Все передавали друг другу новость. Двор был полон монахов, солдат, женщин и детей. Радостные клики раздавались повсюду. Одни побежали на стены, чтобы убедиться, что лагерь пусть, другие смеялись и плакали от радости.
Иные до сих пор все еще не хотели верить; но подходили все новые толпы мужиков и мещан.
Они шли из города Ченстохова и окрестных деревень, шумно, весело, с песнями. Приходили все новые известия; все видели отступление шведов и рассказывали, куда они отступили.
Через несколько часов вся монастырская гора была полна людей. Ворота монастыря были настежь открыты, как бывало раньше; звонили во все колокола… И их торжественные звуки летели вдаль, и слышала их вся Речь Посполитая.
Снег заметал следы шведов.
К полудню костел был так переполнен, что негде было яблоку упасть. Сам ксендз Кордецкий служил благодарственный молебен, и людям казалось, что служит его белый архангел. И казалось людям, что душа его улетит вместе со звуками песнопений или с кадильным дымом и развеется в выси во славу Господню.
Гул орудий не потрясал уже стен и оконных стекол, не засыпал уже людей градом ядер, не прерывал уже ни молитв, ни той благодарственной песни, которую среди восторга и плача молящихся запел старый настоятель:
Те, Deum, laudamus!
XX
Кмициц и Кемличи быстро подвигались к силезской границе. Они ехали осторожно, чтобы не встретиться с каким-нибудь шведским отрядом. У хитрого Кемлича были пропускные грамоты, выданные Куклиновским и подписанные Мюллером, но все же солдат, у которых были такие документы, обычно подвергали допросу, и такой допрос мог плохо кончиться для пана Андрея и его спутников. Они ехали быстро, чтобы как можно скорее перейти границу и углубиться внутрь Силезии. Пограничные местности не были свободны и от шведских мародеров; часто случалось, что шведские отряды заходили даже в Силезию, чтобы ловить тех, кто прокрадывался к Яну Казимиру. Но Кемличи, которые за все время осады ченстоховского монастыря только и занимались что охотой на одиночных шведов, прекрасно изучили всю окрестность, все пограничные дороги, тропинки и проходы, где шведов им удавалось встречать особенно часто и где они чувствовали себя, как дома.
По дороге старик Кемлич рассказывал пану Андрею, что слышно в Речи Посполитой, а пан Андрей, который столько времени безвыходно сидел в крепости, жадно слушал эти новости и даже забыл о собственной боли: новости эти были очень неблагоприятны для шведов и предвещали близкий конец шведскому владычеству в Польше.
— Войску уже надоели шведы и их компания, — говорил старик Кемлич, — и если раньше солдаты грозили убить гетманов, раз они не согласятся соединиться со шведами, то теперь они сами высылают депутации к пану Потоцкому, прося спасать Речь Посполитую и давая клятву остаться при нем до последнего издыхания. Некоторые полковники ведут со шведами войну на свой страх.
— Кто же первый начал?
— Пан Жегоцкий и пан Кулеша. Они начали действовать в Великопольше и нанесли шведам значительный урон; есть много маленьких отрядов во всей стране, но имена начальников никому не известны, они их умышленно скрывают, чтобы, в случае чего, спасти свои семьи и имения от мести шведов. В войске первым восстал тот полк, которым командует пан Войнилович.
— Габриель? Это мой родственник, хотя я его не знаю.
— Прекрасный солдат. Он разбил отряд изменника Працкого, который служил шведам, самого его расстрелял, а теперь отправился в горы, которые лежат за Краковом; там он разбил шведский отряд и спас горцев, которых теснили шведы.
— Значит, и горцы шведов бьют?
— Они первые и начали; но мужичье ведь глупый народ, хотели с топорами идти на защиту Кракова, генерал Дуглас их рассеял, тем более что они в открытом поле ничего не стоят. Зато, когда за ними отправили несколько отрядов в горы, оттуда ни один человек не вернулся. Теперь пан Войнилович, оказавший помощь горцам, ушел к пану Любомирскому и соединился с его войсками.
— Значит, пан маршал — против шведов?
— Разное о нем говорили, будто он колебался, куда перейти, но когда во всей Польше поднялось восстание, тогда и он решил идти против шведов. Влиятельный он человек и много плохого может сделать шведам. Он один мог бы воевать со шведским королем. Говорят, что к весне в Речи Посполитой ни одного шведа не будет…
— Дал бы Бог!
— Да разве может быть иначе, ваша милость, если все на них озлились за осаду Ченстохова? Войска бунтуют, шляхта их бьет, где может, мужики собираются толпами, к тому ж татары идут, идет хан собственной особой, который разбил Хмельницкого и казаков и пригрозил им стереть их с лица земли, если они не пойдут против шведов.
— Но ведь и у шведов есть еще влиятельные сторонники из панов и шляхты?
— Только тот, кто должен, стоит еще на их стороне, но и то лишь до поры до времени. Один только князь-воевода виленский всей душой на их стороне, но он за это и поплатился.
Кмициц даже задержал коня и в то же время схватился за бок от приступа внезапной боли.
— Господи боже! — воскликнул он, подавив стон. — Говори скорее, что с Радзивиллом? Он все еще в Кейданах?
— Я знаю только то, что говорят люди, а разве им верить можно? Одни говорят, что князя-воеводы нет в живых; другие говорят, будто он еще воюет с Сапегой, но сам еле дышит. Говорят, они на Полесье столкнулись, пан Сапега его одолел, а шведы не могли его спасти. Теперь говорят, что его осадили в Тыкоцине и что он уже пропал.
— Слава тебе, Боже! Честные торжествуют над изменниками. Слава тебе, Боже!
Кемлич исподлобья взглянул на Кмицица и сам не знал, что думать. Всем в Речи Посполитой было известно, что если Радзивилл и удержал в повиновении свои войска и шляхту, которая не хотела шведского владычества, то это случилось главным образом благодаря Кмицицу и его людям.
Но старик не решился высказать полковнику этих мыслей, и они продолжали ехать молча.
— А что слышно насчет князя Богуслава? — спросил наконец пан Андрей.
— Насчет него я ничего не слыхал, ваша милость, — ответил Кемлич. — Может, он в Тыкоцине, может, у курфюрста. Теперь там война, и шведский король сам выступил в Пруссию, а мы пока поджидаем нашего государя. Пошли его Бог поскорей! Все до единого человека перешли бы к нему, и войско сейчас бы бросило шведов.
— Неужто так?
— Ваша милость, я знаю только то, что говорили солдаты, которые должны были стоять под Ченстоховом. Там было несколько тысяч драгун под командой пана Зброжека, Калинского и других полковников. Смею сказать вашей милости, что ни один из них не служит там по доброй воле, разве лишь головорезы Куклиновского, да и те все рассчитывали на монастырские сокровища. А честные люди из них от отчаяния руки заламывали и все жаловались друг другу: «Довольно нам служить нехристям! Пусть только государь границу перейдет, мы сейчас на шведов нагрянем, но пока его нет, что нам Делать, куда идти?» — так жаловались они. А в тех полках, которые под командой гетманов, еще хуже. Знаю я одно: что приезжали от них депутаты к пану Зброжеку и совещались с ним по ночам, о чем Мюллер не знал, хотя и чувствовал, что вокруг него творится что-то неладное.
— А князя-воеводу виленского осаждают в Тыкоцине? — спросил пан Андрей.
Кемлич снова тревожно взглянул на Кмицица, так как подумал, что у него, должно быть, лихорадка, если он заставляет дважды повторять одно и то же, но все же ответил:
— Его осаждает пан Сапега.
— Справедлив суд Господень! — сказал Кмициц. — Он, который с королями мог равняться мощью… Никого при нем не осталось.
— В Тыкоцине есть шведский гарнизон, но с князем остались только несколько шляхтичей, которые до сих пор ему верны.
Грудь Кмицица наполнилась радостью. Он боялся мести страшного магната над Оленькой, и хотя ему казалось, что он предотвратил эту месть своими угрозами, но все же он не мог отделаться от мысли, что Оленьке и всем Биллевичам было бы безопаснее жить в львиной пещере, чем в Кейданах, с князем, который никогда никому ничего не прощал. Теперь, когда он был разбит, когда он лишился войска и значения, когда у него оставался один маленький замок, где он защищал свою жизнь и свободу, он не мог думать о мести; рука его не тяготела больше над врагами.
— Слава Богу, слава Богу! — повторял Кмициц.
И так поразила его эта перемена в судьбе Радзивилла, так поразило все, что случилось за время его пребывания в крепости, так озаботил вопрос, где та, которую он любил, и что с ней случилось, что он в третий раз спросил Кемлича:
— Так ты говоришь, князь разбит?
— Разбит совершенно, — ответил старик. — Вам нездоровится, ваша милость?
— Бок болит. Но это ничего, — ответил Кмициц.
И они снова поехали молча. Усталые лошади понемногу замедляли ход и наконец пошли шагом. Их мерные движения усыпили смертельно уставшего пана Андрея, и он заснул, покачиваясь в седле. Проснулся он только на рассвете.
Он с удивлением огляделся по сторонам, ибо в первую минуту ему показалось, что все, что он пережил ночью, было только сном. Наконец он спросил:
— Это ты, Кемлич? Мы из-под Ченстохова едем?
— Точно так, ваша милость.
— А где мы?
— О, уже в Силезии. Нас тут шведы не достанут.
— Это хорошо, — сказал Кмициц, совершенно приходя в себя. — А где сейчас король?
— В Глогове.
— Туда мы и поедем, чтобы пасть к ногам государя и проситься на службу. Только слушай, старик…
— Слушаю, ваша милость.
Но Кмициц задумался и заговорил не сразу. По-видимому, он обдумывал что-то, колебался и наконец сказал:
— Нельзя иначе!
— Слушаюсь.
— Ни королю, ни кому из придворных не говорить ни слова, кто я. Зовут меня Бабинич, едем мы из Ченстохова. Насчет пушки и Куклиновского говорить можете. Но имени моего не называть, чтобы люди не поняли превратно моих намерений и не считали меня изменником: в ослеплении своем я некогда служил князю-воеводе виленскому и помогал ему, об этом при дворе могли слышать.