Я выпил бокал мадеры и тут же решил дитю сохранить честь и невинность, раз она таким плачевным образом попала в мои руки. И мне этот подвиг занесётся на скрижали судьбы, как благородный порыв просветлённого разума. Вот ведь что значит жить под белоснежным парусом вдали от цветастой юбки!
Пока я молча сидел и строил благородные планы, Честер уже вовсю распустил возле Даны не только язык, но и руки. Он то рассказывал о мореходных качествах фрегата, то перескакивал на морские битвы, то вручную брал на абордаж высоко подпёртую тугим корсетом грудь девицы, а то и вовсе прятал обе свои грабельки под юбками внимательной слушательницы, словно бойцов в трюме перед штормом. Я страдал душой, представляя брезгливость в мыслях Гвенолы от такого телесного святотатства, но не смел одёрнуть друга, замечая, что его старания находят отклик в глазах и телодвижениях Даны. Когда же Честер, видимо, нашёл что-то сокровенное в глубинах исподнего блудницы, Дана призывно вскликнула и бросилась бежать из-за стола. Но не на волю или, по крайней мере, на балкон, чтобы в отчаянии удариться с него о твёрдую землю, как мне туповато думалось в то безгрешное время, а, наоборот, прямиком на одну из кроватей, задирая ноги под потолок и без меры хихикая, словно в припадке безумного веселья. Честер коршуном бросился за нею, и я застыл в ужасе, предвидя дикую сцену насилия прямо на глазах невинной Гвенолы. Но смелая девушка сама предвосхитила события, ловко вылетев из-за стола и с быстротой молнии раздвинув пред моими глазами ширму прямо перед кроватью с жуткостным людским развратом. Затем она безвольно опустилась на другое мерзкое ложе, видимо теряя сознание от угадываемого женского бесчестия, и робко взглянула на меня из-под стыдливо опущенных ресниц, как бы прося прощения за чужие грехи и в то же время ища от них у меня защиты. Я немедля встал с насиженного места, переместил своё тело на кровать рядом с девушкой и возложил свою уверенную ладонь на темя девушки, тем самым оберегая и успокаивая уже дорогую для меня юную особу. Так мы и сидели в умиротворённом безмолвии ночи, слегка подсвеченном одиноким огарком свечи на столе, назойливо нарушаемом звоном цикад под балконом и перемежаемым равномерным скрипом кровати у противоположной стены. А когда из-за ширмы послышался победный вскрик женщины, Гвенола с нежной решимостью произнесла:
— Ну что, Дик, приступим к делу и мы!
Тут же с меня разом слетела пелена розового тумана придуманной дури, и я вспомнил о своём природном назначении, а также о цели прибытия в заведение мадам Лоры Витоль под столь чарующим названием, не иначе как «Счастливое избавление». Да, пора было счастливо избавиться не только от денег, но и от напряжения прожитых впустую дней голодного воздержания, вдали от знакомства с прекрасным.
— Раздевайся, — громко сказал я Гвеноле, устраняя девичий стыд силой приказа.
— Помоги, — покорно согласилась девушка, а я не только словом, но и делом поспособствовал освобождению пленительного тела и его самых обворожительных в своей заманчивой привлекательности мест от бремени уже никчемной одежды.
И я не ударил лицом в грязь, ибо даже не зная устройства корсета, смог с помощью подручных средств не только расшнуровать его, но и стянуть с верхней части телес Гвенолы. А когда с плеч девушки вослед за корсетом, как бы сами собой сползли на пол рубашка вместе с двумя пышными юбками, я застыл в немом восторге и изумлении. Прямо перед моим лицом воссияли два телесных розовых бутона, ещё не растоптанных беспощадной ночной жизнью притона, и хранящих поэтому свою первозданную форму. Может быть я и ошибался, так как не имел привычки ласкать взором бушприт пользуемых дам, но сиськи Гвенолы выглядели прекрасно. И тут я уже не сдержался, а дружески потрепал притягательные холмики девушки, сразу почувствовав прилив крови к голове и её пульсацию в других органах чувств. Отбросив ложный стыд, я скинул с себя весь гостевой наряд, тем более, что было достаточно жарко, даже не оставив для приличия портупею с саблей, и предстал пред избранницей во всей своей неотразимой красоте. Я даже прошёлся перед нею строевым шагом, демонстрируя прелесть молодого тела, особенно вперёдсмотрящую его часть. Гвенола тихонько ойкнула. Да что тут говорить! Голый мужик на фоне ночного балконного проёма! Когда ещё такое увидит девушка, воспитанная в строгих домашних правилах?
Но и Гвенола не теряла времени даром. Она тоже почти обнажённая, как второпях облупленное яйцо, сидела на краю кровати, упираясь широко расставленными ножками в пол, с восхищением меряя меня взглядом. И лишь строгие панталоны, плотно обтягивающие её нежные чресла, мешали мне проникнуть пылающим взором в её распустившееся лоно, спрятанное за тонкой тканью бабских штанишек. В порыве страсти я кинулся пред Гвенолой на колени и сорвал это никчемное покрывало с её лядвий, до конца обнажив женскую умопомрачительную и дремучую суть.
(Примечание № 19 от архивариуса Л.Б. Как справедливо замечает Гриша Гроцман из Бердичева, именно это описание любовного свидания Афанасия Приблудного с девицей Гвенолой Ли позволяет нам со всею очевидностью полагать, что записи нашего автора подвергались не только цензуре и перлюстрации, но и свободному пересказу более поздними литераторами из клана Блудов. Особенно ярко и бесповоротно это явствует из описания женских панталон.
Гриша Гроцман из Бердичева посвятил достаточно много времени для изучения постельных сцен различного толка в библиотеках и книгохранилищах Минска и Киева. Из отработанного материала явствует, что предки женских трусов появились в середине XVI века в Европе во времена правления законодательницы средневековой моды Екатерины Медичи. Они представляли собою обрезанные до колен обычные мужские кальсоны. А нужны они были для удобства дам при верховой езде, которая повсеместно входила в моду у эмансипированных женщин. Назывались они панталонами, так как вызывали у мужчин здоровый смех, так же как и герой французских площадных комедий, некто Панталоне. Единственное неудобство этой нехитрой детали женской одежды состояло в том, что верхняя её часть прижималась плотно к телу корсетом и при надобности без посторонней помощи не снималась. То есть, дама без дружеской услуги не могла ни присесть за кустиком, ни прилечь в холодке ради забавы. Поэтому штанины панталон не сшивались вместе, что позволяло женщине быть свободной в действиях, легко задрав юбки собственными руками. И только — внимание! — и только в XIX веке штанины панталон наконец-то сшили в одно целое, избавив дам от ужасов корсета и обеспечив тем самым пыленепроницаемость их интимных мест. Так что женские штаны для верховой езды, то есть панталоны XVII века ни коем образом не могли чинить препятствий любопытному взору стороннего наблюдателя!
К слову сказать, заканчивает мысль Гриша Гроцман из Бердичева, даже в те далёкие времена мужчина был куда более морально устойчив и аскетичен, нежели женщина. И пусть ещё не додумались сшивать штанины вместе, но уже тогда мужчина носил гульфик, специальный мешочек или карман для своих достоинств, который привязывался к поясу штанов. Эти кошельки были разных фасонов и кроя, иногда даже расшитые бисером или стеклярусом, но почти всегда для солидности набитые пухом или песком. С тех пор, кстати, и пошло расхожее выражение, что у стариков, мол, сыпется песок невесть откуда, тогда как просто перетирался от долгого ношения тот самый гульфик, ссыпая песок по следу хозяина.)
Сорвав последнюю преграду с бёдер Гвенолы, я лишился чувств от чрезмерного напряжения нервов. То есть просто низвергнулся головой на свободное от панталон место и задохнулся, то ли от чрезмерной природной растительности места вечной мужской приманки, то ли от осязаемой близости оного. Однако забвение, как бы того не хотелось, было недолгим. Девушка легко вернула меня в чувство, сжав голову бёдрами, а затем, уложив на пол, поспешила к столу.
— Сейчас выпьем, и дурман пройдёт, — пообещала она, берясь за початую бутылку.
О, как она шествовала к столу и обратно! Словно по палубе при крутой волне. Когда удалялась от меня, её корма задорно подпрыгивала при каждом шаге, а когда надвигалась на меня, то её пробоина ниже ватерлинии, завлекательно розово выглядывала из райских кущ, заставляя меня вздрагивать, как от шила в голый зад при испанских пытках. Особенно, когда переступала через меня прямо над головой, ничего не скрывая и не тая, словно перед старым и верным другом, который, сидя в трюме, отчётливо видел, что творится на палубе. А перед моим взором открывалась картина полного доверия и открытости вплоть до створок устрицы, удобно примостившейся промеж точёных ног и уже готовой к употреблению. Как всё-таки схожи по устройству некоторые виды морских обитателей с сухопутным человеком, если рассматривать их по частям! Возьми морского конька. Ведь много времени проводит стоймя, словно моряк на берегу при виде красот, которые являла мне Гвенола в тот вечер.
— Это выше моих сил! — воскликнул я и закатил глаза, а когда встревоженная девушка присела, чтобы оказать мне первую помощь, я и вовсе задервенел всем телом.
А как иначе? Услады для глаз хватало с избытком, но требовалось действо, понятное всякому ещё живому, поэтому я стал приподниматься, обхватив кормовые надстройки девушки своими сильными руками и пытаясь освободить нос, а также всю остальную наличность головы от их попрания мохнатой лоханкой чужого мне человека. Я не испытывал такого страха с самого детства, когда заблудился в подмосковном лесу, ибо всем своим рылом застрял в волосатых дебрях подруги и начал задыхаться. На такую мою неловкую попытку свободы, девушка задорно рассмеялась, сама перелетела на кровать и застыла красивой каракатицей, раскинув руки-ноги как попало, но по отдельности. Я переместился следом и застыл богомолом меж ног моей красавицы. Столбняк длился не долго, природа вовремя взяла своё, а опыт, накопленный за время проживания с северным Нуликом, возродил во мне все прежние навыки семейной жизни. И мне не надо было ждать подсказки свыше, чтобы достойно свершить земное действо. Время ненадолго остановилось, а когда вновь сдвинулось вперёд, я всё ещё был в полных силах, а Гвенола попискивала от радости. Пришлось повторить всё сначала, даже не освобождая коня от пут. Да это вам и не кулеврина, жерло которой необходимо прочищать после каждого выстрела, тут другой калибр и скорострельность, хоть и с причмокиванием от обильной смазки, но с верным прицелом. Да, моряку, солдату или, на худой конец, тюремному сидельцу много ли надо от бабы? Поговорить всласть о житье-бытье, да пощекотать друг другу нервы от заката до рассвета, что мы с Гвенолой и делали до самого утра. И так, и этак затевали разговор, понимая друг друга с полуслова, а когда моя радость взялась верховодить, я и перечить не стал, уступив командную высоту бабе, ибо результат был один и тот же к нашей общей радости, хотя снизу можно было и отдохнуть минуту-другую.