, скромно прибавляя при этом:
– «Слава, вас учили, дым…»
Другой тихо изобретает в Америке телевизионную «трубку», заменяющую сразу несколько радиоламп и производящую переворот в радиотехнике[367].
Третий застенчиво налаживает Геджасу авиацию[368].
Четвертый незаметно организует Парагваю армию[369].
Пятый осторожно лечит абиссинского негуса.
Шестой бесшумно получает премии за сельское хозяйство.
Седьмой совершенно невольно является первым в чужом литературном конкурсе.
А восьмой? Девятый? Пятнадцатый? Кто не знает дальнейших примеров вплоть до 12.675-го?
Нет, будь мы не ограблены большевиками, мы бы легко могли, помимо пения, докладов и танцев, солидно праздновать День Русской Культуры.
Один раз к этому дню сконструировали бы величайший в мире аэроплан (техников сколько угодно).
Другой раз – построили бы дворец не хуже Версальского (дал бы только Рокфеллер недостающие деньги для окончания работ).
Третий раз возвели бы башню выше Эйфелевой и, разумеется, с бóльшим вкусом (инженеров-строителей мало?).
Но ничего в нашем распоряжении нет. Ни своих средств, ни Рокфеллеровских. Ничего совершенно, кроме карт-д-идантитэ, да и то с надписью «нон травайер[370]».
Так чего же ворчать?
Неужели лучше было бы, если бы никто из нас не танцевал, не пел, не говорил?
И изменил бы своей природе?
«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 16 июня 1935, № 3665, с. 3.
Тридцать три несчастья
Среди нас, огородников парижского района, большое уныние. Никогда, в продолжение последних десяти лет, не было столько напастей, как в нынешнем ужасном году.
И год-то сам, как будто не високосный, и сумма цифр вполне благоприятная (1+9+3+5=18). А между тем столько всякой гадости за последние месяцы!
Сначала, в марте и апреле, появилось откуда-то неимоверное количество земляных блох. Осадков в начале весны было мало, погода стояла холодная, сухая. И для блох получился настоящей национальный праздник. Вроде годовщины самостоятельности. С веселыми танцами на грядках, с каруселями, с даровым угощением в виде нежной огородной ботвы.
Съев все листочки редиски и оставив вместо них одни только узорные ниточки, блохи потанцевали на грядках еще некоторое время, дождались дождя, собрали свои пожитки и удалились. Но как только исчез арьергард блошиной кавалерии, из-под кустов, из-под соседних зарослей, из гущи травы – выглянули осторожно улитки. Осмотрелись, втянули в себя воздух, убедились, что влаги достаточно, что дожди зарядили надолго, – и поползли.
Ползли они по ночам весь май месяц и половину июня. Ползли дружно, неутомимо, в небывалом количестве, не взирая ни на какую золу и ни на какие предохранительные порошки. Средние по величине, белые, в виде легковооруженных, двигались прямо, в лобовую атаку, накидываясь на рассаду огурцов, на кабачки, на капусту, на салат, на фасоль и подсолнухи. Мелкие, черные, пробирались под землей тихой сапой, внезапно появляясь из глубины почвы возле самых стеблей. Огромные, рыжие, тяжеловооруженные, вроде гоплитов[371], шли в обход, сомкнутыми рядами, чтобы нанести удар с тыла.
И за всеми ними, белыми, черными и рыжими, как современные танки, в полном сознании несокрушимости, торжественно шли бронированные эскарго.
А пока блохи и улитки расправлялись с облюбованными ими растениями, в стороне тихо, незаметно поднимался укроп. Ведь, казалось бы: кому нужен во Франции укроп, кроме русских людей? Местные жители не употребляют его, кроме медицинских случаев; улитки нему равнодушны; блохи хотели бы приспособиться, но толком еще не знают, что с ним делать. Однако, таков неудачный нынешний год: и на укроп нашлись охотники – какие-то черно-зеленые тли.
Некоторые из нас, русских огородников, пробовали обрызгивать зелень укропа мыльной водой. Но негодные тли обмывались, прихорашивались, говорили: «благодарю вас» и продолжали бодро сидеть.
Некоторые пробовали также опрыскивать укроп табачной настойкой. Но тли охотно принимали настойку, одобрительно нюхали, чихали, просили раствора покрепче и продолжали сидеть. А укроп, тем временем желтел, краснел, свертывался, начинал гибнуть.
В общем – пересевали мы в этом году все овощи по несколько раз. Семена редиски, фасоли, огурцов, укропа, сыпали в землю, как в прорву. В конце концов, после долгих усилий, кое-что появилось, закрепилось. Снова блеснула надежда, что все образуется.
И, вдруг – в середине июня на прошлой неделе – град. И какой град! В голубиное яйцо. Подлые голуби: почему несут такие крупные яйца?
Не буду говорить, что стало с нашими огородами после этого разгула стихии. Куда до подобных результатов улиткам, блохам и тлям! А главное: когда блохи едят, не так обидно. Есть все-таки легкое утешение: и сами блохи поели, и деткам своим дали; детки, небось, тоже хотят есть.
Но град… К чему ему эта атака? Какая польза? Расстрелял подлец, как из пулемета, все кусты; вдребезги разбил кочаны салата; посбивал ветви и верхушки помидоров; изрешетил огурцы, разбил стебли кукурузы и ушел, как хулиган, сам не попользовавшись и другим ничего не оставив.
Вот прошла уже неделя, а мы все, у кого есть огороды, до сих пор прийти в себя не можем. И – странная вещь! Единственным утешением для каждого из нас является только то обстоятельство, что у соседа тоже погибло.
Скажешь кому-нибудь: «знаете, у меня все пропало»… И на лице собеседника вспыхивает радость: «В самом деле? И у вас уничтожило?» Конечно, собеседник не говорит: «Слава Богу». Стесняется. Но по глазам его видно, что – слава.
Да, действительно, это единственное утешение, что все одинаково пострадали. Вот, к сожалению, у некоторых наших соседей огородов совсем нет, так что немного досадно. Но зато у них масса стекол в окнах разбито. Это уже компенсация.
В общем, на миру, как говорится, и смерть красна. Потому, должно быть, в эмиграции нам и живется так весело, что всем одинаково плохо. Без сомнения, когда Помпею засыпало пеплом, жители ее перед смертью тоже взбирались на дома, лихорадочно смотрели в сторону Геркуланума, Стабии и радостно говорили друг другу:
– Ага! Геркуланум со Стабией помаленьку тоже засыпает, братцы!
Да, да. Это верно. Утешиться всегда можно. Но все-таки жаль огорода.
«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 22 июня 1935, № 3671, с. 3.
Таинственная семья
Владелец скромной нормандской фермы мсье Карро сильно волновался перед приездом русских гостей. Шофер, который снимал у Карро три комнаты на месяц для своих парижских друзей, заявил, что знакомые его проживут здесь всего недели две, не больше. А это доказывало, что будущие постояльцы люди богатые, не стесняющиеся за две недели заплатить, как за месяц.
– Робер, – торжественно сказал Карро соседнему лавочнику. – Если я тебя порекомендую моим русским, ты славно за это время заработаешь.
– Спасибо, Шарль. Надеюсь. А сколько процентов тебе?
– Десять.
– Жорж, – покровительственно сказал Карро соседнему булочнику. – Если я тебя порекомендую моим русским, ты отлично на них заработаешь.
– Разумеется, Шарль. А сколько процентов тебе?
– Десять.
– Виолетта, – сказал Карро жене. – Как ты думаешь: хватит молока от нашей коровы для русских гостей?
– Пожалуй, придется прикупать, Шарль.
– Жаль, очень жаль. А как ты думаешь, Виолетта: с огорода мы много из них выручим?
– Я думаю, много выручим, Шарль. Не будут же они есть одно только мясо.
Постояльцы, наконец, прибыли. Привез их из Парижа тот самый шофер, который нанимал комнаты. Сначала вышел из автомобиля полный средних лет господин; затем полная средних лет дама; затем полная старушка, лет семидесяти; и, наконец, полная девица лет двадцати. Мужчины внесли в дом несколько чемоданов, дамы бегло осмотрели помещение, начали раскладываться. А шофер тотчас же уехал.
– Может быть, мсье хочет, чтобы я приготовила завтрак? – любезно предложила полному господину мадам Карро.
– Завтрак? – задумчиво переспросил господин. – Нет, мадам, благодарю вас. Мы не завтракаем. Дайте только кипятку и приготовьте в саду стол. Мы выпьем горячей воды.
Мадам Карро от удивления слегка покачнулась. Но овладела собой.
– Шарль, – тревожно прошептала она, придя на кухню. – Или я не понимаю, что они говорят по-французски, или же у них в голове не все в порядке.
Когда в саду приготовлен был стол, и вода вскипела, вся семья собралась, захватив из дома чашки. Полная девица разливала воду, а мсье Карро стоял сбоку и смотрел.
– Вы в котором часу обычно обедаете, мсье? – осторожно спросил он.
– Мы совсем не обедаем, друг мой, – весело ответил толстяк.
– Ха-ха, – испуганно рассмеялся Карро. – Но все-таки… Овощи с огорода вам, наверно понадобятся?
– Увы, ничего не понадобится, старина, ничего, – добродушно возразил толстяк. А сидевшая рядом старушка добавила: – Мы вообще ничего не едим, мсье.
Через час явился на ферму лавочник.
– Мадам… Угодно вам сахару, макарон, риса, сардин, вина, сидра?
– Нет, нет, не надо, мсье.
Затем пришел булочник.
– Сколько вам приносить хлеба по утрам, мсье?
– Нам хлеба не нужно, дорогой.
– Значит, приносить вечером?
– Нет, и вечером тоже не нужно.
Весть о том, что в Ба-Эльбеф-де-ла-Тур-сюр-Сэн приехали странные люди, которые ничего не едят, распространилась по деревне с ужасающей быстрой. В первый день мсье и мадам Карро, конечно, не хотели верить тому, что гости их вообще ничего не едят. Наверно, привезли что-нибудь с собой из Парижа.