— Благодарю вас, ваше сиятельство, — ответила Оленька.
Когда дамы разошлись, мужчины вернулись еще к столу искать радости в вине, которое лилось рекой. Князь Богуслав пил больше всех, так как он был доволен собой. Князь Януш разговаривал с мечником россиенским.
— Я завтра уезжаю с войском на Полесье, — сказал он ему. — В Кейданы придет шведский гарнизон. Бог знает, когда я вернусь… Вам нельзя оставаться здесь с девушкой, ибо ей не пристало оставаться среди солдат. Оба вы поедете с князем Богуславом в Тауроги, где девушка может быть причислена к свите моей жены.
— Ваше сиятельство! — ответил мечник россиенский. — Бог дал нам собственный угол, зачем же нам ездить в чужие края? Очень милостиво с вашей стороны, что вы, ваше сиятельство, о нас помните, но… я не хочу злоупотреблять вашими милостями и предпочел бы остаться под собственной кровлей! Князь не мог объяснить мечнику россиенскому всех действительных причин, которые заставляли его во что бы то ни стало не выпускать из рук Оленьки, но часть этих причин он ему открыл со всей грубостью магната.
— Если вы считаете это милостью, оно и лучше… Но я должен сказать вам, что это осторожность. Вы будете у меня заложником; вы ответите мне за всех Биллевичей, которые, я это хорошо знаю, не принадлежат к числу моих друзей и готовы поднять мятеж на Жмуди, когда я уеду… Поэтому дайте вы им благой совет сидеть спокойно и не задирать со шведами, так как вы ответите за это и собственной головой, и головой девушки.
У мечника, очевидно, не хватило терпения, и он ответил быстро:
— Я бы тщетно стал упоминать о моих шляхетских правах. Сила на стороне вашего сиятельства, а мне все равно, где сидеть лишенным свободы; я даже предпочитаю здесь, чем там.
— Ну, довольно этого! — грозно сказал князь.
— Если довольно, так довольно! — ответил мечник. — Бог даст, кончатся насилия и воцарится опять закон. Короче говоря, ваше сиятельство, можете мне не грозить, потому что я не боюсь!
Богуслав, по-видимому, заметил молнии гнева в глазах Януша, потому что подошел быстро и спросил, остановившись между ними:
— В чем дело?
— Я сказал пану гетману, — ответил с раздражением мечник, — что предпочитаю тюрьму в Таурогах тюрьме в Кейданах.
— В Таурогах нет тюрьмы, там только дом мой, где вы, ваша милость, будете, как у себя. Я знаю, что гетман хочет видеть в вашей милости заложника, а я вижу только милого гостя.
— Благодарю вас, ваше сиятельство, — ответил мечник.
— Я должен вас благодарить. Давайте чокнемтесь и выпьем: говорят, что Дружбу надо полить, когда она еще в зародыше, иначе завянет.
Сказав это, князь Богуслав подвел мечника к столу, они стали чокаться и пить друг с другом чашу за чашей.
Час спустя мечник возвращался нетвердыми шагами в свою горницу, повторяя вполголоса:
— Обходительный кавалер! Настоящий пан! Честнее его днем с огнем не сыскать… Я за него готов кровь пролить!
Между тем братья остались наедине. Они должны были еще переговорить друг с другом, притом же пришли какие-то письма, за которыми к Гангофу был послан паж.
— Конечно, — сказал Януш, — в том, что ты говорил о Кмицице, нет ни слова правды?
— Конечно, — ты сам это прекрасно знаешь. — Ну что? Ведь ты согласишься, что Мазарини был прав? Одним ударом страшно отомстить врагу и сделать пролом в этой очаровательной крепости… Ну? Кто это сумеет сделать? Это называется интригой, достойной лучшего двора в мире. Ну и жемчужинка эта панна Биллевич! Как она прекрасна, как она величественна, точно принцесса! Я думал, что из кожи выскочу.
— Помни, что ты дал слово! Помни, что ты погубишь нас, если тот опубликует письма…
— Что за брови! Что за царственный взгляд, перед которым невольно преклоняешься. Откуда у простой девушки чуть не царственное величие? Однажды в Антверпене я видел Диану, очень искусно вышитую на гобелене, — в ту минуту, когда она спустила собак на любопытного Актеона… Точь-в-точь она!
— Смотри, как бы Кмициц не опубликовал писем, тогда собаки загрызут нас насмерть.
— Неправда! Я Кмицица превращу в Актеона и затравлю насмерть. Дважды я его разбил наголову, но мы еще с ним встретимся.
Дальнейший разговор прервало появление пажа с письмом.
Воевода виленский взял письмо в руки и перекрестил его. Он всегда делал так, чтобы оградить себя от дурных новостей; затем, вместо того чтобы распечатать его, он стал его внимательно разглядывать.
Вдруг он изменился в лице.
— Печать Сапеги! — вскрикнул он. — Это от воеводы витебского!
— Распечатай скорей, — сказал Богуслав.
Гетман распечатал и стал читать, то и дело выкрикивая вслух:
— Он идет на Полесье… спрашивает, нет ли у меня поручений в Тыкоцин… Издевается надо мной… даже хуже… Послушай, что он пишет:
«Ваше сиятельство захотели междоусобной войны, захотели еще один меч погрузить в лоно матери? Тогда приезжайте на Полесье, я жду вас и верю, что Господь накажет вашу гордость моими руками… Но если у вас есть жалость к отчизне, если хоть что-нибудь дрогнуло в вашей совести, если вы, ваше сиятельство, сожалеете о прежних поступках и хотите исправить их, тогда перед вами открытая дорога. Вместо того чтобы начинать междоусобную войну, созовите посполитое рушение, поднимите крестьян и ударьте на шведов, пока де ла Гарди, в безопасности себя мнящий, ничего не ожидает, никаких мер предосторожности не принимает. Со стороны Хованского вашему сиятельству препятствий не будет, ибо до меня дошли слухи из Москвы, что они там подумывают о походе в Инфляндию, хотя держат это в тайне. Наконец, если бы Хованский захотел что-нибудь предпринять, я его обуздаю, и если только буду иметь уверенность в вашей искренности, я изо всех сил буду помогать вашему сиятельству. Все это единственно от вашего сиятельства зависит, ибо еще время вернуться на истинный путь и искупить грехи. Тогда окажется, что вы, ваше сиятельство, не в личных видах, но для отвращения последней гибели Литвы приняли протекторат шведов. Пусть же Господь вдохновит вас сделать так, о чем я Его каждодневно молю, хотя вы, ваше сиятельство, изволите подозревать меня в зависти.
P. S. Я слышал, что осада Несвижа снята и что князь Михал хочет соединиться с нами, лишь только исправит повреждения. Вот пример вашему сиятельству, как поступают честные люди в вашем роду, подумайте над этим примером и во всяком случае помните, какой у вас выбор!»
— Слышал? — сказал, окончив читать, князь Януш.
— Слышал… Ну и что? — ответил Богуслав, пристально глядя на брата.
— Нам бы пришлось от всего отказаться, все бросить, собственную работу разбить своими же руками…
— Объявить войну мощному Карлу-Густаву, а у изгнанного Казимира валяться в ногах и просить, чтобы он помиловал и снова принял на службу?.. А у пана Сапеги — заступничества?!
Лицо Януша налилось кровью.
— Ты заметил, как он мне пишет: «Исправьтесь, и я прощу вас», — как начальник к подчиненному.
— Он бы иначе писал, если бы у него на шее шесть тысяч сабель висело.
— А все же… — Князь Януш мрачно задумался.
— Что — все же?
— Поступить так, как советует Сапега, было бы спасением для отчизны.
— А для тебя? Для меня? Для Радзивиллов?
Януш ничего не ответил, опустил голову на сложенные на столе руки и думал.
— Пусть и так будет! — сказал он наконец. — Пусть свершится…
— Что ты решил?
— Завтра иду на Полесье, а через неделю нападу на Сапегу.
— И ты поступишь, как Радзивилл! — сказал Богуслав.
И они подали друг другу руки.
Через минуту Богуслав ушел спать. Януш остался один. Тяжелыми шагами он прошелся раз, другой по комнате, наконец захлопал в ладоши. В комнату вошел слуга.
— Пусть астролог придет ко мне через час с готовой фигурой, — сказал он.
Слуга вышел, а князь снова принялся ходить по комнате и читать молитвы. Потом он запел вполголоса псалом, часто прерывая пение, так как у него не хватало дыхания, и поглядывая временами в окно на сверкавшие в далеком небе звезды.
Огни в замке гасли один за другим, но кроме астролога и князя еще одно существо проводило бессонную ночь в своей комнате: Оленька Биллевич.
Опустившись на колени перед своей кроватью, она обеими руками держалась за голову и шептала с закрытыми глазами:
— Боже, буди милостив к нам…
В первый раз, после того как Кмициц уехал, она не хотела, не могла молиться за него.
IX
У пана Кмицица действительно были грамоты Радзивилла ко всем шведским капитанам, комендантам и губернаторам, — с которыми он мог всюду ехать беспрепятственно; но он не решался пользоваться этими грамотами. Он полагал, что князь Богуслав сейчас же из Павлишек разослал во все стороны гонцов, чтобы предупредить шведов о том, что произошло, и с приказом поймать его. Поэтому-то пан Андрей переменил фамилию и даже переоделся. Минуя Ломжу и Остроленку, куда, по его расчетам, раньше всего могли Дойти предостережения, он мчался со своими товарищами в сторону Прасныша, откуда он думал пробраться в Варшаву через Пултуск.
Но вместо того чтобы ехать прямо на Прасныш, он поехал окольным путем, вдоль прусской границы, через Вонсошу, Кольно и Мышинец, во-первых, потому, что Кемличи хорошо знали тамошние леса, все ходы и выходы, а кроме того, у них были «свояки» среди местных жителей, у которых, в случае чего, они могли найти защиту.
Пограничные местности были по большей части уже заняты шведами, но шведы ограничивались только тем, что занимали наиболее значительные города и не решались заходить в дремучие, непроходимые леса, в которых жили вооруженные люди, промышлявшие охотой, никогда не выходившие из своих лесов и настолько еще дикие, что год тому назад королева Мария-Людвика велела построить в Мышинце монастырь и посадила в нем иезуитов, которые должны были научать вере этих лесных людей и смягчать их нравы.
— Чем дольше мы не будем встречать шведов, — говорил старик Кемлич, — тем лучше для нас.