недолго думая, приписал к своему счету и эту смерть.
– Совсем иначе развернулась бы эта битва, – говорил он, – если б не то, что я накануне уехал в Баранов, к тамошнему канонику, и Чарнецкий, не зная, где я, не смог со мной посоветоваться. Может, и шведы прослышали про того каноника – у него мед превосходный, – потому они и подошли так скоро к Голомбу. А когда я воротился, было поздно, король уже наступал, и надо было немедля атаковать. Ну, мы-то пошли смело, да только что прикажешь делать, если ополченцы от непомерного презрения к врагу всё норовят повернуться к нему задом? Прямо уж и не знаю, как теперь Чарнецкий без меня обойдется.
– Обойдется, не беспокойся! – сказал Володыёвский.
– И я вам скажу почему. Потому что шведскому королю неохота было искать его там, у Вислы, вот он и поперся за мной в Замостье. Не спорю, Чарнецкий солдат хороший, но только как начнет он бороду крутить да своими рысьими глазами сверлить, тут даже первейшие рыцари чувствуют себя перед ним простыми драгунами… Звания для него – ничто, вы и сами были свидетелями, как он Жирского, знатного офицера, приказал волочить конями по майдану только за то, что тот не доехал со своим отрядом до указанной в приказе цели. Со шляхтичем, милостивые паны, надо обходиться по-отечески, а не по-драгунски. Скажи ему: «Сделай милость, будь другом, поезжай», – напомни об отчизне, о слове, растрогай его, и он тебе дальше поедет, чем драгун, который служит ради жалованья.
– Шляхтич шляхтичем, а война войной, – сказал староста.
– Тонко замечено, – ответил Заглоба.
– А я говорю вам, что пан Чарнецкий в конце концов Карлу все карты спутает! – вмешался Володыёвский. – Я тоже прошел не одну войну и могу судить об этом.
– Раньше мы ему спутаем карты под Замостьем, – возразил, подбоченившись, калушский староста. При этом он надул губы и, свирепо засопев, устрашающе выпучил глаза. – Карл? Фью! Что мне Карл! А? Кого в гости зову, тому и дверь отворю! Что? Ха!
Тут пан староста засопел еще пуще, застучал об стол коленями, откинулся назад, головой завертел, нахмурился и грозно засверкал очами.
– Что мне Карл! – говорил он, как всегда, отрывисто и несколько свысока. – Он пан в Швеции, а Замойский Себепан в Замостье. Eques polonus sum[204], и не более того, – верно. Да зато я у себя дома. Я – Замойский, а он король шведский… а Максимилиан был австрийский, ну и что? Идет, ну и пусть себе идет… Посмотрим! Ему Швеции мало, мне и Замостья хватит, но его не отдам, верно?
– Как приятно, друзья мои, слышать столь красноречивое выражение столь возвышенных чувств! – вскричал Заглоба.
– Замойский всегда остается Замойским! – ответил польщенный староста. – Не кланялись доселе, не будем кланяться и впредь… Ма foi[205], не дам Замостья, и баста!
– За здоровье хозяина! – гаркнули офицеры.
– Виват! Виват!
– Пан Заглоба! – закричал староста. – Я короля шведского в Замостье не пущу, а тебя из Замостья не выпущу!
– Благодарю за милость, пан староста, но этого ты не сделаешь, ибо первое решение Карла огорчит, второе же лишь обрадует.
– Тогда дай слово, что приедешь ко мне после войны, согласен?
– Согласен…
Долго еще они пировали, пока наконец офицеров не начало клонить ко сну. Тогда они отправились на покой, тем более что вскоре им предстояли бессонные ночи, – шведы были уже близко и передовые их отряды ожидались с минуты на минуту.
– А ведь он и впрямь не отдаст Замостья, – говорил Заглоба, возвращаясь к себе с Володыёвским и Скшетускими. – Вы заметили, как мы полюбились друг другу?.. Нам здесь хорошо будет, и мне и вам. Сошлись мы с паном старостой ладно, столяр доску к доске лучше не приладит. Славный мужичина. Гм! Будь он ножиком, который я ношу у пояса, я бы почаще точил его об оселок – туповат… Но человек хороший, этот не предаст, как те мерзавцы из Биржей… Видали, как знатные паны льнут к старому Заглобе? Только знай отмахивайся от них… Едва отвязался от Сапеги – уже другой на смену… Но ничего, этого я настрою, как контрабас, и такую на нем сыграю шведам арию, что они под Замостьем напляшутся до смерти! Заведу его, точно гданьские часы с музыкой…
Дальнейшую беседу прервал шум, донесшийся из города. Мимо пробежал знакомый офицер.
– Стой! – закричал Володыёвский. – Что там?
– С валов виден пожар! Щебжешин горит! Шведы подошли!
– Пойдемте на валы! – сказал Скшетуский.
– Вы ступайте, а я посплю, мне на завтра много сил надобно, – ответил Заглоба.
Глава III
В ту же ночь Володыёвский пошел в разведку и к утру привел человек пятнадцать пленных. Те подтвердили, что шведский король со своим войском стоит в Щебжешине и вскоре подойдет к Замостью.
Калушского старосту это известие обрадовало: он до того распалился, что ему и впрямь не терпелось испытать на шведах силу своих пушек и крепость стен. Он справедливо рассудил, что, если даже в конце концов придется сдаться, все же он сумеет задержать продвижение шведских войск на долгие месяцы, а Ян Казимир тем временем соберется с силами, призовет на помощь татар и поднимет на борьбу всю Речь Посполитую.
– Нет уж, – с жаром говорил он на военном совете, – я такого случая не упущу, славно послужу отчизне и моему государю, и знайте, милостивые паны, что я скорей взорву крепость собственными руками, нежели пущу сюда шведов. Хотят Замойского силой взять? Ладно же! Пусть попробуют! Посмотрим, кто кого! Надеюсь, вы все от души будете мне помогать!
– С тобою, пан староста, хоть на смерть! – хором воскликнули офицеры.
– Лишь бы они не передумали, – сказал Заглоба, – лишь бы начали осаду… А там – я не я буду, коли первым не пойду на вылазку!
– И я с дядей! – заявил Рох Ковальский. – На самого короля брошусь!
– А теперь на стены! – скомандовал калушский староста.
Пошли все. Стены пестрели яркими солдатскими мундирами. Полки отборной пехоты, какой не сыскать было во всей Речи Посполитой, выстроились в боевом порядке один подле другого; все солдаты держали мушкеты наготове и неотрывно глядели в поля. Иноземцев, пруссаков и французов, было в этих полках совсем немного, служили в них главным образом майоратские крестьяне, все как на подбор рослые, здоровенные мужики; облаченные в разноцветные колеты и вышколенные на иноземный манер, они умели драться не хуже английских солдат Кромвеля. Особенно отличались они в рукопашном бою. Вот и сейчас, памятуя о своих победах над Хмельницким, солдаты с нетерпением поджидали шведов. При пушках, которые словно с любопытством высовывали сквозь бойницы свои длинные дула, состояли преимущественно фламандцы, превосходные артиллеристы. Перед крепостью, по ту сторону рва, гарцевали отряды легкой кавалерии; уверенные, что в случае чего пушки прикроют их своим огнем, они чувствовали себя в безопасности и готовы были в любую минуту скакать куда потребуется.
Калушский староста в сверкающих финифтью доспехах с золоченым буздыганом в руке объезжал стены и беспрерывно спрашивал:
– Ну что, не видать еще?
Ему все отвечали, что нет, не видать, он тихонько чертыхался, а спустя минуту снова спрашивал, уже в другом месте:
– Ну что? Не видать?
Между тем увидеть что-либо было трудно, так как утро было туманное. Лишь около десяти утра туман начал рассеиваться. Голубое небо засияло над головой, горизонт прояснился, и тотчас с западной стены раздался крик:
– Едут! Едут! Едут!
Староста, а с ним Заглоба и трое адъютантов старосты немедля поднялись на угловой бастион, откуда удобнее всего было вести наблюдение, и стали смотреть в подзорные трубы. Над самой землей все еще стлалась туманная пелена, и шведские войска, двигающиеся от Веленчи, по колени брели в этом тумане, будто выходили из разлившихся вод. Их передовые полки уже приблизились настолько, что можно было невооруженным глазом различить длинные шеренги пехотинцев и отряды рейтар; зато остальная часть войска казалась густым облаком пыли, которое катилось прямо на город. Постепенно из этого облака выступало все больше пехотных полков, пушек и конных отрядов.
Зрелище было великолепное. Над каждым квадратом пехоты торчал, подымаясь из середины, безукоризненно четкий квадрат копий. Между квадратами развевались знамена всех цветов, больше всего было голубых с белыми крестами и голубых с золотыми львами. Неприятель приближался. На стенах было тихо, и ветром сюда доносило скрип колес, лязг доспехов, конский топот и приглушенный гул голосов. Не доходя до крепости на два пушечных выстрела, шведы развернули войска во фронт. Некоторые квадраты, сломав строй, рассыпались во все стороны. Видимо, противник собирался разбивать шатры и рыть окопы.
– Вот и пришли! – сказал староста.
– Пришли, сукины дети! – ответил Заглоба.
– Можно всех до единого пересчитать.
– А мне, старому солдату, и считать не надо, только гляну – и готово. Здесь десять тысяч конницы и восемь пехоты вместе с артиллерией. Бьюсь об заклад, что ни больше ни меньше – ни на одного солдата и ни на одного коня.
– Неужто можно подсчитать с такой точностью?
– Десять тысяч кавалерии и восемь пехоты, ручаюсь головой! А уйдет их, с Божьей помощью, гораздо меньше, дайте мне только хоть одну вылазку сделать.
– Слышишь, сударь, музыка играет!
В самом деле, вперед вышли трубачи и барабанщики, и загремела боевая музыка. Под ее звуки подтягивались остальные полки, широким кольцом окружая город. Наконец от шведского войска отделилось десятка два всадников. На полдороге к крепости они привязали к мечам белые платки и стали ими размахивать.
– Парламентеры! – определил Заглоба. – Видал я, как эти негодяи вот так же точно подъезжали к Биржам, а что из этого вышло, всем ведомо.
– Замостье не Биржи, а я не виленский воевода! – возразил староста калушский.
Меж тем парламентеры подъехали к воротам. Через короткое время к старосте подбежал адъютант и доложил, что его хочет видеть и говорить с ним от имени шведского короля пан Ян Сапега.