтобы определить, достаточно ли кипятить приготовленный состав, в кипящую массу нужно быстро опустить мокрую руку, вытащить и попробовать, сворачивается ли захваченная часть массы в мягкий комочек. Если комок образуется, кипятить больше не надо.
Кастрюля снимается с плиты, а содержимое ее выливается на мокрую мраморную доску и, когда слегка застынет, растирается особенными деревянными лопаточками, пока в достаточной мере не затвердеет.
– Ну и как было вчера? – полюбопытствовал я. – Затвердело?
– О, да, – грустно сказала Людмила Ивановна. – Затвердеть затвердело, но, к сожалению, слишком. Превратилось не то в камень, не то в кирпич. Вася, вернувшись со службы, взял долото, молоток и разбил все на мелкие части. Конечно, сами все съели.
– И все-таки получилось довольно вкусно, – успокоительно добавила Татьяна Ивановна. – Как леденец.
Чтобы не мешать дамам, собрался я было уходить; но в это время пришел Василий Степанович, мы с ним заговорились в столовой и вдруг слышим:
– Господа! Идите, помогите, пожалуйста!
Прошло три часа. Было уже около половины второго ночи. Сняв пиджаки, запыхавшиеся, разгоряченные, мы с Василием Степановичем плясали у двух концов стола, на котором лежала мраморная доска, и ожесточенно перекидывали друг к другу лопаточками полужидкий конфетный состав.
– Что? Закручивается? – изнеможенно спрашивала сидевшая в углу Людмила Ивановна.
– Нет.
– Вы слишком теребите, – уныло заметила из другого угла Татьяна Львовна, расправляя скрючившиеся от долгой работы пальцы. – Не бейте ее так, умоляю.
– А как же иначе? Погодите… Кажется, тверже уже.
– Да что вы?
– Нет, Нет. Показалось. А, ну, еще! Поддайте, миленький, в мою сторону! Шлепайте ее, подлую, лупите!
После этой вальпургиевой ночи несколько раз заходил я по вечерам к Лунниковым посмотреть, как подвигается конфетное дело. Каждый раз принимал участие в спортивной работе вокруг мраморной доски. И каждый раз вместе со всеми съедал неудавшийся вкусный состав.
За весь месяц один только раз помадки получились как следует. Обрадованные Татьяна Львовна и Людмила Ивановна нарезали их аккуратными кубиками, вложили в бумажечки, сговорились отнести для продажи, чтобы оправдать часть расходов… Но Людмила Ивановна постеснялась идти в магазин предлагать, а Татьяна Львовна испугалась, что магазину конфеты понравятся, и что владелец, чего доброго, сделает заказ на новую партию.
В конце концов, пришлось поступить проще: устроить вечер, пригласить гостей и угостить их помадками, не говоря, конечно, откуда, они.
Сейчас, к сожалению, обе дамы временно закрыли свою фирму. Муж Татьяны Львовны заявил, что видеть не может ничего сладкого. А Людмила Ивановна прибавила в весе шестнадцать кило, получила одышку. И когда была у доктора, доктор осмотрел ее, удивился и строго спросил:
– Вы чем последнее время питаетесь?
– Помадками…
– В самом деле? Категорически запрещаю!
«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 10 февраля 1935, № 3539, с. 3.
Река времен(Из записной книжки интеллигента)
1 марта 1917 г.
Ура! Наконец-то!