— Как вы долго сидели, — сказала она. — Я не хотела вам мешать, чтобы вы могли вдоволь наговориться. Кажется, очень обходительный кавалер. А тебе как он понравился?
Панна Александра сначала ничего не ответила и только подбежала к тетке, обняла ее и, припав своей русой головой к ее груди, сказала ласковым голосом:
— Ах, тетя, тетя!
— Ого, — пробормотала старая дева, поднимая вверх свечу и глаза.
II
В любичском господском доме, когда к нему подъехал Кмициц, окна были освещены, и шумный говор был слышен даже на дворе. Прислуга, услыхав звонок, бросилась в сени встречать своего пана, так как знали, что он должен приехать. Все робко подходили к нему и целовали руки, а старый слуга Жникис стоял с хлебом-солью и низко кланялся, со страхом и любопытством разглядывая своего будущего хозяина. А он, бросив на поднос кошелек с деньгами, стал спрашивать о товарищах, удивляясь, что ни один из них не вышел к нему навстречу.
Но они не могли выйти, так как уже три часа сидели за столом, опустошая бокал за бокалом, и, по всей вероятности, не слышали даже и звона колокольчиков за окном. Когда он вошел в комнату, со всех сторон раздался громкий крик: «Хозяин приехал!» — и все, быстро вскочив, стали подходить к нему с бокалами в руках. Он стоял, подбоченившись, видя, что они сумели распорядиться, даже кутнуть до его приезда. Больше всего его потешало то, что, стараясь казаться трезвыми и идти прямо, они спотыкались и опрокидывали скамейки. Впереди шел громадный Яромир Кокосинский, известный кутила и забияка, с огромным шрамом на лбу и на щеке, с одним усом короче, а другим длиннее, поручик и приятель Кмицица, обвиняемый в насилии, убийстве и поджоге. Теперь его охраняла война и протекция Кмицица, с которым он был ровесник и сосед по имению. Шел он, держа в обеих руках кувшин, наполненный вином. За ним следовал Раницкий, герба Сухие Комнаты, родом из Мстиславского воеводства, из которого должен был бежать вследствие убийства двух землевладельцев. Одного он убил в поединке, а другого — просто застрелил. Состояния у него не было, хотя после родителей он унаследовал имение мачехи. Война охраняла и его от наказания. Третьим был Рекуц Лелива, который пролил разве только неприятельскую кровь. Состояние свое он проиграл в кости и прокутил и года три уже жил на средства Кмицица. С ним шел Углик, тоже смолянин, приговоренный к казни за скандал, учиненный в суде. Кмициц его держал при себе за то, что он хорошо играл на чекане. Кроме них был еще Кульвец-Гиппоцентавр, такой же рослый, как Кокосинский, но еще сильнее, и Зенд, обладавший способностью подражать голосам птиц и животных, человек сомнительного происхождения, хотя он именовал себя курляндским дворянином; не имея никаких средств, он объезжал у Кмицица лошадей, за что получал жалованье.
Все они окружили смеявшегося Кмицица и запели заздравную песню, причем Кокосинский передал Кмицицу кувшин с вином, а Зенд подал ему бокал.
Выпей же с нами, наш хозяин милый, Дай Бог, чтоб с нами пил ты до могилы!..
Кмициц поднял вверх кувшин и воскликнул:
— За здоровье моей возлюбленной!
Товарищи ответили ему на это таким громким «виват», что стекла задрожали в свинцовых рамах.
— Виват! Пройдет время траура, будет свадьба. При этом посыпались со всех сторон вопросы:
— Какова она? Ендрек, очень она хороша? Такая ли, как ты себе представлял? Найдется ли другая такая же в Орше?
— В Орше, — воскликнул Кмициц, — наши девушки годятся только для того, чтобы ими трубы затыкать. Черт побери! Нет другой такой на свете.
— Такой мы тебе и желаем! — ответил Раницкий. — Когда же свадьба?
— Когда окончится траур.
— Глупости все это — какой там траур. Дети ведь не черными рождаются, а белыми.
— Если будет свадьба, то не будет траура! Правда, Ендрек?
— Верно, Ендрек! — закричали все.
— Верно, ваши будущие дети с нетерпением ждут своего появления на земле, — воскликнул Кокосинский.
— Не заставляй их томиться, несчастных!
— Панове, — пропищал Рекуц Лелива, — выпьем на свадьбе на славу!
— Милые мои овечки, — ответил Кмициц, — оставьте меня в покое, или, проще говоря, убирайтесь к черту, дайте мне осмотреться в моем новом доме!
— Успеешь, — ответил Углик, — завтра сделаешь это, а теперь садись скорее за стол, — там остались еще два полных ковша.
— Мы уже без тебя все здесь осмотрели. Твой Любич — золотое дно, — прибавил Раницкий.
— Лошади на конюшне прекрасные: есть пара гусарских, пара жмудских, пара калмыцких, — словом, всего по паре, как глаз во лбу. Остальных мы увидим завтра.
При этом Зенд заржал по-лошадиному, и все удивлялись его способности и смеялись.
— Значит, здесь все в порядке? — спросил обрадованный Кмициц.
— И погреб не дурен, — пропищал Рекуц, — бочонки и заплесневелые бутылки стоят рядами, точно солдаты.
— Ну слава богу! Панове, садитесь за стол.
— За стол, за стол!
Но едва они уселись и наполнили бокалы, как Раницкий опять вскочил:
— Здоровье подкомория Биллевича!
— Болван! — возразил Кмициц. — Кто же пьет за здоровье покойника?
— Болван, — повторили другие, — здоровье хозяина.
— Ваше здоровье!
— Дай Бог, чтобы нам жилось хорошо в этом доме.
Кмициц окинул глазами столовую и на почерневшей от старости стене увидел ряд устремленных на него суровых глаз. Глаза эти смотрели со старых портретов, висевших всего на два аршина от пола, да и сама комната была очень низка. Над портретами висел целый ряд оленьих, лосьих и зубровых голов, украшенных могучими рогами. Некоторые уже почернели, по-видимому, от старости, другие сверкали белизной. Ими были украшены все четыре стены.
— Охота, верно, здесь превосходная, в звере нет недостатка, — заметил Кмициц.
— Завтра или послезавтра поедем. Нужно только познакомиться с окрестностями, — ответил Кокосинский. — Счастлив ты, Ендрек, что у тебя такое пристанище.
— Не то что мы, — сказал со вздохом Раницкий.
— Выпьем-ка с горя, — сказал Рекуц.
— Нет, не с горя, — возразил Кульвец-Гиппоцентавр, — а за здоровье Ендрека, нашего милого ротмистра. Он, друзья мои, приютил нас в Любиче, нас, несчастных, бездомных.
— Верно говорит, — воскликнуло сразу несколько голосов. — Не так глуп Кульвец, как кажется.
— Тяжела наша доля, — пищал Рекуц. — На тебя одного вся наша надежда, что ты нас, несчастных сирот, за ворота не выгонишь!
— Будет вам, — ответил Кмициц, — что мое, то и ваше.
При этих словах все вскочили со своих мест и бросились его обнимать. По этим суровым и пьяным лицам текли слезы.
— На тебя, Ендрек, вся наша надежда. Хоть в сарае позволь ночевать, только не гони.
— Перестаньте вздор болтать, — ответил Кмициц.
— Не гони, и так нас выгнали, нас, шляхту, — причитывал Углик.
— Кто ж вас гонит? Ешьте, пейте. Какого черта еще вам нужно?
— Не спорь, Ендрек, — говорил Раницкий, на лице которого выступили пятна, как на шкуре рыси, — не спорь: пропали мы пропадом!
Вдруг он замолчал и, приставив палец ко лбу, что-то соображал; наконец, окинув всех своими бараньими глазами, произнес:
— Разве что в нашей жизни произойдут какие-нибудь перемены. На это все ответили хором:
— Почему бы им и не произойти?
— Мы вернем все!
— И состояние вернем!
— И честь!
— Бог поможет невинным!
— Ваше здоровье! — воскликнул Кмициц.
— Святая правда в твоих словах, Ендрек, — ответил Кокосинский, подставляя ему для поцелуя свои одутловатые щеки. — Пошли нам, Господи, всего хорошего!
Заздравные чаши следовали одна за другой, в головах шумело. Все говорили зараз, не слушая друг друга, исключая Рекуца, который опустил голову и дремал. Спустя немного Кокосинский начал петь, а Углик вынул из-за пазухи свой инструмент и стал ему аккомпанировать; Раницкий же, искусный фехтовальщик, фехтовал пустыми руками с невидимым противником, повторяя вполголоса:
— Ты так, я так, ты режешь, я мах, раз, два, три, — трах.
Кульвец-Гиппоцентавр вытаращил глаза и несколько минут пристально смотрел на Раницкого, наконец махнул рукой и сказал:
— Дурак! Как ни махай, а все ж тебе не справиться с Кмицицем.
— Потому что с ним никто не справится… Ну-ка, попробуй ты сам.
— А на пистолетах ты и со мной проиграешь.
— Давай об заклад, каждый выстрел по золотому.
— Давай, но где мы будем стрелять?
Раницкий огляделся по сторонам и наконец крикнул, указывая на оленьи и лосьи головы:
— За каждый выстрел между рогов — золотой.
— Куда? — спросил Кмициц.
— Между рогов, два золотых, три, давайте пистолеты.
— Согласен, — воскликнул Кмициц. — Пусть будет три. Зенд, неси пистолеты.
Все начали кричать и спорить. Между тем Зенд вышел в сени и через несколько минут вернулся с пистолетами, пулями и порохом. Раницкий схватил пистолет.
— Заряжен? — спросил он.
— Заряжен.
— Три, четыре, пять золотых, — кричал пьяный Кмициц.
— Тише, промахнешься, промахнешься.
— Не промахнусь. Смотрите… вот в эту голову между рогов… раз, два… Все подняли глаза на огромную лосиную голову, висевшую как раз против Раницкого; он стал прицеливаться. Пистолет прыгал в его руке.
— Три, — крикнул Кмициц.
Раздался выстрел, комната наполнилась дымом.
— Промахнулся, промахнулся, вот где дыра, — кричал Кмициц, указывая на почерневшую стену, от которой пуля оторвала кусок дерева.
— До двух раз.
— Нет, давай мне, — кричал Кульвец.
В эту минуту вбежала испуганная выстрелами дворня.
— Прочь, прочь, — заорал Кмициц. — Раз, два, три! Снова раздался выстрел, и посыпались осколки костей.
— Давайте и нам пистолеты, — закричали остальные.
И, вскочив со своих мест, они начали бить кулаками в спину дворовых, чтобы те поскорее исполнили их приказание. Не прошло и четверти часа, как весь дом гремел от выстрелов. Дым заслонял свет свечей и лица стреляющих. К звуку выстрелов присоединялся голос Зенда, который то каркал вороной, то кричал соколом, то выл волком или рычал туром. Вр