, — не надоело ли вам отлёживать бока? Взять более с этого города нам нечего, поэтому мы уже готовы уйти без вас.
От этаких слов мы вскакивали, словно ошпаренные, но даже на пятый день излечения более дюжины шагов делать не могли. Тогда нас оставляли в покое до следующего дня.
— Афанасий, — как-то после очередного визита освободителей спросил меня друг, — а на кой чёрт они с нами церемонятся? По какой такой неясной причине исцеляют до полного здоровья?
— По причине великодушия, — чтоб не падать лицом в грязь по незнанию, врал я, зная ещё от деда Прокопия Порфирьевича, что лицемерие — это одно из основных свойств англичан.
А по сути, я и сам терялся в догадках о причине столь тягостного внимания к нам. Ну, положим, перенесли бы на корабль, покидали бы в трюм на гамаки и вся недолга. Поплыли бы мы лишним грузом до Европы или куда там ещё? Хоть до настоящей Индии. Так ведь нет! Лечат и приглядывают! А не готовят ли нас к новым допросам с пристрастием, как шпионов со стороны хитроумных испанцев? Такая мысль иногда без спроса залетала ко мне в голову и сушила мозги, прохватывая морозцем насквозь по всей хребтине. Однако, она же и возвышала меня в сознании, что являюсь ценным трофеем в руках Судьбы и спасителей. А это поднимало меня до уровня героя летописных сказаний временных лет! Но Олешке я о своей догадке до времени умалчивал. Берёг от бедлама на чужом берегу. Хотя, может, и в сумасшедшем доме скорби есть жизнь? Как о том знать, сидя на одном пригретом месте? Но Голый и сам догадался:
— Афоня, — говорит со слезой и соплёй вперемешку, — а, вдруг, и эти пытать начнут, может про испанское серебро, может про индейское золото? Я боли не снесу и признаю тебя главным. С меня-то, подневольного, какой спрос?
Олешку я в тот раз побил, но не больно из-за нехватки сил, зато при следующем визите освободителей доложил о нашем полном возвращении к жизни.
— Хорошо, бродяги, — одобрил на этот раз чёрный человек, как ни есть негр с ножиком за поясом, — так и доложим помощнику капитана. Готовьтесь завтра выступить.
А что нам приготавливаться? Как голому подпоясаться! Морды поутру сполоснули и ждём с моря погоды. Она вскорости и последовала. Полный штиль и вёдро, то есть ни капли с небес, ни ветра с поля. Словом, утром пришёл за нами вполне пристойный господин в опрятной одежде. По всему видать офицер и старшина. За ним два матроса приволокли короб, а в нём, хоть и непривычное для нас, но чистое платье: рубахи с рукавами по локоть, штаны пониже колена и башмаки с мягкими голенищами, но не сапоги.
— Билли Клинт, первый помощник капитана, — как-то нехотя представился нам офицер, но спокойным голосом, как перед равными. — Переодевайтесь и проследуем к капитану Моргану для беседы за кружкой чая.
Тут я не выдержал, заранее зная, с какой целью переодевают по утрам в чистое на далёкой родине, и вопрошаю с независимой наглостью презрения в голосе:
— А если не переоблачимся?
— Насильно заставим, — просто сказал помощник. — Мы более недели принуждённо ждали вашего выздоровления, чтобы можно было с вами цивилизованно поговорить. По крайней мере, такова была воля нашего капитана.
Тут я сдался, и мы с Олешкой, посильно помогая друг другу, переоделись в иноземную казённую амуницию. Друг с непривычки выглядел скоморошным Петрушкой, да и я, видать, не хуже, так как Голый, не удержавшись, поддел:
— Ну, Афоня, в таких штанах широко шагать можно. Знать, далеко пойдёшь, пока кто-нибудь в юбке не догонит.
В таком-то виде мы и пошли за сопровождающим, то ли на эшафот в страну иудеев, то ли на Сорочинскую ярмарку, что под Киевом.
На пристани у причальной стенки мы увидели корабль. Ни поморский коч, ни индийское каноэ, ни даже баркас под парусом ни в какое сравнение не шли с этим океанским зверем. На судне было три мачты с убранными в скатку парусами, и я легко представил, с какой скоростью летит по волнам эта белоснежная птица, дай ей волю расправить все свои крылья. Олешка тоже застолбился рядом безголосым пнём, увидев такое чудо плотницкого мастерства. Однако, чтобы не упасть в собственных глазах ниже башмака и явить собственную гордость, я ловко сплюнул под ноги и с видом знатока бросил Билли Клинту:
— Знатная ладья. А до Европы ходу хватит?
Помощник капитана на понятный вопрос не ответил, но посмотрел со вниманием, видимо, посчитав меня за старшего и самого смышлёного, тем более, что Олешка и впрямь не понимал о чём тут речь. Но, позволив нам полюбоваться морской посудиной, Билли всё же ответил мне, как равному:
— Фрегат «Ганимед», флагман капитана Генри Моргана.
После такого пояснения помощник Клинт провёл нас по сходням на палубу корабля, а затем и в каюту капитана. Здесь встретили нас приветливо, то есть, сидевший за столом человек лет 25-30-ти в нарядной одежде чужого для нас кроя, указал рукой на табуретки напротив своего кресла и предложил кофею. Я бы не отказался от напитка, более подходящего для случая знакомства и ведения разговора, но хозяин, видимо, поскупился на тот же ром, поэтому сразу перешёл на деловой тон:
— Кто такие? — спросил беззлобно, внимательно разглядывая нас с Олешкой:- И почему только вас содержали отдельно от других в смертной камере?
Я, было, приосанился для серьёзного и достойного ответа, но капитан сбил спесь:
— Не надо гимнов в свою честь, а просто и, желательно, кратко изложите вашу историю. Я и так на этом берегу потерял несколько дней.
— Не вините себя, мистер Морган, по поводу этих убогих иноземцев и потерянного времени, — встрял его помощник. — Роза ветров, как я и предполагал, не вполне благоприятствовала нам, поэтому… — и тут Билли замолчал, встретившись со строгим взглядом своего капитана, а когда Морган обратил взор на меня, я понял, что передо мной великий человек, и далее валять ваньку в такой компании просто неприлично.
И я начал свой рассказ с далёкой Московии, прошёлся по снегам Сибири, обогнул Каменный Нос Чукотки и надолго застрял на Аляске. Рассказчик я был хороший, не зря прошёл всю Киевскую бурсу и батюшкину науку толмачества, а потому капитан и его помощник слушали меня с явным интересом. Видать, этот морской народ совсем не ведал ни снега, ни собачьей упряжки, ни семейного уклада жизни на Крайнем Севере у эскимосов.
— Повторите о Нулике, — иногда переспрашивал Билли, удивляясь любовному укладу жизни народов Севера.
А когда я через всю Америку довёл старших офицеров фрегата до испанских тюрем и святой инквизиции, стало ясно, что навеки покорил сердца благодарных слушателей, которые в течение ближайшего часа нас разместят со всеми удобствами, а может и с личной прислугой, в лучших каютах корабля и немедля доставят к Европейским берегам.
— Занятно, — через час заметил капитан Морган и предложил чашку остывшего напитка. — Одно непонятно, по какой причине испанцы содержали вас как лютых врагов короны? Только лишь в расхождениях вопросов веры? Хотя, истинному католику хватит и этого, чтобы отправить иноверца на дыбу. Уж больно они охочи до чужих мучений! Ладно, упущенное время наверстаем, а вы господа, представьтесь. Что вы великие путешественники мы с Билли поняли, но как же вас называли на далёкой родине?
— Дьяк Афанасий Приблудный, — отчеканил я на русском, привстав от избытка хороших манер с места.
В каюте тут же воцарилась напряжённая тишина. Я не мог понять неожиданной остановки в знакомстве, обещавшего так много познавательного. Когда же меня попросили повторить имя, понял, что не так-то просто уместить славянское прозвище в их английских головах.
— Дак…Аф…Блуд, — наконец обрадованно возвестил Билли Клинт. — Я понял, этого варвара зовут Дак Блуд, — помощник ни с чего заржал, а отсмеявшись, продолжил:- Скорее уж, Лейм Дак, — и опять не удержался от смешка в кулак.
— Довольно Билли, — сдвинул Морган брови, — всё же они гости и им досталось от испанцев. Пусть будет Дик Блуд, а не посмешище для команды, — и обратился ко мне:- как вам новое имя?
А мне никак, хоть чёртом, лишь бы не в печку, при нашем-то бедовом положении. Раз уж русскому имени не прижиться среди англичан, при ихнем скудном запасе слов, то пусть буду крестником самого капитана. Тут Олешка, воспользовавшись перерывом в допросе, дёрнул меня за рукав и спросил, по какой причине ржал помощник капитана.
— По малограмотности, — прошептал я в ответ, — по ихним английским понятиям Дак это всего утка, даже и не гусь, а Лейм Дак и вовсе хромая утка. Вот и веселятся от нашей инвалидности. Им бы самим испанский сапог примерить, — дальше я вволю помечтать не мог, так как капитан спросил:
— А кто ваш друг, — и указал на съёжившегося Олешку.
Но тут я не сплоховал, тут я горой постоял за друга и перевёл имя Голого на французский манер:
— Алекс Голье, — ткнул я Олешку в плечо и зачем-то добавил:- плотник!
У капитана тут же заблестел глаз, до этого устало смотревший на нас с другом, и он уже с любопытством спросил:
— Умелый плотник?
— Прямо мастер деревянных дел, какого ещё свет не видывал! — браво ответил я, радуясь за интерес к другу.
— Мистер Клинт, — тут же обратился Морган к помощнику, — отправьте Алекса на бригантину «Лили» к капитану Чарли Рейну. У него как раз судового плотника разнесло ядром при подходе к порту Вилья-Рика. Если месье Голье действительно дружит с молотком и рубанком, то Чарли останется доволен.
— Прощай пока, — успел я напутствовать друга, — топором в трюме махать всё же лучше, чем лезть с саблей под пули.
Олешка кивнул, так ничего и не поняв, и мы, как потом оказалось, надолго расстались, двигаясь по служебной лестнице каждый своим пролётом. Кто с перилами, а кто и без.
Оставшись с капитаном с глазу на глаз, я приготовился к дальнейшей взаимовыгодной беседе. Так оно и вышло, ибо Морган сразу спросил:
— Дик, а какова основная работа выполнялась вами на берегу?
— Так дьяк и есть дьяк, — собираясь как бы повеселиться шутейно ответил я.
— Постойте, мы договорились для вашей же пользы именоваться не Дак, а Дик. Но довольно об этом. Чем вы занимались дома?