А больше мне не о чём рассказывать. Разве что о высоте травы на газоне вокруг жилища или охоте на лис в ухоженных лесопарковых зонах. Что может интересного поведать человек, глядя на мир из золотой клетки? Да, мы много счастливого времени проводили вместе, я и моя Менди! Так как владения папаши Флауера вплотную подступали к морскому побережью, то мы вдвоём подолгу гуляли в полосе прибоя, крепко держась за руки, и осыпая друг друга нежными поцелуями. В одну из таких прогулок мы обнаружили удобную, но сокрытую от постороннего глаза бухту, названную нами Биа-Дорада за золотистый блеск жёлтого песка на берегу в лучах заходящего солнца. В глубине уютной бухты нами же было открыта укромная пещерка, получившая название Куэва-де-Диамантес за алмазный блеск минералов в её стенах под лучом восходящего светила. Мы так привязались к этому маршруту, что проводили долгие счастливые часы в этих местах, наслаждаясь радужным блеском даров природы.
А в дальнейшем, всё вышло так, как и предсказал Генри Морган. Рука моя через полгода чувствовала себя вполне сносно, хотя и работала в пол силы. Менди стала для меня дороже золота и свободы, и мы вскоре обвенчались, не придавая значения вероисповеданию, так как были одного поля ягоды. Старик Флауер выправил все бумаги на наше наследство в Англии. А я более не помышлял о выходе в море, которое и так было под рукой у побережья Барбадоса, ибо готовился стать отцом малютки, бережно вынашиваемым женой Менди. Однако, рожать, по настоянию папаши Джеймса, мы поехали в Англию, где вступили в наследные права всей недвижимости, оставленной ещё Сэмюелем Флауером, приумноженной братом Кристофером и поддерживаемой в надлежащем порядке управляющим Дюком Робинсом. Да и я, считай все, сбережённые от Тортуги деньги вложил в наш общий с Менди капитал. Так что вскоре родившийся Дик Блуд-младший, уже был обеспечен на всю жизнь.
…Что такое любовь, дано понять лишь под уклон земного пути. Это когда ты так прикипаешь к человеку, что бывает до одури страшно подумать, что он уйдёт раньше тебя той дорогой, с которой нет возврата…»
P.S. Примечание № 20, от учёного архивариуса Лейзеля Блоха. Вот и подошёл к концу мой двухгодичный труд по разбору, классификации и переводу на современные языки записок русского путешественника, естествоиспытателя и, не побоимся этого слова, авантюриста Афанасия Приблудного, известного в обществе Берегового Братства под именем Дика Блуда. Его жизненный путь может служить назиданием для юноши и предостережением для отрока, но не ставит препоны для любознательного и отважного человека, как на суше, так и на море.
Перевод подобного труда сразу на два языка с правдивым освещением некоторых страниц истории был бы невозможен без практической помощи моих учёных друзей сэра Арчибальда Кордоффа и герра Карла Клабенкегеля, точных подсказок знатока российской действительности Гриши Гроцмана из Бердичева и собственных академических знаний справочной литературы. Ведь именно прикладная литература позволяла делать необходимые пояснительные вставки в текст рукописи автора, что намного облегчило восприятие мемуара любознательным читателем. Написание текстов под копирку, естественно, сократило объём работы, и, если бы не просьба Гриши Гроцмана из Бердичева о предоставлении ему некоторых мест рукописи в двойном переводе, как на русском, так и на английском языках, наш труд был бы завершён на полгода ранее.
При работе с древним первоисточником много полезного для понимания славянской сути Афанасия я почерпнул из стороннего наблюдения за моим работодателем, являющимся прямым потомком автора, и его женой Пелагеей. Последняя привнесла в мои наблюдения не только много ценного материала о русском характере, но и всколыхнула собственные воспоминания о юности в стане соплеменников с-под Одессы. Поэтому мне будет искренне жаль покидать гостеприимный кров моего, так называемого хозяина, Дика Блуда и его русской жены Палашки, вечно окружённой стайкой ребятишек во главе с Диком Блудом-младшеньким. Остаётся лишь получить расчёт, выслать причитающийся процент моим добровольным помощникам в Англию и Германию, а также отдать заработанную долю Гриши Гроцмана из Бердичева его доверенным лицам: Джессике Новик и Джонатану Пью, что со дня на день появятся на ранчо. С тем и прощайте, искренне ваш — Лейзель Блох!
БИБЛИОТЕКАРЬ И КОМПАНИЯ
Да-а, откровения Афанасия Приблудного встряхнули меня со всею силою исторической правды. Ведь происхождение рода, начиная с графства Суссекс, мне было сносно знакомо только по рассказам отца и преданиям матушки. Да я и сам, хоть без немецкой педантичности, вёл свою родословную лишь от туманных берегов Альбиона и до бескрайних равнин Америки, заманивших своими неограниченными возможностями предпринимательства моих родителей ещё в весёлом XIX веке. А то! В Англии остались исконные домоседы женской линии рода Блудов, тогда как самый отчаянный и склонный к авантюрам Дик Блуд-старший ринулся обживать Новый Свет, чуть ли не подмышкой со мною. Но ведь не прогадал, ибо отошёл в мир иной вполне умиротворённым и вполне довольным прожитой жизнью, если верить воспоминаниям моей сестры Азалии. И вот теперь, перечитав и кое-где доработав документацию архивариуса Блоха, я понял откуда взялось то острое шило, которое заставляло меня колесить по белу свету даже в кожаных штанах ковбоя. Вот ведь как выходит! Буйная кровь русской головы Афанасия Приблудного не давала покоя и американским ногам Дика Блуда. Значит, наследная память передаётся далее седьмого колена, не ведая временных преград.
Естественно, меня стали мучать родовые муки и я не смог держать язык за зубами. В первую очередь я поделился прописными тайнами с близким по духу зятем Стивеном, единоутробной сестрицей Азалией и любознательным соседом Билли Понтом. И во всех нашёл сердечный отклик. Ведь не случайно милейшая Азалия чуть ли не в тот же час спрашивала:
— Дик, как ты думаешь, а не грешила ли древняя бабушка Менди с испанцами? Ведь им галантности и обходительности было не занимать. Тем более, что корабли под парусом не равняются по скорости с пароходами, как мне говорит Стивен. Так что бабушке Менди было чем заняться при таком изобилии беспризорного времени.
— Менди боялась инквизиции, — урезонивал я сестрицу. — В то суровое время за прелюбодейство без согласия церкви, — тут я вспоминал падре Меримора де Вегу, — просто за женский блуд до срока, ваши нежные сокровища зашивались суровой ниткой, — заканчивал я, как историк гинекологии, припоминая женское обрезание в недрах Чёрного Континента.
— А-ах! — успевала выдохнуть Азалия, услышав почти правдивое разъяснение основ морали от столь опытного человека, и теряла слабое сознание на весь остаток дня.
Билли Понт тоже не отсиживался в кустах за время моего беглого пересказа рукописи славянского автора, а действенно проявлял обоснованный интерес к прошлому.
— Сосед, — испрашивал он, глядя мне в глаза, — повтори, если можешь, рецепт бурбона, а то у меня стала пошаливать печень.
Я тут же продиктовал приблизительный рецепт напитка, а уже через неделю наша мужская троица пробовала новый коктейль «Карибский бред» прямо возле распахнутых страниц древнего манускрипта. Результат дегустации сказался значительно позднее ожидаемого времени, так как и употребить пришлось куда как более желаемого, доводя организм до привычной кондиции. Но зато мы вплотную соприкоснулись с историей и её последствиями на следующее же утро.
— Лучше меньше, но крепче, — подвёл итог своим химическим опытам на другой же день сам Билли Понт. — Не следует цивилизованному человеку превращать собственное брюхо в бурдюк. По всей видимости, предки были головой послабее нашего.
С этим мы полностью согласились, так и не испробовав пиратского грога, который, согласно первоисточнику был ещё жиже и мог довести наши желудки до полного несварения.
Зять же Стивен мучился одним вопросом:
— А в каком родстве к Генри Моргану буду находиться я? — спрашивал он обычно в конце нашего общения. — И где зарыт наш пиратский клад?
На этот риторический вопрос я не отвечал, как и не ставил в вину рытьё ям за нашим домом. Хотя и сомневался, но теоретически допускал контакт Стива с Лейзелем в моё отсутствие. Но это так, к слову, и без серьёзных выводов наутро.
Удивила же Пелагея, и как жена, и как помощница.
— Дикушка, — тёплым голосом запела она, едва выслушав моё вступление о письменном наследии путешественника Афанасия и кое-что самостоятельно прочитав из русского перевода этого документа, — Дик, а я ведь давно догадалась, что ты не здешний!
— Как это? — искренне не понял я.
— Да ты ещё под Тамбовом ухаживал за мною, как настоящий русак, без потравы первоцвета, бумазейных слов и сладких соплей. Где сгрёб, там, как говорится, и трава не расти. Ото всей души, но без каверзы и обмана.
— Не совсем чтобы так напролом, Паланя, — воспротивился было я.
— Пелагея свет Ивановна, — поправила жёнушка и похвалила:- Хоть ты у меня и орёл высокого полёта, но зато работящий, словно певень в курятнике, как и твой дальний сродственник Афоня! Не теряетесь при любом раскладе, хоть в жару, хоть в заморозки.
— Ни днём, ни ночью, ни в будни, ни в праздники, — подпел было я.
— Кончились твои-то праздники, — оборвала супружница песню. — Узнаю, паче чаяний, непотребное, откочерыжу твои игрушки под корень. Ты теперь свой человек, потому имею полное право. Но пока обижаться не за что. Потомство знатное оставляешь. Дочка хозяйственная, вся в меня, что не так, то и чашку под порог, а сынишка ещё в силу не вошёл, а уже ножкой притопывает, если что не по нему.
— Да, Дик-младшенький молодец…
— Был Дик твой, да сплыл. Станет нашим Петром, как грозный царь на Руси. Петром Алексеевичем, раз от твоего имени ему и отчества не образовать! — сказала Пелагея Ивановна, как отрезала.
— Может ещё и Романов? — обиделся я, вспомнив русскую историю, которой напитался ещё на тамбовщине.
— Нет, — отсекла предположение жена, — Пётр, да ещё и Романов — это ты сильно высоко берёшь. Пусть остаётся по-прежнему, Пётр Алексеевич, — тут она на секунду задумалась, — Пётр Алексеевич Блудный, вот так!