— Дик Блуд, помни о своём долге, иначе будешь вздёрнут на рее, как предатель!
Это сразу меня остановило, как солдата, верного долгу. А пираты, тем временем, грозной волной накатились на форт, смели защитников, словно пену прибоя, а осиротевшие остатки испанского воинства загнали в пороховой погреб, который тут же был взорван. А как иначе? Война есть война, пират сказал, пират сделал!
Победители немедленно двинулись в город, снеся тараном железные ворота цитадели. Пора, пора было знакомиться с обывателями, их жёнами, дочками, а не то просто прихватить что-нибудь на память у торговцев, менял и лавочников. И вот в это самое мирное время наши парни получили подлый ружейный, и даже пушечный удар в спину. Как потом оказалось, обезумевший Кастильянец змеёй проник во второй форт, который, кстати, видя печальную судьбу защитников первого, готовился к сдаче на милость победителя, и, как комендант, приказал стрелять по победителям, не щадя даже жителей, радостно высыпавших навстречу нашим морякам. И форт Святого Филиппа накрыл таким плотным огнём площадь и ворота города, что наступающим пришлось затаиться в обороне на ближайших улицах Порто-Белло.
После нескольких неудачных попыток штурма ощетинившегося огнём форта, я с печалью заметил, как омрачилось чело капитана Моргана, как посуровел его взгляд, и он, ни к кому конкретно не обращаясь, произнёс:
— Безумцы, видит бог, я не хотел лишних смертей, особенно со стороны мирного населения!
После чего он приказал сколотить дюжину штурмовых лестниц, с расчётом в четыре человека на одну ступеньку, и велел привести обитателей монастыря, что был расположен рядом с городскими воротами.
Я было подумал, что тот же час начнутся молебствия с выносом хоругвей и других обрядовых кадил, но всё оказалось проще и доходчивее. Всем монахам и послушникам было приказано самолично приставить лестницы к стенам форта, чтобы следовавшие за ними по пятам пираты могли пойти на штурм безо всякого стеснения в движениях. Всякому известно, что при боевых действиях часто используется военная хитрость вразрез ожиданиям противника, тем более, что Кастильянец вряд ли был готов отдать приказ стрелять по своим, хоть и монастырским насельникам. Однако, изверг отдал-таки безумную команду, и многие тогда пали смертью храбрых как со стороны наступающих, так и в стане гражданских лиц. Но это уже не остановило наших ребят! В едином порыве пираты взлетели по всё же приставленным лестницам на стены форта, и вскоре враг был повержен в прах. Тем более, что испанцы были морально раздавлены стрельбой по собственным согражданам духовного звания. Теперь дело оставалось за малым, пройтись новой очистительной волной по всему Порто-Белло. И этот очистительный вал вскоре покатился по городу. И вот только тогда я был спущен на волю, словно цепной пёс с привязи.
— Дик, держи себя в узде и помни, что доклад губернатору, как непосредственному свидетелю испанского зверства, писать всё же придётся. Так что до встречи на «Ганимеде» и береги себя! — уже в спину прокричал мне заботливый капитан Морган.
До вечера я бродил по узким улочкам усмирённого города, порой ввязываясь на стороне пиратов в мелкие стычки с местным населением. В этих, ничего не значащих схватках огнестрельное оружие применялось редко, так как ни с какой стороны попусту умирать никому не хотелось. Победители пребывали в благодушном большинстве, а побеждённым было легче откупиться, нежели гибнуть на глазах жён и детей, оставляя их без надежды на поддержку. Но за сабли и рапиры те и другие хватались часто, особенно когда речь заходила о чести и достоинстве женщин. Мы меняли их честь на покровительство, испанцы же призывали дам сохранять достоинство до последнего вздоха. Женщины, как правило, с последним не соглашались, а вольно или невольно начинали дышать в такт с нашими моряками и не обязательно в подобающих такому случаю условиях. То есть, где попадались на глаза, там и дышали. Тем более, что денег, чтобы откупиться, становилось у горожан всё меньше и меньше по причине почти добровольной выдачи хозяевами потайных схронов. Одним словом, шла обычная жизнь прифронтовой полосы нового порядка, когда происходит взаимное братание и повсеместное осестрение побеждённых с победителями. Вино из погребов лилось рекой, столы и лужайки вокруг домов завалены яствами, донны с любопытством и благодарностью принимали ухаживания иноземцев. Робкие девушки постигали жизнь во всей её первобытной красе, а мужчины с лёгким сердцем расставались с припрятанными на чёрный день ценностями, не выдерживая пытливой беседы с нашим братом возле открытого огня с глазу на глаз.
К слову сказать, свободный обмен накопленных богатств на спокойную без излишеств жизнь продолжался две недели. И если бы не согласие генерал-губернатора Панамы дона Хуана-Переса-де-Гусмана обменять сто тысяч пиастров на город в целости и сохранности, наши парни не оставили бы камня на камне от Порто-Белло. Но и проведённого в крепости времени вполне хватило, чтобы без спешки загрузить трофеем наши корабли и быть готовыми к немедленному отчаливанию из Красивой Гавани. К тому же, наша армия к этому времени съела не только всех быков и лошадей со всей округи, но уже подбиралась даже к ослам. Вот таким образом завершалась наша сухопутная экспедиция, принёсшая не только 250 000 пиастров чистого дохода, но и надолго поселившая в головах испанских дикарей страх перед английскими джентльменами.
Но это было потом, а в первые дни взятия Порто-Белло мы упивались свободой и вседозволенностью, как и подобает настоящим победителям после кровавой военной работы. Тем более, что не все пираты увидели блеск испанского золота, поэтому, оставшиеся в живых, праздновали победу и за мёртвых, увеличивших за свой покойный счёт призовую долю даже сторожам, плотникам и парусных дел подмастерьям. Именно так предписывал Пиратский кодекс всего Берегового Братства.
Твёрдо не помню, но, кажется, после расставания с Морганом, почти в тот же вечер я налетел в одном из переулков города на одиноко отбивающегося пирата сразу от двух испанцев. Я даже со спины тут же узнал в сражающемся Честера Паркера. Как его в одиночку занесло в тесные улочки Порто-Белло, никому не ведомо, но то, что он владеет клинком лучше городских донов, было заметно. Однако, нападающих-то было двое, а потому одинокого пирата могли в конце концов и прирезать.
— Держись, Панталон! — заорал я и бросился на выручку друга.
Ввязавшись в драку, я понял, что выручать, собственно говоря, было некого. Честер играл с испанцами в кошки-мышки, то отступая, то тесня противника, довольно неумело владеющего своими шпажонками. Услыхав меня, Честер ловким ударом выбил оружие у одного из противников и приставил свою саблю к шее другого.
— Сдавайтесь на милость победителя! — вновь проорал я уже на их поганом языке, так и не успев обнажить свой клинок.
Испанцы, вопреки моим ожиданиям, даже как будто обрадовались моему предложению, враз побросали своё никчемное оружие и стали путано объяснять причину стычки с морским кабальеро. На сколько я мог понять, дон Истебан и его сынок, тоже дон, но Эвелино, не хотели причинять вреда иностранному идальго, а, наоборот, он первым обнажил саблю и грозился их изрубить на куски по неизвестной им причине, если они правильно поняли его намерения.
— Честер, — видя, что буря утихла, обратился я к другу, — что у вас за разногласия? Испанцы вроде бы не собираются лишать тебя жизни.
— Я защищал честь дымы, — в запале отозвался Панталон и я заметил, что он прилично навеселе.
— А где же сама дама? — забеспокоился я.
— Была здесь, — уверил Честер, присаживаясь на ступеньки порога.
Я более не стал беспокоить товарища пустыми расспросами, оставив его отдыхать в холодке, а прямо обратился к испанцам за разъяснениями. И уже свободные ото всего местные жители, тоже не сторонники трезвости, поведали историю знакомства с кабальеро Паркером. Храбрейший гость вместе со своими друзьями встретил дона Истебана вместе с сыном Эвелино ещё утром возле ратуши. Кое-как переговорили о контрибуции, а заодно и подружились. Испанцы не могли просто так отвязаться от дорогих гостей и позвали их в собственный дом на тарелку гаспачо и бокал вина из личных погребов. После ценных подарков, разошлись полными друзьями, взяв с хозяев обещание ответного визита на дружественные корабли благородных корсаров. Разбежались с миром, но скоро новый друг Честер вернулся назад к донам, чтобы выразить благодарность и женской половине чужого дома за хлебосольство и гостеприимность. На беду ему под руку попалась сама хозяйка донна Изабель. Морского волка не смутили ни возраст, ни семейное положение почтенной матроны, и он пожелал познакомиться поближе то ли с нею, то ли с её предполагаемыми дочерьми, что весь вечер крутились вокруг стола. То есть, не испросив разрешения у хозяина дома, он схватил первую попавшуюся под руку юбку и поволок её во внутренние покои дома. Вот тогда-то и начался бой за честь дамы. Проще говоря, хозяева и гость начали бряцать холодным оружием, понимая суть этой чести каждый по-своему. Вот к этому разбору я вовремя и подоспел.
— Джентльмены, — сказал я примирительно, — наш друг не хотел нанести вашим дамам какое-либо оскорбление. Просто у нас с вами разные манеры общения.
— Да мы не против общения, — тут же откликнулся старый дон, — в доме достаточно женской прислуги, чтобы поговорить пол душам. Просто донна Изабель перед ликом святой Фатимы недавно дала обет целомудрия до конца военных действий.
Я бурно восхитился такой набожностью хозяйки дома и тут же согласился на продолжение застолья в доме щедрого дона Истебана. Тем более, что сам подтолкнул его на необдуманное гостеприимство, соблазнённый мыслью о праздношатающихся по дому девицах без должного сопровождения. Гулять, так гулять, как кричал клятвопреступник Барт О’Хара, готовясь пройтись по не прибитой к борту доске.
Вечер продолжили при свечах и без мордобоя. Веселились кто во что, но от души. Мы с Честером вспоминали салон мадам Витоль, хозяева делились впечатлениями с прислугой на своём языке. Вскоре Панталон был уведён вглубь дома изящной прислужницей Консуэллой, а я, немного выждав ради приличия, пошёл той же дорогой за чернокожей Имани. Приветливые доны остались за столом с недопитой малагой и общим интересом покорённых. Что касается хозяйки, то, на сколько я мог судить, донна Изабель, обросшая годами, словно старая баржа тиной и ракушками, своим видом скорее нагоняла тоску, нежели производила благоприятное впечатление для постороннего глаза.