Естественно было предположить, что самостоятельно путешествующий, распевающий воинственные песни рот и был, собственно говоря, едулоп, который заблудился по дороге к своему повелителю Рукосилу, соблазненный волшебным камнем Золотинки Сороконом. Один из племени едулопов. Лопающих еду. Не трудно было вообразить заросли высоких бодяков, сплошь унизанных стручками недозрелых едулопов. Непонятно только для чего же Рукосил губил свои колдовские посадки? И эти шамкающие, свистящие, писклявые кусаки… они что, набросятся на вооруженных мечами воинов?
Стражники настороженно следили за Золотинкой, которая, потупив застылый взор, погрузилась в раздумья. Сами они, как кажется, боялись расслабиться и что-нибудь упустить и потому не решались и думать. Все, что они могли себе позволить, это изредка переглядываться да поправлять на перевязи мечи.
— Кто пойдет к воеводе? — спросила Золотинка. — Нельзя тянуть. Это очень важно. И наверное, опасно.
Последнего можно было не говорить. Это они и сами понимали. Именно потому и не двигались. Старший, обрюзглый седеющий мужчина, сторонился мысли остаться одному, а младший боялся идти в ночь. Наконец, молодой малый выхватил из очага пылающую головню и удалился сторожким шагом. За столбами сводов он шарил по дальним заколкам светом, пугая бегущие тени, потом, слышно было, потрогал засовы входной двери… И так же медленно, оглядываясь, возвратился.
Никто не произнес ни слова. Старший опустился на табурет, подвинув его к очагу, подальше от засохшего едулопа.
С пугающим хлопком из разбитого окна вылетела затычка, ворвавшийся ветер вздул пламя, с завыванием утягивая его в дымоход. Развешенные штанины взмыли, Золотинка спохватилась уберечь их от огня и свойству своей натуры бросилась к очагу с внезапностью, которая, может быть, и не оправдывалась грозящей штанам опасностью.
Вмиг вскочили оба ее тюремщика — полетела опрокинутая табуретка, и тот и другой выхватили мечи… Они тяжело дышали, поводя безумными глазами на искаженных огнем лицах.
А Золотинка замерла, застыла в полнейшем столбняке, понимая, что малейшее движение — и ее порубят за здорово живешь. Пораженные страхом, они не разбирали врагов.
Наконец, шумно переведя дух, старший — меч он, однако, не убирал — поснимал одной рукой с простертого над огнем копья подгорелую одежду, осмотрел и даже понюхал, а затем с ненужной грубостью сунул ее Золотинке.
Все дребезжало под напором бури. Разом обнаружилась хлипкость задвижек, петель и ставен, как ошалелые, стучали где-то закрытые двери, и невозможно было представить себе, что делалось под открытым небом. Едва стражники вдвоем, поддерживая друг друга, устроили в выбитое окно затычку из свернутой комом рогожи, ветер ворвался в дымоход сверху, мгновенно пробросившись от крыши до основания дома, жарко дохнул расплесканным пламенем и завыл. Но огонь тотчас же припал, загнанный в уголья, — потемнело. Во дворе раздалась оглушительная дробь, от которой хотелось присесть, ослабели ноги. Ушедшие в тень лица рдели тусклыми отсветами, стражники онемело застыли, со штанами в руках застыла и Золотинка, придавленная общей тревогой.
И вдруг с обвальным грохотом, закладывая уши, рухнула крыша, сорвался небосвод, рассыпалась лавина черепицы и самый пол под ногами дрогнул. Золотинка оглохла. Она видела помертвелое шевеление губ: человек молился, без надежды пытаясь довести до бога испуг. Жуткий грохот продолжался с одной и той же невыносимой, пригибающей мощью. Если была это рухнувшая с небес крыша, то большая, непомерно большая, она все падала и падала, хотя давно уже погребла под собой весь Каменец с потрохами… Когда ж это кон-чи-чи-тся?
Ощущение сжимающей тяжести — как в темной глубине моря — заставило Золотинку сделать несколько шагов, чтобы вздохнуть грудью.
— Смотрите! — крикнула она, указывая на окно, но не услышала и саму себя.
И нечего было смотреть. Ни единого огонька не уцелело на площади, тьма кромешная, сплошной подавляющий душу и разум грохот.
Почудился нечаянный вскрик… Прошуршали охвостья лавины, звякнул камешек, другой, и все как будто замлело. Обморочную тишину можно было постичь по слабому свисту ветра в дымоходе.
Кто-то набрался духу пошурудить кочергой, пламя выправилось, и в караульне несколько посветлело. Но ни один огонь не заявлял о себе во дворе, словно самая жизнь, почва жизни была начисто смыта.
Они в подвале поглядывали друг на друга расширившимися глазами…
За окном послышалось. Золотинка бросилась вытащить затычку.
— Боже правый! — говорил человек как бы в пустоте, голосу не было ни малейшего эха. — Все убиты!
Но сам-то он уцелел, и Золотинка испытывала облегчение оттого, что кто-то еще жив. Двор наполнялся очнувшимися людьми, они переговаривались разрозненными, падающими без ответа голосами.
— Что у вас там? — сунулся в окно стражник.
Слышался неправдоподобно отчетливый хруст шагов, сквозило холодом. И вот появились огни, в свете редких факелов заблестела ледяными искрами снежная пустыня.
Прислушиваясь к отрывистым восклицаниям, высматривая схваченные пляшущим огнем подробности, можно было уяснить себе, что случилось. Невероятных размеров град — упоминали о льдинах размером с кулак — разбил, перепахал и сравнял все, что было оставлено без укрытия под грохочущим небом. Разрушены были крыши, сбиты с петель двери, ставни, сквозными дырами зияли попавшие под косой удар окна. Крошево колотого льда вперемешку с щепой, обломками черепицы покрывало площадь толстым неровным слоем, в котором плоскими валунами возвышались животы и крупы павших лошадей, торчали углы разбитых телег. Расселись бочки с червонцами, и золото тоже ушло под лед. В холодном месиве полегли люди: возницы, грузчики, охрана. Подготовленный к отправке обоз — десятки подвод — весь остался на месте.
Кто погиб и кто жив? Похоже, в этом нужно было еще разбираться.
— Идите же, наконец, кто-нибудь! — сказала Золотинка. — Что там у них? Где Юлий? Где воевода Чеглок?
Неизвестность томила караульщиков, тихо пошептавшись между собой, они решились. Молодой малый отправился искать воеводу, а старый брюзга велел Золотинке вернуться к очагу и тут сидеть.
Перевалило за полночь, сухо отвечал стражник, когда Золотинка пыталась заговорить. Верно, так оно и было. В смутном безвременье наметилась определенность: за полночь перевалило. Но и в этом, единственно установленном обстоятельстве, не трудно было, в конце концов, усомниться, ожидание не оставляло ничего определенного.
Золотинка встрепенулась, когда померещился голос Юлия… и услышала его еще раз, наяву: княжич со спутниками, с хрустом ступая по ледяному месиву, миновал окно.
Голоса наполнили сени, роняя горящую смолу, в караульню вошли факельщики, стража, наконец, в сопровождении немногочисленных приближенных Юлий и воевода Чеглок. Золотинка встала. Заметная вмятина на крылатом шлеме подсказала ей, что Юлий чудом избежал смерти, захваченный врасплох первыми градинами, едва ускользнул из-под обвала.
Остановившись в трех шагах, он глядел враждебно и пусто, словно не видел. Бряцающая оружием толпа вела себя с не возможной в другое время бесцеремонностью, вельможи и дворяне напоминали кучку лишенных всякого понятия об учтивости зевак, они обмениваясь посторонними замечаниями, громко переговариваясь за спиной Юлия и беззастенчиво глазели на Золотинку. Своим необязательным присутствием эти люди лишь оттеняли разительное одиночество княжича.
Обреченная стоять под недобрым взглядом, Золотинка недоброго и ждала. Она подергивала плечами, возвращая на место сползающее с плеч платье, и от этих, вынужденных ее ужимок Юлий хмурился еще больше.
В раскрытой ладони его лежал волшебный перстень Рукосила, багрово-белесый камень на паучьем ложе золотых листьев.
— Вот! — сказал Юлий. Словно этого было достаточно: сказать вот! и уничтожающе хмыкнуть.
Золотинка испугано передернулась, удерживая ворот платья в опасном положении на ключицах, а Юлий, принимая этот беспомощный трепет за ответ, за признание вины, очевидно, добавил еще «вот так!» и швырнул перстень в огонь.
Этого никто не мог ожидать. Но Золотинка не имела надобности раздумывать, все, что касалось волшебного камня, не подлежало сомнению для нее — она кинулась в огонь мгновенным, почти непроизвольным броском. До того бесстрашно и ловко, что выхватила сокровище из горящих углей, не опалив пальцы. Только платье скользнуло на руки, обнажив плечи, но и тут не было надобности для размышлений — не успело нечто такое мелькнуть пред изумленными взорами, как Золотинка — молодцом! — все оправила и вернула на место.
А как Юлий ухитрился схватить кочергу и зачем схватил, этого некогда было и соображать — Золотинка отпрянула. Чего уж она там испугалась — Юлий только свернул глазами. Оправив корсаж, Золотинка тоже получила возможность сверкать, не опасаясь уже оказаться в беззащитном положении. И так они мерили друг друга враждебными взглядами и разве что не пыхтели, как взъерошенные зверьки.
Несколько раз успели ахнуть придворные, ах! ах! и ох! — только и разевали они рты. Один Чеглок не позволил себе этого удовольствия, потому что смотрел на дело с его однообразно-утомительной стороны и не тратил душевные силы на бесплодные удивления.
— Пошушайте, шударыня прыншеша! — прошамкал он разбитыми губами и поморщился. Шепелявые разъяснения воеводы состояли в том, что незадолго до града наследник пострадал от летающей нечисти — что-то такое вроде «жубаштого рта». И эта нечисть, разыскав Юлия в толпе дворян по красному перстню Рукосила, который навязала наследнику Золотинка, цапнула его за палец. «Жубастая» тварь укусила наследника как раз пониже камня и дело, без сомнения, не обошлось бы испугом, если бы люди Юлия тотчас же не искромсали тварь кинжалами, пояснил Чеглок, сопровождая обвинение самым любезным поклоном.
— Вот! — вскинулась Золотинка. — Я посылала к вам нарочного, как раз насчет едулопа. Нарочный вас нашел? Вот он — едулоп! — она пнула босой ногой гниющий на полу вареник.