ее; они не могли разорвать отряд, так как он отчаянно защищался с тем несравненным искусством, которое делало конницу страшной в рукопашной битве. Сабли работали против рапир, трупы падали густыми рядами; победа клонилась уже на сторону шведов, как вдруг из-за темной стены леса вышел другой полк и с криком бросился вперед.
Почти все правое крыло шведов, под командой Свена, тотчас же повернулось лицом к новому врагу, в котором опытные воины сразу узнали гусар.
Вел их рыцарь, сидевший на прекрасной серой в яблоках лошади, одетый в бурку и меховую шапку, с пером цапли. Его было отлично видно, так как он ехал сбоку в нескольких шагах от солдат.
— Чарнецкий! Чарнецкий! — раздалось в рядах шведов.
Свен с отчаянием взглянул на небо и, хлестнув коня, поскакал вперед. Чарнецкий провел гусар еще несколько десятков шагов, а потом, когда они мчались уже во весь опор, повернул своего коня обратно.
Из леса вышел третий полк. Чарнецкий подскакал к нему и опять повел его сам, указывая булавою место, куда броситься. Так хозяин указывает жнецам их места.
Наконец, когда появился и пятый полк, он стал во главе его и сам бросился вместе с ним в битву.
Гусары уже отбросили в тыл правое крыло шведов и вскоре прорвали цепь, остальные три полка окружили шведов и с криком стали рубить их, колоть копьями, топтать копытами лошадей и наконец обратили в бегство.
Каннеберг понял, что он попал в засаду и сам повел своих людей под нож. Ему теперь было не до победы; он хотел лишь спасти возможно больше людей и велел дать сигнал к отступлению. Шведы помчались той же дорогой, по которой они пришли из Великих Очей. А люди Чарнецкого гнались за ними так близко, что дыхание их лошадей грело спины шведов.
При таких условиях, а особенно при панике, охватившей рейтар, отступление было беспорядочным; лучшие лошади вырвались вперед, и вскоре блестящий отряд Каннеберга превратился в беспорядочно бегущую толпу, которую поляки вырезали почти без сопротивления.
И чем дальше продолжалась погоня, тем она становилась беспорядочнее, так как и поляки тоже расстроили ряды: каждый подгонял своего коня, догонял и бил кого хотел.
Шведы и поляки перемешались. Некоторые польские солдаты опережали последние ряды шведов, и случалось, что солдат, чтобы сильнее поразить убегающего шведа, приподнимался уже на стременах и погибал сам, проколотый рапирой сзади. Дорога к Великим Очам была усеяна трупами шведов, но преследование еще не кончилось. Поляки и шведы въезжали в лес, но там измученные шведские лошади стали останавливаться, и резня делалась еще более кровавой.
Некоторые из рейтар соскакивали с лошадей и убегали в лес, но их было немного, так как шведы знали, что в лесах рыскают толпы крестьян, и предпочитали погибнуть под ударами сабель, чем от страшных мучений, на которые не скупился для них простой народ.
Другие просили пощады, но в большинстве случаев тщетно, так как каждый предпочитал убивать неприятеля и мчаться дальше, чем, взяв в плен, сторожить его и отказаться от дальнейшей погони.
Их били без милосердия, чтобы никто из них не вернулся с вестью о поражении. Впереди всех гнался Володыевский с ляуданским полком. Он и был тем всадником, который первый заманил шведов; он первый ударил на них, а теперь, сидя на своем коне, он несся как вихрь, отводил душу, упивался вражеской кровью и мстил за поражение под Голембом. То и дело он догонял какого-нибудь шведа и как бы сдувал его с седла, порой налетал на нескольких, и лошади вскоре мчались уже без всадников. Напрасно шведы хватали свои сабли за острие и протягивали рукоятки с мольбой о пощаде: Володыевский даже не задерживался, взмахивал саблей, делал легкое, почти незаметное движение, — и враг раскинув руки, бормотал побледневшими губами два-три слова и погружался в мрак смерти. Пан Володыевский, не оглядываясь, мчался дальше и устилал землю все новыми жертвами.
Свен, заметив этого страшного жнеца и собрав нескольких лучших своих солдат, решил ценой собственной жизни приостановить, хоть ненадолго, погоню, чтобы спасти других.
Они повернули лошадей и, выставив вперед рапиры, стали ждать преследующих. Володыевский, увидев это, не задумываясь, поднял на дыбы своего коня и ворвался в самую средину. И прежде чем кто-либо успел опомниться, он свалил уже двух шведов; десяток рапир были направлены теперь в грудь Володыевского, но в эту минуту к нему подскочили Скшетуские, Юзва Бутрым Безногий, пан Заглоба и Рох Ковальский, о котором Заглоба говорил, что он дремлет, даже идя в атаку, и просыпается только тогда, когда столкнется с неприятелем грудью.
Пан Володыевский мигом соскользнул с седла под лошадь, и рапиры проткнули воздух. Он научился этому приему у белгородских татар, и, будучи маленького роста и необычайно ловким, он довел этот прием до такого совершенства, что исчезал мгновенно то под шеей, то под брюхом лошади. Так он исчез и теперь, и, прежде чем рейтары сообразили, что случилось, он уже снова был на седле, страшный, как дикая кошка, когда она соскочит с высокой ветки.
Товарищи помогали ему, сеяли смерть и смятение. Один из рейтар приставил к груди Заглобы пистолет, но Рох Ковальский, у которого швед был с левой стороны, не мог ударить его саблей и ударил кулаком по голове с такой силой, что тот свалился под лошадь, точно пораженный громом. А Заглоба радостно вскрикнул, нанес удар в голову Свена, который, опустив руки, упал лицом на шею лошади. Шведы, увидев это, обратились в бегство. Володыевский, Юзва Безногий и двое Скшетуских бросились за ними и перебили их, прежде чем они успели проскакать сто шагов.
Погоня продолжалась. Шведские лошади уже задыхались, и отряд мчался врассыпную. Наконец из тысячи отборных солдат, которые вышли под начальством Каннеберга, осталось едва лишь сто с небольшим всадников; остальные длинной лентой лежали трупами по лесной дороге. Но и эта последняя кучка уменьшалась с каждым мгновением, так как поляки работали не переставая.
Но вот лес кончился. На лазури неба ясно обрисовались башни Ярослава. В сердцах убегавших вспыхнула надежда: они знали, что в Ярославе стоит король со всем войском, и что он каждую минуту может прийти им на помощь.
Они забыли, что сейчас же после их ухода мост был разобран и вместо него должны были навести другой для провоза пушек.
А Чарнецкий, потому ли, что он знал об этом от своих шпионов, или нарочно хотел показаться шведскому королю и у него на глазах добить этих несчастных, но он не только не остановил погоню, но даже сам во главе шемберковского полка бросился вперед и так гнал толпу шведов, точно хотел заодно напасть и на Ярослав.
Шведы были уже за версту от моста. Крики с поля долетели до шведского лагеря. Офицеры и солдаты прибежали из города посмотреть, что происходит за рекой. Едва взглянув, они узнали рейтар, которые вышли утром из лагеря.
— Отряд Каннеберга! Отряд Каннеберга! — повторяли тысячи голосов.
— Почти все перебиты! Бежит едва ли сто человек!
В эту минуту прискакал сам король, за ним Виттенберг, Форгелль, Мидлер и другие генералы. Король побледнел.
— Каннеберг! — воскликнул он.
— Боже! Ведь мост еще не окончен! Их перережут всех до одного! — вскричал Виттенберг.
Король взглянул на разлившуюся реку; шумели ее желтые воды, о переправе помощи нечего было и думать.
А те все приближались.
Вдруг раздался крик:
— Вот идет королевская гвардия и возы с провиантом. Погибнут и они!
Каким-то образом случилось, что часть провианта с сотней гвардейской пехоты вынырнула из того же леса, но только по другой дороге. Увидав, что здесь творится, обоз в полной уверенности, что мост уже готов, изо всех сил устремился к городу.
Но их заметили с поля, и навстречу им помчалось триста человек конницы во главе с Жендзяном, арендатором из Вонсоши, который летел с саблей над головой, с огнем в глазах. До сих пор он еще ничем не доказал своей храбрости, но при виде возов, в которых могла быть богатая добыча, храбрость так переполнила его сердце, что он даже опередил других. Пехотинцы, увидев, что им не уйти, образовали четырехугольник, и сто мушкетов были обращены на грудь Жендзяна. Воздух дрогнул от выстрелов, и густой дым окутал четырехугольник; но прежде чем он рассеялся, Жендзян вздернул своего коня на дыбы, так что его передние копыта повисли над стеной шведов, и как молния бросился в самую середину.
Всадники бросились за ним, и как бывает, когда волки нападут на лошадь, а она, лежа на земле, отчаянно защищается копытами от стаи, которая рвет ее на куски, — так клубящаяся масса всадников накрыла собой и возы, и пехотинцев. Из этого водоворота вырывались только страшные крики и доносились до слуха шведов, стоявших на противоположном берегу.
Между тем еще ближе к берегу добивали остатки рейтар Каннеберга. Вся шведская армия, как один человек, высыпала на высокий берег Сана. Пехота, конница, артиллерия — все это смешалось, и все смотрели, точно в древнеримском цирке, на зрелище, но смотрели стиснув зубы, с отчаянием в груди, с ужасом и с сознанием полного бессилия.
Временами из грудей этих невольных зрителей вырывался страшный крик; временами раздавался взрыв плача, и снова наступала такая тишина, что слышалось только тяжелое дыхание взбешенных солдат. Эта тысяча людей, которую увел Каннеберг, была гордостью и славой всей шведской армии; ведь это были сплошь ветераны, прославившиеся бог весть в каких странах и бог весть в скольких битвах. А теперь они бегали по противоположному берегу, как обезумевшее стадо овец, и гибли точно под ножом мясника. Это была уже не битва, а какая-то охота. Страшные всадники вихрем кружились на поле, с криком ловили и преграждали путь рейтарам. Иногда несколько человек преследовали одного. Порою швед, видя, что его уже догнали, сам перегибался в седле, облегчая этим удар; иногда же настигнутый поляками швед вступал в бой, но почти сейчас же погибал, так как шведы не могли мериться с польской шляхтой в умении владеть холодным оружием.