Итак, селедка, пепел от бумажки, новыя вещи, деньги – вот опора светлого будущего. Не будем же легкомысленны! Счастье возможно и близко.
Я перечислил все самое главное, что нужно делать. Но есть кое-что, чего и не нужно делать, согласно приметам.
Вот, например, новогодние тосты. С пожеланиями. Сохрани Бог произносить их!
Помню я… Встречали мы 1919 год в Екатеринодаре. Чокались:
– Дай Бог в этом году быть в Москве!
И поехали в Новороссийск.
В Новороссийске на запасных путях встречали 1920 год. Чокались:
– Дай Бог в этом году быть в Москве!
И попали в Болгарию.
1921 год встречали в Болгарии. Чокались:
– Дай Бог в этом году быть в Москве!
Попали в Сербию.
1925 год встречали в Сербии. Чокались:
– Дай Бог в этом году быть в Москве!
И попали во Францию. Казалось бы, опыт учит, что не нужно больше никаких тостов. Не следует пожеланий своих произносить вслух. Но многие до сих пор не унимаются. Продолжают.
И вот один из Франции попадает на Дальний Восток. Другой в Бельгию. Третий в Италию. Четвертого просто высылают неизвестно куда. А мы по-прежнему:
– Дай Бог этот год…
Довольно, господа, довольно. Ограничьтесь селедкой, пеплом и новым носовым платочком в карман.
«Возрождение», Париж, 31 декабря 1937, № 4111, с. 5.
Наши друзья
Прямо поветрие какое-то. Все русские парижане обзаводятся животными: кошками, собаками, обезьянами. Есть даже чудаки, у которых в квартире завелись куры. Например, у одного моего знакомого: на письменном столике стоит миниатюрный домик для курицы; сам хозяин сидит у краешка стола, пишет мемуары, а курица забирается в домик, торжественно куд-кудахчет и несет яйца.
Что это такое? Признак чего?
Может быть, все скоро в Россию поедем?
Сейчас в какой дом ни придешь, к кому из старых знакомых ни заглянешь, всюду только и разговоров, что о щенятах и кошках. Казалось бы, в чреватое событиями время есть чем обменяться друг с другом при встрече. Тут и проблема помешательства Сталина, и проблема невмешательства в Испании, и проблема замешательства с Австрией…
А хозяева почему-то весь вечерь наводят разговор на собачий вопрос.
– Вы представьте себе, господа, – говорит счастливая владелица фокстерьера. – Моему щенку еще четырех месяцев нет, а он уже знает десять русских слов, три французских и два английских!
– Поразительно, поразительно, – подтверждает хозяйка молодой таксы. – И откуда только у них ум берется? Моя Шиши на днях всех изумила. Выхожу я из своей виллы в Кламаре, зову Шиши погулять, открыла калитку… А она что же? Выскочила на улицу не через калитку, а совершенно самостоятельно через дырку в заборе!
– Это что, дырка в заборе! – пренебрежительно замечает журналист, обладатель французского бульдога. – А вот мой буль, действительно, феномен. Чувствует меня даже по телефонным звонкам. Если звонит кто-нибудь посторонний, не двинется с места. Но достаточно мне самому позвонить к себе домой, чтобы он угадал, что звонок от меня. Начинает от радости носиться, лаять, кусать кого ни попало.
Нет, безусловно, вся эта мания обзаведения домашними животными – к отъезду. Очевидно, перед возвращением на родину нам инстинктивно хочется набрать здесь как можно больше верных друзей, чтобы и об Европе потом вспоминать с нежностью, и чтобы и там, в России, не чувствовать себя одинокими среди нового незнакомого населения…
А как радикально меняется жизнь, когда в квартире заводится хотя бы щенок!
Вот, например, раньше… Заглянешь, бывало, к Андрею Ивановичу и к Людмиле Петровне. Полы в квартире блестят. Коврики лежат на местах. Книги чинно расставлены на полках. А теперь… Войдешь – и под ногами песок, кости, туфли, ковры разбросаны, свернуты; клочки бумаги, лоскутки материи валяются на стульях, на диванах, у письменного стола.
– Вы что? Переезжаете? – увидев в первый раз всю эту картину, удивленно спросил я.
– Нет, зачем переезжать? – с блаженной улыбкой отвечал Андрей Иванович. – У нас собачка теперь. Австралийский терьер.
– Ах вы увидите, что это за душка! – радостно добавила Людмила Петровна. – Весь мохнатый, точно плюшевый, зубы остренькие, когти отточены… Просто игрушка!
– А ты бы пошла, Милочка, к соседям, взяла бы Гвидона, – просительно сказал жене Андрей Иванович. – Довольно детишкам играть с ним. Утомят, чего доброго, спать плохо будет.
– Да, да. Садитесь к столу, я сию минуту вернусь. Андрюша, а, может быть большую кость перенести с середины комнаты в угол?
– Нет, оставь. Гвидон любит, чтобы кости лежали всегда на виду. Вот, бумажки, действительно, можно собрать. К сожалению, щетки нет, всю изгрыз. Ах, разбойник! Посмотрите: уже за второй том «Войны и мира» принялся! Удивительная страсть к беллетристике!
Андрей Иванович пополз по полу, собирая бумажки и лоскутки.
– Да… Странно даже… – тяжело дыша, говорил он из-под стола. – Всего щенку пять месяцев, а произведений печати равнодушно видеть не может. Даже газетами интересуется. Если оставим на стуле, или на краю стола, оглянуться не успеем, как всю информацию вместе с наружным листом проглотит. Это что? Пояс от халата? Ах, негодный! Отыскал, все-таки… А на днях, знаете, какой случай произошел?
Андрей Иванович стал посреди комнаты на четвереньки, поднял в мою сторону голову.
– Вам никто не говорил? – добавил он с некоторой гордостью в голосе. – История, я вам доложу: проглотил иголку с ниткой!
– Да что вы?
– Даю слово. Так-таки проглотил, с узелком на конце. Слава, Богу, черед семь часов и игла, и нитка благополучно вышли. Но какое чудо, не правда ли? Я ее, эту иголку, даже в отдельный футляр положил. В виде сувенира. Если хотите, покажу, когда чай будем пить.
Андрей Иванович поднялся с пола, держа в руках собранные лоскутки и бумажки, направился в кухню, чтобы бросить все это в сорный ящик, как в передней, вдруг, раздался визг, лай, и в столовую бешеным аллюром ворвался взъерошенный коротконогий щенок. Кинулся сначала к застывшему в умилении хозяину, вырвал у него из рук лоскутки, разметал по полу, затем бросился на диван, перекувыркнулся, сбросил подушки, оттуда ринулся к занавеске, дернул ее, оторвал нижнюю часть, а затем, увидев меня, растопырил уши, сделал стойку и, взлетев ко мне на колени, подскочил, лизнул прямо в губы.
– Это он целуется с вами, – растроганно пояснила Людмила Петровна.
– Ах, разбойник, разбойник! – дрожащим от счастья голосом добавил Андрей Иванович.
– Кх… Пфф… – сконфуженно закашлялся я, вытирая губы ладонью. – Какой ты, однако, приветливый…
– Ав, ав! – согласился Гвидон, хватая меня за рукав.
– Да, да… Молодчина…
– Ав, ав! – продолжал пес, выдергивая из манжеты запонку.
– Погоди, погоди… Это… уж слишком… Не надо…
– Ав, ав! – схватившись зубами за пуговицу жилета, добавил Гвидон, сбрасывая на пол разгрызанную пополам запонку.
– Гвидоша, оставь гостя! – с нежной строгостью проговорил Андрей Иванович, снимая щенка с моих колен. – Разве так можно? Ступай лучше на пол!
– Ав, ав! – Гвидон впился зубами в мои брюки и с победным рычаньем стал тянуть их вместе со мною под стол.
– Андрейчик, возьми-ка из угла туфлю с веревкой и поиграй с ним, чтобы успокоился, – посоветовала Людмила Петровна. – Ну, Гвидончик, иди. Туфлю хочешь? Вот, папаша поиграет с тобой, пока мы выпьем чайку. Ах ты, мой маленький!.. Ах ты, мой славненький!..
Против обыкновения, просидел я тогда у Андрея Ивановича недолго. Сославшись на спешную очередную работу, ушел, едва отцепив от своего пальто впившегося в него щенка. Остаток вечера решил провести у Николая Рафаиловича и Софии Сергеевны, живших неподалеку.
А здесь, оказывается, тоже сюрприз.
– Очень, очень рад, что пришли навестить, – радушно сказал хозяин, открывая мне дверь. – Только погодите минутку: я вытру здесь лужицу.
– А что у вас? Водопровод испортился?
– Нет, не водопровод. Это Джим. Обезьяна.
– Да! В самом деле! Вы, ведь, еще не знаете, что у нас обезьянка! – здороваясь со мной через лужу, радостно воскликнула Софья Сергеевна. – Сейчас покажем. Коленька, достал тряпку? Как? На окне? Нет, нет, на окне не найдешь. Джим ее выбросил на соседнюю крышу. Возьми лучше на кухне.
– А, может быть, проще перепрыгнуть? – нерешительно спросил я, внимательно разглядывая пол.
– Что же… Тоже идея, – согласилась хозяйка. – Прыгайте. Только идите за мной осторожно, чтобы еще на что-нибудь не наступить.
Софья Сергеевна в качестве лоцмана пошла вперед по слабо освещенной передней. А я медленно двигался вслед, в кильватерной линии.
– Вот, снимайте пальто и проходите направо, – проговорила она. – Здесь теперь полная перестановка. Джим занимает парадную левую сторону, а мы ютимся на правой.
Слева, действительно, виднелось какое-то странное сооружение. Стояли столбы, на них перекладина, под перекладиной огромный кусок линолеума, испещренный подозрительного характера пятнами. А наверху, на одном из столбов, сидело маленькое серое бородатое существо и, корча рожи, тревожно смотрело на меня.
– Джим, видишь: к нам гость пришел, – ласково сказала Софья Сергеевна.
– Иих… Иих! – усиленно выдувая изо рта воздух, зашипел Джим.
– Ты не бойся, он тебя не обидит, – успокоительно добавила Софья Сергеевна. – Если хочешь, во время чая я тебя спущу с цепочки. Только обещай не скандалить.
– Иих! Иих! – продолжал Джим.
Я сел к столу ни жив, ни мертв. В один вечер и щенок, и обезьяна! Не много ли?
Николай Рафаилович убрал что надо в передней, ушел на кухню, вскипятил воду; Софья Сергеевна заварила чай, поставила на стол колбасу, печенье, варенье, орешки. Рассказала подробно, как им подарили Джима, как она сама этого Джима боялась, как потом привязалась. И когда чай готов, обезьяну сняли со столба, пригласили к столу.