Что делается в это время в природе! Только недосягаемое солнце по-прежнему весело ухмыляется сверху своей раскаленной физиономией. Все же остальное в полнейшей панике. Тучи, подобрав юбки и растеряв в головах шпильки, простоволосые, нечесаные, быстро разбегаются в разные стороны, стараясь улизнуть куда-нибудь подальше на материк; чахлые деревья страдальчески извиваются всем своим телом сверху до низу, жалобно машут ветвями, призывая прохожих на помощь, проклиная тот день и час, когда пустили корни в этих краях; Океан, весь покрытый барашками, превращается в гигантского мериноса. И даже дюны, эти огромные массивные дюны, начинают, как будто, приплясывать, искать более удобного пристанища, посылая на разведку гигантские песчаные облака.
– Это что же такое? – удивленно произнес Леонид, приоткрыв дверь и судорожно впившись в нее, чтобы она не захлопнулась.
– Идем, идем, – ответил я. – Не бери только шляпы. В конце концов, нужно же нам погулять!
Мы пошли. С трудом оттолкнув от себя калитку, которая по наущению не желала нас выпускать, вышли мы на улицу, сделали несколько шагов… И остановились. По дороге, торжествуя, улюлюкая, неся песок, взметался кверху, колол лицо, шею, забирался в рот, в нос, за воротник… Точно миллионы иголок вонзались в глаза, в лоб, в щеки, в уши.
– Повернем назад? – услышал я среди рева и свиста, будто где-то далеко прозвучавший жалобный голос.
– Нет, вперед!
Мимо скромных строений поселка, точно вымершего за эти ужасные дни, мы медленно стали пробираться к ресторану. Ресторан этот в нормальное время был от нас в трех минутах ходьбы. Но теперь он казался таким далеким, таким недосягаемым. Точно находился в другом департаменте.
– Стой! – закричал Леонид.
– Что с тобой?
– Меня уносит!
– Куда?
– Туда!
Я сделал по направлению к нему два шага. Протянул руку. Но ветер набросил мне на голову мой пиджак. И когда я с огромным усилием оттащил пиджак вниз, Леонид был уже на значительном расстоянии. Он размахивал руками, будто тощее деревцо своими ветвями, выделывал отчаянные движения ногами, наклонялся, чтобы идти вперед, но в результате шел постепенно назад.
– Ложись и ползи! – повелительно крикнул я.
Выйдя из дома около десяти часов утра, мы пришли, наконец, в ресторан около двенадцати. Хозяин его, как мы уже имели возможность убедиться и раньше, был милейшим человеком, добродушным, словоохотливым. На наш вопрос, долго ли здесь продолжаются подобные ветры, он весело щелкнул языком, с гордостью взглянул на окно, в которое настойчиво стучался песок, и с видом знатока произнес:
– Еще восемь с половиной дней ждать, не меньше, мсье. Окончится в будущий четверг, к вечеру.
Получив эту ужасную справку, мы с грустью вышли из ресторана и решили пробраться за дюны, чтобы взглянуть, что делается с океаном. Но, встреченные ураганным огнем мелких камешков, раковин и водорослей, быстро отступили и направились к своему дому.
На этот раз ветер был попутный, даже весьма. Подгоняемые им, мы неслись вдоль по дороге; панталоны наши хлопали, будто флаги на мачтах; пиджаки вздымались в разные стороны, вытряхивая содержимое карманов. В первый раз нас пронесло мимо калитки метров на двадцать. Но во второй раз, когда мы с трудом вернулись назад и умышленно прошли выше калитки шагов пятьдесят, судьба сжалилась: ветер удачно бросил меня и Леонида на забор нашей виллы, и тут, двигаясь от столба к столбу, мы добрались, наконец, до нашего входа.
– Что же делать теперь? – спросил Леонид, сидя в комнате и уныло глядя в окно на бушующую пустую улицу.
– Зажигай лампу, – сказал я.
– А зачем? Теперь еще два часа.
– Все равно. Зажигай. А потом потушим. И снова зажжем.
… Сейчас мы уже в другом месте. Удалось, наконец, выбраться. И – странно. Как хорошо теперь вспомнить все это! И величавую синюю гладь океана в ясные дни. И пену вздыбившихся волн в бурное время. И живительные лучи властелина небес. И размах вольного ветра. И в дюнах нашу милую скромную виллу…
Спасибо Ивану Николаевичу.
«Возрождение», Париж, 30 июля 1937, № 4089, с. 4.
Русские пансионы
Хорошо было бы после одинокой жизни на берегу океана отправиться куда-нибудь в русский пансион.
Не в лагерь, а именно в пансион. Лагерные сборы, увы, хороши только для неустрашимых молодых людей, пригодных к отбыванию воинской повинности.
Но какого рода пансион выбрать? За последние годы присмотрелся я к этим своеобразным русским предприятиям. Сколько их!
И в Нормандии, и на Ривьере, и в Савойе…
И как разнообразны при этом!
Есть пансионы солидные, основательные, со своими бухгалтерами и с гонгом, сзывающим публику к обеду за час до того времени, как обед готов. Есть и простенькие, скромные, без бухгалтеров и без всякого гонга.
Эти последние обычно образуются так. Живет где-нибудь в провинции скромный русский труженик с женой. Служит на заводе, снимает возле своего городка небольшой домик или ферму, куда ездит со службы на велосипеде.
И страшная тоска овладевает, наконец, супругами.
– Котик… Хотела бы я побывать в Париже… Увидеть русских людей. Не съездить ли?
– Что ж. Разумеется. Хорошо было бы. Только знаешь, что, по-моему? Вместо того, чтобы в эту жару тащиться нам, пусть лучше сами парижане катят сюда. Давай, откроем небольшой пансион. Переселимся в сарай. И заработаем кстати.
После этого посылается в газеты объявление, приблизительно такого содержался:
«Р. П. в О. Ч. в. п. р. с. с. е. о. в.», что значит «Русский пансион в Оверни. Чудесный воздух, прекрасный вид, русский стол, сытная еда, очень недорого».
И начинается страда.
Жил до сих пор скромный труженик спокойно, удобно – и вдруг в две его комнаты вваливается три парижских семьи. С детьми, с кошками, с фокстерьерами. Дети плачут, собаки лают, кошка мяучит. Муся растерянно носится, а парижанка, мать одного из семейств стоит, грозно поводя очами, и восклицает:
– Ну, и дыра! Митя, куда мы заехали?
Обычно такие пансионы долго не держатся. Один сезон, два – самое большее. Чтобы не показаться скупой, Муся за двадцать франков в день самоотверженно старается: все готовит на сливочном масле, даже салат; к утреннему завтраку дает кофе, сыр, яйца, варенье, мед, булочки, ватрушки; к обеду на пять человек подает гигантский котел с борщом, два мясных блюда, груду овощей, вареники, плавающие в море сметаны, бананы, апельсины, желе, кисель – кому что захочется. Не только губы детей, даже вся морда фокстерьера и та вымазана после обеда сметаной; капризная кошка воротит физиономию от огромного эскалопа, который ей свалили в тарелку вместе с пельменями.
А разъедутся гости, подойдет лето к концу, подсчитают Муся и Котик доходы и удивятся: в чем дело? А в это время еще новый неожиданный страшный удар:
Из коммуны извещение – Котик оштрафован на 600 франков за то, что держал столовников и не платил за это налога.
А кроме пансионов случайных, недолговечных, есть еще другой вид – пансионы настоящие, благоустроенные, с полным инвентарем, но с одним недостатком:
Хозяева только что сами приобрели это дело и совершенно не знают, как в таких случаях полагается действовать.
Владимир Иванович, снявший виллу осенью, с конца зимы уже подготавливает для будущего пансиона огород. Справляется у соседей, как нужно разводить помидоры: луковицами иди черенками. Для посева огурцов заранее устраивает на грядках высокие холмики: так ему советовала делать знакомая помещица Елена Андреевна. Проходит весна, приближается лето. Жена Владимира Ивановича – Вера Васильевна уже сильно волнуется. Иногда по ночам у нее даже бывают кошмары. Ей кажется, будто она стоит на крыльце, а перед нею во дворе и на дороге громадная толпа пансионеров. Все злобно сжимают кулаки, кричат что-то по ее адресу… А впереди делегаты держат плакат, и на плакате написано:
«Мы требуем сорокачасовой еды в неделю!»
В июне каждый проезжающий по дороге автомобиль заставляет Веру Васильевну вздрагивать: а вдруг остановятся? И из автомобиля вылезет пансионер?
Но вот наконец, неизбежное наступает. В один прекрасный день, действительно, к воротам подкатывает машина. У калитки поднимается зловещий русский гул голосов. И во дворе слышится чей-то могучий мужской голос:
– Скажите: это здесь пансион «Жигули»?
– «Жигули»? Да… – лепечет Вера Васильевна. – А что вам угодно?
– Как что угодно? Мы же с вами списались. Кобзяков я!
– Кобзяков? А, да, да. Сейчас… Будьте добры. Володенька, поговори, пожалуйста… У меня что-то… мигрень…
Нужно, однако, воздать должное русской отзывчивости. Потому ли, что каждый из нас бывал в таком положении при выборе новой профессии, но русские пансионеры у неопытных хозяев сразу учитывают всю обстановку. Начинают учить, давать советы, пробовать продукты, забираться своей ложкой в банки с вареньем, перетаскивать мебель из комнаты в комнату. А когда растерянная Вера Васильевна, готовя обед, вдруг, в изнеможении опустится на стул и горько зарыдает, ей сейчас же на помощь придет какая-нибудь сердобольная дама.
– Что с вами, милая?
– Негодные котлеты… Почему-то… Все… развалились…
– Ах, дорогая моя! Да, ведь, вы же не положили яиц! Дайте, я приготовлю.
И, наконец, есть у нас третий, высший разряд: пансионы настоящие, первоклассные, руководимые опытными людьми, снискавшие себе прочную солидную репутацию.
Эти пансионы хороши тем, что ведутся чисто по-русски, с широким размахом, и сильно отличаются от аналогичных предприятий французских. У французов всегда все как-то официально. Если есть двадцать комнат, то и сдают двадцать, не больше. А у наших – и количество комнат никому неизвестно и число пансионеров тоже.
Сколько бы ни набралось народу, на запрос: «есть ли вакансия?» хозяева бодро всегда отвечают: «приезжайте, устроим».