кинул ранчо вместе со всеми своими подчинёнными.
А мы же, всем думающим мужским составом окрестных землевладельцев, то есть втроём, не бросили начатое дело, а прямо в тот же вечер, собравшись по обычаю в кабинете бывшего архивариуса, продолжили обсасывать со всех сторон пропажу документов.
— Дик, может быть, ты не только хвастался своею родословной, но и документы давал почитать посторонним в порыве весёлого вдохновения? — осторожно подбивал меня к прилюдному самобичеванию хитрый Билли Понт.
— Но вполне возможно, что ты перепрятал документы куда-то подальше от постороннего глаза, а не то и отправил их Энтони Гопкинсу в «Зе Таймс» для публичного опубликования? — упирал на невменяемость дорогой зять.
Две ночи я упрямо отбивался от надуманных предположений друзей, а в третью ночь наше собрание накрыла вездесущая Пелагея. Воспользовавшись нашей растерянностью, вызванной необъяснимой утратой рукописей, она просочилась сквозь незапертую дверь в бывший кабинет архивариуса, служивший нам совещательной комнатой, и грозно возвысилась у нас за плечами. Материализация Палашки прошла так скоропалительно, что Стив, сидящий напротив входа, едва успел смахнуть под стол все наши скромные закуски, а Билли Понт безуспешно попытался накрыть собою кувшинчик бренди. А над нашими склонёнными головами уже разносился уверенный в своей правоте голос:
— Итак, господа, всё тайное всегда становится явным, пропажа обнаруживается, а козлы возвращаются в стойла.
Последнее утверждение понял один только я, давно привыкший к славянским оборотам речи жены, поэтому интимно заметил:
— Паланя, давай о животных поговорим в другом месте и без свидетелей.
Пелагея намёка не поняла, а прихлопнула всю нашу шайку парой значимых предложений:
— А я и при свидетелях скажу, чтобы вы по незнанию не утомляли один другого непроходимой дурью. Русский перевод мемуаров путешественника Афанасия, а также кое-что из его рукописных набросков забрала я, чтобы знакомить детей с письмом и историей их славянского рода, — и она гордо удалилась, оставив нас в тревожном покое, если этим словом можно выразить наше смятение.
Вот так, с одного бока всё вдруг встало на свои места, тогда как с другого, запуталось ещё больше. Одно утешало, что судейские убрались под своды своих замков, оставив нам свободу в мыслях и действиях. Теперь, когда закон переместился в Санта-Барби и не довлел над нами, наш триумвират мог свободно пораскинуть мозгами в любую сторону.
На очередных посиделках, уже не таясь от Пелагеи и домочадцев, мы всё накопленное в умах стали рассовывать по своим ячейкам. И теперь, когда обе части перевода оказались в наличии, то спрос начали с Билли Понта. Стивен так и зарядил ему в лоб:
— Сосед, а не привиделся ли тебе убийца в выходной шляпе Лейзеля в мареве пробуждающейся природы после вечернего возлияния в кругу друзей?
Мистер Понт, как собственно и я, сразу не уловил в нагромождении слов грамотного Стива никакого подвоха, но обиделся:
— Оборванца в шляпе и с топором в руках, — серьёзно сказал он, приподнимаясь над столом, — я повстречал не в одиночку, а совместно с экономкой Пегги. Это вам ясно?
Именно этим объявлением он мгновенно снял с себя всяческие подозрения в вымысле, ибо Пегги, как было известно в наших кругах, с алкоголем не дружила, врать не умела, а любую тайну выдавала безо всякого стеснения и принуждения. Мы сразу успокоились и даже дружеской потасовки прямо за столом не состоялось.
Таким образом, несмотря на все старания нашей полиции, мы оказались в самом начале пути к разгадке тайны исчезновения архивариуса. Поэтому мы решили принять первоначальную версию Гарри Шмальца о невозможности расследования этого тухлого дела, и отсидеться в ожидании его закрытия за сроком давности. И тогда мы все вздохнули свободно, а Палашка по такому случаю просто сказала:
— Может быть, хоть теперь-то вы займётесь хозяйскими делами, воспитанием собственных чад, а заодно дадите отдых печени.
И наш мозговой штаб с головой окунулся в повседневные заботы, то есть мы со Стивом приняли командование над жёнами и детьми, а Билли Понт удалился восвояси с тайной надеждой воспитания в нужном русле свободолюбивой Пегги.
Однако, через пару дней налаживающаяся было система домостроя дала сбой. Меня перед самым обедом отловила в саду Джессика Новик и таинственно произнесла:
— Мистер Блуд, я знаю с какой целью были вырыты ямы за стенами вашего дома.
Я оторопел, но меня поразили не её слова, а то, что это должен был сказать мужчина, а не ветреная девица в мужской одежде. Поэтому ответил сурово:
— Хорошо, на эту тему я поговорю с Джонатаном Пью, если ему будет что сказать.
— Не будет! — тут же отрезала Джесс. — Джо такой же тугодум, как и вы все вместе взятые. Малыш Пью всего лишь боец и охранник, но никак не лидер и аналитик. Вот вы скажите мне: для чего Египту пирамиды?
КОЗА И БАЯН
А ведь и правда: для чего в Египте возведены пирамиды? Я в Африке был, поэтому знаю о чём говорю, хотя лично этих сооружений не видел. Говорят, серьёзные постройки громадных размеров. А для какой надобности они местному жителю, умалчивают все, кого ни спроси. Правда, никого особо и не спрашивал, так как в моём окружении египтологов днём с огнём не сыщешь. Разве что после большого праздника, когда и сам под стать азиату. Так что ушёл я тогда от ответа. В буквальном смысле ушёл. А какие могут быть серьёзные диспуты с девчонкой? Тем более о пирамидах, которые понатыканы в пустыне для ориентации кочевника и лучшего обзора заблудшему путешественнику. Не вехи же бедуину ставить след в след, чтоб среди песков не затеряться? Народ и раньше не дурак был, на века строил. Я, правда, под пирамидами не ночевал, хоть и прошёл всю Африку вдоль и поперёк, но о египетских фараонах был наслышан по самую завязку.
Но всё же, с приблудной молодёжью толковать придётся, как не прячься. Что-то выпали они из нашего поля зрения. Кучкуются где-то в стороне, а что у них на уме, не ведомо. Того и гляди что-нибудь сообразят, то ли лишний криминал из ревности, то ли подпольный аборт по глупости. Надо будет толково побеседовать и с Джессикой, и с Джонатаном. В конце концов узнать, для чего к нам припёрлись? А то сразу — почём пирамиды в Египте, или как там, в случае чего?
Я прямо за ужином, в редкий час нашего совместного досуга, шутейно, а не для своего умного превосходства, спросил у мудрой Пелагеи:
— Паланя, как по-твоему, зачем в Египте пирамиды понастроены?
И тут же вижу, что ввёл бабу в полный разлад ума, потому как посмотрела она на меня пригорюнившись, да и говорит:
— А не знаешь ли ты, Дикушка, нахрена козе баян? — и я сразу понял, что женский ум не зависит от возраста и национальной принадлежности, как засидевшийся на горшке сосунок.
Палашка-то и раньше за словом в карман не лезла, а тут прямо в тон мне ответила, словно мы оба из призорного дома под жёлтым фонарём. И это на чистом русском, чтоб окружающие в понятие не вошли, кто из нас дурак. А моя Паланя со дня знакомства так славянскими поговорками речь пересыпала, чем даже меня не раз вводила в ступор. И все эти присказки были, как обычно, на скользкую и непопулярную среди леди и джентльменов тему.
Помню, ещё на тамбовщине, но уже после сердечного знакомства в бане, она как-то спозаранку, сияя как заря, говорит мне радостным голосом:
— Дикаришка, пойдём за боровиками, а то в лесу грибов, хоть жопой ешь!
Я тогда уже сносно понимал по-русски, но с месяц боялся хлопнуть Палашку по упругому заду, представляя под платьем зубастую пасть. Потом обвык, когда граф Яйцыщев разъяснил, что это всего лишь фольклорное преувеличение заслуг женской пятой точки. Кстати, эта самая точка у Пелагеи часто бывала в обращении. То я, после дружеской вечеринки бывал в жопу пьян, то и вовсе оказывался в её тёмных глубинах, если поступал вразрез с планами женщины. Иной раз даже казалось, что эта смиренная и подневольная часть русского человека проявляла себя в любой жизненной ситуации, но всегда связанной с неудобным её истечением. А ведь всего-то двухголовая сидячая мышца! Но настоль прочно она вошла в повседневный обиход славянского азиата, что даже посыл в её суровые недра воспринимался народом, как должное.
Однако, в словесном обиходе у Пелагеи бытовали и другие телесные устройства не приметные под одеждой. Тем более, что в нашем окружении её солёные выражения никто не понимал, да и я, собственно, порою с большим трудом. А как тут поймёшь? Возьми мою, либо самой жёнушки более-менее значимую потерю. Я как в первый раз услышал, что моя пропавшая в полях шляпа бабьей интимной непристойностью гавкнула, даже испугался. Нет, чтобы тявкнула какой-либо шавкой, а обозначенная весёлым звонким словом срамная непотребность, оказывается, могла рыкнуть бульдогом из-под юбки. У меня этот лай так в голове отложился, что я даже ночевать отправлялся на сеновал, ища уединения и покоя, которые, однако, накрывались той же самой прорехой из-за моей излишней умственности, как разъяснила Палашка моё сумеречное состояние души. Я её даже спросил по этому поводу:
— Паланя, — говорю мягко, — а отчего ты так отчаянно язык распускаешь? Хоть я и один у тебя из повседневных слушателей, но и у меня уши не деревянные, чтоб пробки от бочек для них приспосабливать.
Она критику поняла, но по-своему:
— Не матрос ты, — сказала подбоченясь, — а жопа с ручкой, раз до сей поры языком не овладел!
Даже в горячечном бреду невозможно представить подобную конструкцию! Но, как ни странно, до приложения собственных рук один к другому у нас с Пелагеей дело не доходило. А если когда и цапались, то уже по износу лет. Ведь по молодости и дурости Палашка была смирной и ласковой. Чужие языки учила, а свой придерживала даже при неграх. А я в своём тихом омуте под старость лет воевать не хотел. Мне и так хватило и войн, и восстаний, и революций в разных частях света! Хотя порою хочется ударить кулаком о стол или куда ещё поближе. Но терплю, не выхожу из образа и здравомыслия. Вот заметь, и у нас на Диком Западе ту же задницу часто вспоминают, но, в основном, с целью прикрытия. А тут по весне, когда я потребовал себе неделю отпуска для ознакомления с домашней винокурней Билли Понта, то вместо понимания от Палашки услышал и вовсе дикое: