— Воевода Чеглок! Возьмите под стражу этого человека! — Повелительным манием руки наследник показал Лжевидохина. — Хорошенько охраняйте!
— Я — Рукосил! — по-старчески тряся головой, повторил Лжевидохин. — Со мной случилось… несчастье! — В голосе слышалось что-то надорванное.
Как успел Юлий разобраться, что тут вообще происходит? Он хранил бесстрастное выражение, недоступный уговорам и объяснениям. Вдвойне недоступный — самой повадкой своей и недугом. Он следовал собственным представлениям и догадкам, не озабоченный как будто тем, чтобы поверять их действительностью. Может статься, это был для него единственный способ, не понимая языка, не выпадать из жизни.
— Я Рукосил! — в который раз повторил Лжевидохин, сбиваясь на визгливый, со злобной слезой крик.
— Возьмите его под стражу! — сказал Юлий. — Это оборотень. Воевода Чеглок, отвечаете за этого человека. Наложите на преступника кандалы и под строгую охрану. В статуте моего прадеда Туруборана указано, что оборотничество карается смертью.
— Слушаю, государь! Будет исполнено неукоснительно! — отозвался Чеглок. Это был дородный вельможа лет шестидесяти в порванном кафтане с меховой опушкой. Разбитая в недавней передряге губа придавала словам воеводы дурашливо-шепелявое, нестоящее что ли свойство, тогда как значительное лицо его хранило непроницаемую строгость, которая исключала всякую попытку перетолковать речь в легкомысленном духе.
— Но закон Туруборана… — задыхаясь в бессильной старческой ярости, прошипел Лжевидохин. — Закон Туруборана… Как судья Казенной палаты… я по своему усмотрению…
— В цепи! — сказал Юлий, не дослушав.
Да и что ему было слушать, он все равно не понимал ни слова!
Краем глаза дрожащая в воде Золотинка отметила, как попятился, припадая на ногу, Ананья, задвинулся за спины и пропал. Стражники подступили к оборотню. И это был решительный миг.
Среди приближенных наследника имелось немало тайных и явных ставленников Рукосила. Не лишним было бы предположить, что тайные доброхоты Рукосила окружали Юлия со всех сторон. И, если уж идти до конца, то пришлось бы признать, что и сам Юлий являлся ставленником конюшего. Люди конюшего если и не превосходили числом явившихся на свадьбу курников, то уж, во всяком случае, не уступали им — не даром стояла на нижнем дворе пьяная застава. И однако, никто из Рукосиловых послужильцев, никто из его сторонников, ставленников и союзников не посмел в этот зыбкий час вступиться за оборотня. Несчастье Лжевидохина состояло в том, что каждый из его людей в отдельности, захваченный невероятными событиями врасплох, оказался перед личным выбором. И каждый, в одиночестве среди единомышленников, остановился перед необходимостью узнать в оборотне хозяина. Каждый выбрал повиновение превосходящим возможности отдельного человека обстоятельствам.
То же самое сделал и Рукосил.
— Я повинуюсь, — бесцветно сказал он, когда увидел тупые лица стражи. — Повинуюсь, — прошептал старый, разбитый болезнями оборотень, не обнаружив вокруг себя ни единого сочувствующего лица. Глаза его помутнели и, колыхаясь, глотая воздух, он беспомощно осел на мостовую.
— Отвечаешь головой, — обронил Юлий, обращаясь к сотнику. — Не спускайте глаз. Не оставляйте одного! Никого не допускать — ни людей, ни кошек, ни собак, никого! Никаких разговоров! За все отвечаешь головой.
Сотник, плосколицый малый с невыразительным взглядом и редкой щетиной вместо бороды, внимал, набычившись.
— Слушаю, государь!
— Сдается мне, здесь понадобится врач, — ехидно заметил кто-то из хорошо сохранившихся при последних передрягах вельмож.
— И могильщик, — отозвался другой. Они зубоскалили, примеряясь к неясным еще до конца обстоятельствам.
А плосколицый малый с неряшливой бородой если и готов был исполнять при необходимости обязанности могильщика, то не рвался лечить, обязанности врача сильно его озадачивали. Сотник глядел на задержанного с сомнением: тащить или ну его, пусть отлежится? Ясно, что трудный вопрос относился пока что к ведению лекаря, а не гробовщика, потому сотник и мешкал. Протяжно постанывая, Лжевидохин грудился на камнях, как рыхлый мешок отрубей. Временами по телу пробегала дрожь, которая указывала на борения естества, несчастный сучил ногами, и можно было заметить, как поджимаются заскорузлые пясти.
Между тем Золотинка хлюпалась в воде, безуспешно пытаясь зацепиться за высокий край боковины, чтобы выбраться из пруда. Своим чередом обратил на нее внимание Юлий и наклонился. Вместе с ним выказывали интерес к затруднительному положению волшебницы и приближенные.
Юлий глядел суровым, осуждающим взглядом. Золотинка остановилась по грудь в воде, ничего не предпринимая, и загадала: подаст руку или нет?
Больше ничего, только это.
Юлий не двигался. А Золотинка, наоборот, дрожала в воде достаточно выразительно. Юлию, конечно же, приходилось хуже. Где предел человеческой стойкости?
Он смутился взглядом и нахмурился еще суровее, прежде чем встать на колени и протянуть руку. А когда потащил, оказалось, что полумерами тут не обойдешься. Пришлось напрячься и подхватить Золотинку под мышки — она отчаянно скользила по отвесной стене. И когда поднял девушку на закраину, поневоле — чтоб не упасть — должен он был прижать к себе облитое водой существо, такое податливое и гибкое… Верно, Золотинка тоже испытывала сильнейшее головокружение и едва стояла на ногах.
Когда через мгновение они не без усилия отстранились друг от друга, Юлий оказался весь мокрый, невозможно ведь уцелеть — и следовало бы уяснить это с самого начала! — если решился принять под мышки любимую девушку.
В глазах его было смятение. Золотинка, расслабив губы, судорожно сжимала хотенчик. Весь красный, Юлий отвернулся и сказал в пространство, срывающимся в отчаянии голосом:
— Вот волшебница Золотинка! Воевода Чеглок возьмите ее под стражу. Волшебница обвиняется в злостных нарушениях закона Туруборана и должна отвечать… Должна отвечать.
Золотинка как-то нелепо зевнула и глаза ее отуманились — не нужно ведь и Золотинкину стойкость преувеличивать! Промокшая, она дрожала всем телом и не могла говорить. Она протянула хотенчик Юлию.
Он взял его также бессмысленно, как Золотинка протянула. И некоторое время сжимал, а потом, что-то как будто сообразив, выпустил или, вернее, выронил — хотенчик скользнул из руки и лихим прыжком подскочил в воздух.
С мгновенно вернувшейся сноровкой половина приближенных, которые пристально следили за событиями, оказалась на земле, другая половина успела прикрыться и даже Юлий не избежал испуганного движения. Общий переполох не захватил только Золотинку, она невесело улыбалась, наблюдая искательный разворот рогульки… Со вздохом поймала больно тюкнувший под сердце хотенчик и упрятала его в кошель.
— Под стражу! — чужим голосом велел Юлий. — Колдунья обрушила на нас злобу своей волшебной палки, чтобы расстроить свадьбу.
Это было чудовищной обвинение и настолько несправедливое, что Золотинка лишь криво усмехнулась.
Вооруженных людей, чтобы исполнить повеление княжича, поблизости не случилось. Пока Юлий вытаскивал из воды Золотинку, а потом обвинял ее в невероятных преступлениях, вся наличная стража занималась оборотнем. Полупьяные ратники, подхватив Лжевидохина с двух стороны, понуждали его переставлять ноги. Ничего путного из этого не выходило, грузный старик тяжко обвисал на руках, и приходилось снова опускать оборотня на мостовую. Безвольно повалившись, Лжевидохин тяжело дышал и облизывал губы, толстое брюхо его вздымалось. Охрана, дюжина бряцающих железом молодцев, стояла кругом, чтобы лишить оборотня всякой возможности сноситься с сообщниками. Никто, однако, покамест и не пытался придти на помощь поверженному чародею.
Так что не успевший еще ничем толком распорядиться Чеглок, воевода курников, велел сотнику выделить людей для охраны волшебницы. Озираясь отуманенными глазами, Золотинка ждала, когда ее возьмут под стражу и, может быть, в железо посадят — почему нет? — и приметила пигаликов, которые поднимались со спуска на нижний двор. Она помахала рукой, поскольку не надеялась на силу голоса:
— Буян! Идите сюда, Буян!
Куда же еще? Сюда они и шли. Буян с товарищами сам-четверт.
— Здравствуйте, Буян! — молвила Золотинка, смахнувши невесть что со щеки.
Добрый ее знакомец сдержано кивнул, товарищи его тоже не выказывали особой любезности.
— Рукосил, — сказала Золотинка так, словно бы это все объясняло, и кивнула на Лжевидохина в окружении вооруженных людей. Вздыхая, она принялась рассказывать, что случилось в башне Единорога, что произошло с хотенчиком и прочее, сколько хватало у нее сил соблюдать последовательность. Слушали ее с тягостным вниманием — не только пигалики, но и Чеглок с курницкими вельможами, те хорошо понимали, чем могут обернуться осложнения с республикой пигаликов.
— Пойдемте, я покажу, — сказала Золотинка в заключение, и никто не остановил ее, когда, не спрашивая разрешения, она повела пигаликов к башне.
Один только Юлий ничего совершенно не понимал и должен был стоять истуканом на протяжении долгого Золотинкиного рассказа. Сохраняя видимость спокойствия, он следил за тем, как слушают сообщение волшебницы люди и пигалики; строгие, напряженные вниманием лица, невольные восклицания, взгляды, которыми обменивались между собой бывалые, изощренные в государственных хитростях вельможи, несомненно убеждали Юлия, что Золотинка не попусту говорит. И когда она смело повела толпу к башне, Юлию ничего не осталось как подчиниться общему движению, не выказывая ни сомнений своих, ни воли. Не просто ему было сохранять принятую на себя личину!
А ведь он обречен, думала в этом время Золотинка с болью, поглядывая на юношу. Обречен на беспомощность и, значит, рано или поздно на гибель в этой жестокой и безнравственной кутерьме, погибнет, если не сумеет вернуть себе дар человеческого общения. Обречен и уже не может ни высвободиться, ни отступить. Тут со всеми руками и ногами-то, при таком-то остром слухе и зрении не знаешь, как уцелеть… А Юлий! Боже мой!