Очнулся я рядом с судовыми документами в свей привычной келье, но уже приспособленной под больничный покой. То есть, лежал я не на голом полу, а на топчане, рядом на скамейке расположились пузырьки со снадобьями и сиделка с грустными голубыми глазами, которые тут же засветились радостью, едва я пошевелился, а нежные губки прошептали:
— Дик, милый Дик! Какое счастье, что ты пришёл в себя.
Что я мог ответить, если не помнил, как и откуда выходил? Однако, собрав волю в кулак, ответил бодро:
— Дорогая Менди, не стоит печалиться. Я выбирался и из более затруднительных положений.
Видимо, я и впрямь шёл на поправку, раз уже мог похвалить себя. Тем более, что корабельный лекарь Джастин Крэбс, по словам Менди, употребил всё свой умение и снадобья, сумев за десяток дней привести меня в чувство. Он даже зашил меня, где было надо, пока я своими мозгами отсутствовал на этом свете.
— Доктор сказал, — поведала мне Менди в тот же день, — рана на боку не глубокая и скоро заживёт, а вот рука пока что не будет иметь прежней силы, так как повреждены какие-то жилки. Но ведь это не главное, если мы любим друг друга. Правда, Дик?
— Голая правда, моя голубка. Главное, я тебя вижу и слышу, а обнять могу и одной рукой. Но, дорогая Менди, как вы с Финеллой оказались на корме во власти Дикого Викинга? — всё же задал я непростой для меня вопрос.
— Милый Дик, этот волосатый бабуин, сказав, что ты упал с мачты и вряд ли выживешь, обманом заманил нас на корму, чтобы попрощаться с тобой. Не напоминай мне более о злобном и похотливом выродке. Но знай, что прижать тебя к сердцу я смогу и без твоей помощи, лишь бы ты всегда оставался моим мужчиной.
— Да мы ещё повоюем, — захорохорился я в ответ, как и подобает мужику перед бабой.
— Доктор сказал, что вряд ли, — тихо вымолвила Менди, не глядя мне в глаза.
Да я и сам почувствовал неладное, когда моя левая рука осталась неподвижной, тогда как правая легко взметнулась вверх над одеялом. Но меня, как моряка, а не кавалера, прежде всего обожгла мысль о дальнейшей непригодности для пиратского братства. Что за вояка без клешни? Без ноги видел Билли Форинта с клипера «Утренняя заря», который ловко прыгал по сходням и мёртво стоял у руля. Встречал и Лысого Дьявола Барни с бригантины «Двенадцать апостолов», у которого вместо руки был железный коготь, которым он ловко орудовал в ближнем бою, уже не боясь потерять верхнюю оконечность. Но кому я буду годен с целой рукой, которая хуже деревянного обрубка? К этому печальному выводу я пришёл уже на второй день своего выздоровления. Что же теперь, прощай море, прощай звание капитана и вольная жизнь с достатком? Здравствуй инвалидность под жалостливыми взглядами сердобольных соседей! Нет, я не был готов к такому удару судьбы, а потому впал в тоску и стал требовать чистого рома ради забвения. Друг Честер в этом просветлении увидел добрый знак и приволок мне целую бутыль этого лекарства, которую мы незамедлительно оприходовали, но без особой радости, так как я поделился с другом своей печалью. Однако, Честер не понял моей муки, заявив во всеуслышание:
— Дик, мы сорвали большой куш в Порто-Белло. Ты теперь сможешь почти год спокойно отдыхать на Тортуге и с одной рукой. А девицы мадам Витоль, ты уж поверь мне, разработают твою другую руку до прежней выносливости. Уж они-то найдут способ привести её в движение! — и он даже хохотнул не к месту.
Расстались мы несколько недовольные друг другом. Честер от моего уныния, я же от излишней жизнерадостности друга.
— Дик, — утешала меня и Менди, но с несколько другим подходом к безрукой инвалидности, — Дик, — пела она ласково, — доктор советовал разминать руку с чужой помощью. Я приложу все силы, чтобы твоя лапка пришла в самостоятельное движение, — и она тут же принялась мять и тискать мою клешню, словно гончар кусок глины.
Довольно долго мне было всё равно, но когда однажды я почувствовал боль в левом плече и увидел дрожь пальцев, словно с глубокого похмелья, то уверовал в медицину и в надёжность чувства Менди ко мне. Да и сам я уже не мыслил дня без девушки и вовсе не из благодарности. Я просто был влюблён, как последний осёл в морковку. И ведь тогда ещё понимал, что эта самая сволочная любовь собьёт меня с истинного пути свободного человека даже у портового кабака!
Вскоре мы прибыли на Кубу и сошли на берег, чтобы честно поделить добычу. Рука моя уже двигалась, хотя не в полную силу, но всё же принесла дополнительный доход, как ранение в бою. А Свена, эту северную сволочь, всё же решили не вздёргивать на рее, чтобы он своим видом не портил победный вид фрегата. Морган, верный пиратским законам, высадил его на крохотном островке посреди Карибского моря, снабдив, как и положено, бутылкой воды и заряженным пистолетом. И больше его никто и никогда не видел. Да, Кодекс Берегового Братства хоть и строг, зато справедлив!
Уладив все дела на Кубе, капитан Морган велел кораблям ложиться на курс Тортуги и Ямайки. Наш же фрегат повёл к югу на Барбадос, чтобы, с одной стороны, порадовать, если ещё жив, старика Флауера возвращением блудной дочери, а с другой, просто навестить старого наставника, как своей юности, так, отчасти, и моей зрелости.
Возвращение подросшей дочурки было встречено слезами древнего плантатора и песнопениями его обслуги. Старина Флауер прямо таки рыдал, прижимая дщерь ко груди. Менди, в свою очередь, тоже не отставала, обильно орошая слезами жилетку отца, а вся чёрная прислуга громогласно возносила хвалу своему богу за счастливое воссоединение кровных родственников в молитвенных гимнах в стиле спиричуэл.
— Батюшка, простите меня за жестокосердие глупой молодости, — сквозь всхлипывания вымаливала прощение Менди у отца.
— Доченька, я давно не держу на тебя обиды. Главное, что ты вернулась в отчий дом целой и невредимой, да ещё и без испанского потомства на руках, — гладил присмиревшую дочку по белым локонам отец и расточал старческое умиротворение по всей округе.
Наша встреча с мистером Флауером проходила не менее трогательно, но без слёз. А особенно старик рад был видеть Моргана, хотя не забывал и обо мне. Да и как иначе, если он не ошибся в нас, а мы не могли забыть своего благодетеля. Поэтому наши разговоры затягивались далеко за полночь возле бутылки рома за чашечкой кофе и хорошей гаванской сигарой. Нам было о чём вспомнить и что порассказать друг другу. Особенно старика интересовали наши боевые действия в карибском море и цены на сахар в континентальной Америке.
На наших ночных бдениях иногда присутствовала Менди. А когда она рассказала о моём ранении при защите её достоинства и чести, хозяин тут же позвал свою старую и верную служанку:
— Кэтери, — сказал он, явившейся на зов краснокожей ведьме, — употреби все свои знания врачевания и магии, но верни руку этому джентльмену, — он указал на меня, — в первозданное состояние.
Древняя врачевательница принялась осматривать мою клешню, а я вспомнил, как она же пользовала мою спину и бока после килевания под днищем шхуны «Бетти». Мне показалось, что женщина не изменилась в возрасте, а её умелые руки так же ловко и бережно касались моего тела, как и в те далёкие времена.
— Мистер Блуд, — узнала и она меня, — Дик, руку мы твою излечим, но не полностью. Время упущено, поэтому ты её будешь беречь и не перегружать.
Это был не смертельный, но полный горечи приговор, ибо старая Кэтери теперь отводила мне роль вечного судового клерка, в крайнем случае вперёдсмотрящего, но никак не бойца и воина. Однако, до конца я ей не поверил, так как и у прорицателей бывают промахи, как, например, у испанских собак в пыточных камерах Вилья-Рики. Поэтому упрямо ответил:
— Поживём — увидим, — и добавил непонятно для всех:- Цыплят по осени считают, если они до той поры доживают.
Как бы не было печально, но вскоре наши беседы в поместье добрейшего Джеймса Флауера закончились, так как капитан Морган засобирался к своей эскадре и новым великим свершениям, оставляя меня на Барбадосе до полного выздоровления.
Мы стояли на берегу, прощаясь вполне по-братски, то есть безо всякой показной субординации. Поистине, Барбадос сблизил нас, как людей одной горячей крови.
— Дорогой мистер Морган, — говорил я растроганно, — сейчас я не боец, но лишь только подлечу свою лапу, я найду вас, чтобы вновь стать вольным корсаром и вашим боевым товарищем.
— Дик, — положил мне руку на плечо капитан, — уверен, что именно так ты и собираешься поступить. Но из этого ничего не выйдет.
— Но почему? Я упорно готов пойти по вашим стопам.
— Это верно, Дик Блуд! Но пока ты полностью войдешь в прежнюю силу, тебя успеет спеленать по рукам и ногам Менди. Никакая волна даже девятого вала не в силах будет разлучить вас, мне со стороны виднее, — как о решённом деле тихо произнёс Морган.
— Нет, капитан, — резко возразил я, казалось бы, совсем разумно, — Я никогда не променяю солёный вольный ветер на сладкий штиль в розовом саду.
— Ты тут ни при чём, мой верный солдат. Время и любимая женщина привьют тебе любовь к очагу, пледу и креслу-качалке. Ты не виноват в этом, Дик.
— А почему же вы не спешите на берег, даже имея славу и деньги? — от огорчения я сбился с мысли и спросил первое, что пришло на ум.
— Очень просто. Я рождён хоть на большом, но острове. Поэтому море — моя стихия, без которой мне не жить и в которой буду похоронен. Ты же исконно сухопутный человек, и тебе морская стихия даже вредна при длительном пребывании в ней. Так что будь счастлив со своею Менди на сухом берегу, а мне предоставь море. Прощай, Дик, но всё же будем надеяться на встречу в будущем.
— Прощайте, капитан Морган, я вас никогда не забуду. И да хранит вас бог! — это были последние слова, сказанные мною великому человеку.
Более я Генри Моргана не встречал, хотя о его подвигах и дальнейшей жизни был наслышан. И что бы потом ни говорили о непобедимом корсаре, а впоследствии вице-губернаторе Ямайки, я всегда был благодарен Судьбе и Провидению за то, что был лично знаком с капитаном Морганом и под его началом участвовал в некоторых военных операциях на суше и на море. Виват, Генри Морган!